Мост через Обитель Норвегия 9

  Пётр Чаадаев посмотрел на часы и подумал - "кому-то сладок этот плен окаменелых лет..."
 
      Эндермен и беспризорник затеялись в шашки: первый - заметно возбуждаясь партией, второй - почти равнодушный к расстановке сил на клетках. Стив тихо блаженствовал, полулежа на голой лежанке...
   С пиджака на доску выпал клоп: Стив поспешил его убить.

   -  Удивительно, насколько точно замечено, о "верном историческом чутье, которое подсказывает (определённым товарищам) непогрешительно, за какими элементами жизни - будущее, и какие, несмотря на их сегодняшний блеск, уже осуждены.
Кто обладает этим чутьем, ставит свои задачи в полном согласии с ходом исторической эволюции..." - Тихо заговорил Чаадаев, обращаясь к Фрези. - Видимо, исходя из этой рифмы, Председатель Совета Федерации Валентина Матвиенко, высказалась о популярности трендовой игрушки Лабубу: «Где наши такие продвинутые, новые креативные товары <...>, которые можно было бы сделать модным трендом в мире?..
  ... Очень медленно появляются какие-то интересные товары, которые можно продвигать за рубеж. <…> Вот просто один пример. Сейчас один бизнесмен из Китая разработал куклу, по-моему, Лабубу она называется. Уродец — смотреть невозможно! Но весь мир заболел этой куклой! Все носят эту куклу на сумках — это модно, это стильно. Добывают там, не знаю, какими способами. Человек заработал десятки миллиардов на этой продукции по всему миру" - В этом практическом смысле надо эту работу активизировать. Чтобы Лабубу наши, российские, были более модные в мире. Это просто пример, может быть, с какой-то долей юмора, но это происходит. А матрешки наши на сумках никто не носит, понимаете? Давайте работать поактивнее — на результат". Понимаешь, Фрези? Китайская комсомолка Лабубу, как несомненный конкурент синего либерала Хаги Ваги, зловещего монстра из игры ужасов на выживание под названием Poppy Playtime, разрушающего психику... Совсем недавно, в 2023 году сотрудники факультета психологии МГУ им. М. В. Ломоносова утверждали, что "за короткий период взрывной популярности игрушки появилось множество свидетельств того, что она оказывает негативное влияние на детей. Например, в одном из исследований, посвященном ДЕТСКИМ СТРАХАМ, описан случай сильного страха перед Хаги Ваги. Ребенок нарисовал, как он заползает под кровать, чтобы чудовище не увидело и не съело его..."

   -  Не знаю, где и от каких монстров будет прятаться этот мальчик, когда вырастет и решит заняться бизнесом, а его креативность покажется под сомнением?.. - Отвечала Чаадаеву Фрези. - Но, ещё интереснее, что могла бы рассказать исследователям, рисуя на обоях странные формулы, первая в мире женщина - профессор математики, (с 1889 года - иностранный член-корреспондент Петербургской академии наук), Софья Васильевна Ковалевская (1850, Москва —1891, Стокгольм): "Всего счастливее я бывала, когда оставалась наедине с няней. -  По вечерам, когда Федю уже уложат спать, а Анюта убежит в гостиную, к большим, я садилась рядом с няней на диване, прижималась к ней совсем близко, и она начинала рассказывать мне сказки. Какой глубокий след эти сказки оставили в моем воображении, я сужу по тому, что хотя теперь, наяву, я и помню из них только отрывки, но во сне мне и до сих пор, нет-нет, да вдруг и приснится то "черная смерть", то "волк-оборотень", то 12-головый змей, и сон этот всегда вызовет во мне такой же безотчетный, дух захватывающий ужас, какой я испытывала в пять лет, внимая няниным сказкам..."

   В этот момент соведущий Писателя, полагаясь на своё и в какой-то степени на "Общественное мнение" заявил: "Тоже такая античная достаточно история, вот. РОЖДЕНИЕ ГЕРОЯ из духа народного МИФА, вот из этого многоязычия, из этих богатейших, обозначенных Захаром контекстов... Потому что мы даже сразу, во всяком случае, если не углубляться в издательские аннотации, которых много и выступление самого Захара, мы даже не сразу понимаем, что речь о Степане Разине. Просто, какой-то переломаный казак, совершенно израненный и телом, и душой, оказывается в плену Азовском... а вторая линия разворачивается тоже в общем параллельно! О том, как два мальчика мужают в условиях этого казачьего клочка земли - от Черкаского городка до Азова...
   - Эта первая военная история взятия, первое взятие Азова... - словно горстку ладана добавил второй соведущий.
    - Первое взятие Азова и знаменитое Азовское сиденье, - продолжил первый, - когда буквально горстка Донских в основном, но немного и Запорожских удерживали этот Азов против гигантской, самой мощной на тот момент Османской империи.
   Это ещё и РОМАН ВОСПИТАНИЯ. (Напоминаю, я общался с дамой, очень умной). Эта дама интересную вещь заметила! что собственно Захар основывается на собственном опыте и на биографиях многих своих героев, то есть герои не появляются из ниоткуда. Героя вылепляет история, героя вылепляет среда, героя вылепляет его умение немного отличаться от своих собратьев... Она сказала, что Захар знает ЗАКОНЫ, ПО которым РОЖДАЕТСЯ ГЕРОЙ!!!
   Это очень важное на мой взгляд наблюдение над этим текстом. Это действительно, такой грандиозный роман воспитания, роман рождения, роман появления героя и собственно надо объяснить, что ещё в рамках романа "Тума" ни о каких бунташных, ни о каких мятежных настроениях речи ещё не идёт. Степан, кстати не разу не названный в романе "Тума" Стенькой, Степан ещё абсолютно норм... более чем нормальный, выше своих собратьев-казаков, это уже сложившийся вождь, лидер, преданный государю, преданный церкви, совершающий паломничество на Соловки, встречающий, кстати, там патриарха Никона! Всё это невероятно живо и интересно описано! И у меня собственно, как-бы сразу возникает такой вопрос: я тут увидел ещё параллель, как разворачивалась эта героическая история Степана Разина сначала в отечественном фольклоре, а потом в литературе!

Писатель: "... Сначала народ сочиняет сотни песен, а потом начинается авторская мафиалоги... мифалогизация фигуры Разина, а потом уже XX веке к этому подключаются литераторы..."

Соведущий АК: "Что удивительно, анафемы в церкви официально с Разина никто не снимает. При этом, начиная с Пушкина - это огромный литературный прорыв фиксирует, между прочим, не только интерес к фигуре Разина, но и отношение уже тогда русских людей к официальной церкви.

Писатель: "Анафему Разина в серьёз никто не воспринял. Но, безусловно, анафема Степана Разина, она с точки зрения юридической, я всё таки этим вопросом занимался, она ни на чем не основывается. Просто восстание приняло такие размеры, что государство пошло на
беспрецедентные меры и СФАЛЬСИФИЦИРОВАЛО Разинские преступления против церкви. В обвинительном слове сказали, якобы он венчал там кого-то, обводя вокруг дерева и ещё что-то там... в праздники православные ел мясо, в постные дни... По сей день ходят легенды о необычайной Разинской жестокости! Я хочу сказать, что это всё, конечно, мифология. Потому что самые кровавые там разинские приключения в городе Астрахань, они исчисляется там изначально двенадцать-пятнадцать человек. Но все казни совершались по решению круга. То есть, собирался Астраханский народ и он принимал решение, кого надо казнить. Я напоминаю, если Разин казнил двенадцать-семнадцать человек в Астрахани, то воевода  Долгорукий, потом в Арзамасе, повесил одиннадцать тысяч человек. Поэтому рассказывать о том, что Разин был такой зверюга, а вот государство обладало какими-то иными качествами, оно, как минимум спорно!
   Вот, после рекламы я продолжу...

   - Слушаю я этих милых мужчин, - Фрези вдруг зажмурилась и чихнула, и сразу засмеялась, а потом вдруг с серьёзным видом продолжила, - слушаю и  вспоминается мне советский лётчик, штурман 46-го гвардейского ночного бомбардировочного Таманского Краснознамённого ордена Суворова полка, гвардии капитан, Герой Советского Союза.
Лариса Николаевна Розанова (Литвинова) (1918 г., Киев — 1997 г., Москва) и её документальная повесть "Летят сквозь годы" о Герое Советского Союза, командире звена 46-го гвардейского ночного бомбардировочного авиаполка, гвардии лейтенанте Татьяне Макаровой (1920, Москва  - 1944, Остроленка, Польша). Лариса Николаевна рассказывала и я не могу забыть о том, как далеким летом 1903 года из-под Клин в дом № 16 переехала семья Макаровых, Елизавета Федоровна и Пётр Евдокимович... "В церкви Елизавета Федоровна стремилась быть не хуже других — она усердно опускала в кружки и на блюда врученные мужем монеты, оделяла нищих на паперти, хотя сама была беднее их...

    Поздней осенью у Макаровых родилась дочь Мария. Забот у Елизаветы Федоровны прибавилось, нужды — тоже. Но от церкви молодая женщина уже не могла отказаться. Наоборот, теперь в посещении ее она видела особый смысл: она вымаливала у бога счастья для маленькой дочки, просила принести ей самой облегчение, избавить от нищеты, которая все сильнее захлестывала семью.

Когда грянула империалистическая война и Петра Евдокимовича отправили на фронт, жить стало совсем туго. Мать с дочерью били поклоны, стукались лбами о холодные плиты церковного пола. Детский голосок Марии, выделяясь из хора взрослых, взлетал к самому куполу и звенел там нестерпимой болью… Макаровы сами верили, да и все соседи говорили, что молитвы их были услышаны: после ранения Петр Евдокимович вернулся домой. Высохший, с землисто-серым лицом. Он снова был принят на службу почтальоном. Опять работал с раннего утра до позднего вечера. Начал выпивать — сначала понемногу, а потом допьяна каждый день. Елизавета Федоровна, раздраженная и уставшая от поденщины — она ходила по людям стирать, убирать, — от беспросветной нужды, бранила мужа. Но он продолжал пить.
   Мария тяжело переживала родительские неурядицы, плакала и молилась. Некоторые ее наивные детские мольбы, обращенные к богу, сами собой выполнялись. Вот бежит она по улице:  «Господи, вдруг папеньку моего злоумышленники ограбили… убили. Не дай, господи! Сохрани, Христос…» Бежит девочка, захлебывается рыданиями, вся сила взбудораженных чувств обращена в молитву. И молитва-мольба вроде бы услышана: за углом из темной сводчатой подворотни прямо на мостовую раскинулись ноги в стоптанных рыжих сапогах. «Папенька, да что же вы тут легли-то?» Мария поднимает отца, подставляет ему, как подпору, худенькое плечико, ведет домой. И опять молится — воздает хвалу богу, сохранившему отца в целости и невредимости.
   В церкви в хоре Мария пела по обету, данному Елизаветой Федоровной. Ни мать, ни дочь не допускали и мысли, что можно пропустить хотя бы одно богослужение. Из подслеповатой комнатенки, пропитанной испарениями нищеты, от корыт с помоями мать и дочь устремлялись в ладанную, одурманивающую среду всенощных и заутрен, возвращались смиренные к тем же безрадостным обязанностям, то есть двигались по замкнутому кругу.

После революции семья перебралась из подвала в нормальное жилище на той же Болотной улице. Мария поступила на службу в почтовую контору.

В ноябре 1920 года Елизавета Федоровна родила вторую дочь — Татьяну, но здоровье у этой в молодости красивой и веселой женщины было подорвано настолько, что она выписалась из больницы полуинвалидом...
   Болезненная Татьянка с самого рождения была отдана на попечение сестре. Пока она была младенцем, носить ее в церковь полагалось лишь к причастию. Но стоило ей стать на ножки, и Мария повела ее к обедне. Голодная, в духоте, стиснутая чужими огромными тетеньками и дяденьками, Танюшка сомлела. Мария вытащила ее на паперть, оставила на знакомую нищенку Аринушку, а сама вернулась достоять обедню. Очнувшись опять-таки среди чужих — безобразных, оборванных, грязных старух, Таня оцепенела от страха. С остановившимися глазами ждала она сестру и, когда та наконец появилась, заплакала без крика, по-взрослому.
— Нельзя плакать, — сказала Мария, — боженька накажет.

…Все раннее детство Тани проходило в страхе.

Мать с отцом часто лежали в больнице. Петру Евдокимовичу делали сложную операцию, надо было носить ему передачи. И дома оставались трое. И на канун надо. Ох как боялась маленькая Таня, что на канун Мария выделит самый большой паек. Жили впроголодь, но паек для церкви, для священника с причтом Мария отделяла. Иногда Мария брала Таню с собой в контору, сажала в уголок со строгим наказом: не шуметь! Таня забивалась подальше в угол, вырезала из бумаги кукол, боясь, как бы не звякнули ножницы. Всего на свете она боялась, потому что ей внушали: все видит бог, который может покарать.
   Когда ей приходилось оставаться дома и играть во дворе, она боялась мальчишек...
  Однажды соседский мальчишка Шурка так толкнул, что Таня упала. Ударившись затылком о камень, она не сразу смогла подняться, сидела на земле посреди двора и, как никогда раньше, громко кричала...
   Может  быть, на крик, а может, и просто так вбежал во двор Витька Кирьянов, лучший дружок Шурки, такой же заводила. Таня вся сжалась и, давясь рыданиями, уставилась на подходившего мальчика, ожидая нового удара. Витька деловито спросил:
— Это кто ее?

Шурка хвастливо откликнулся:
— Это я ее, Вить. Бей и ты. Она рева-корова!

И вдруг тот самый Витька, который не раз обижал Таню, бросился на Шурку и свалил его с ног. Завязалась драка. Витька выкрикивал:
— За что бил? За что, спрашиваю? Кого осилил?!

После одержанной победы Витька, весь вывоженный в пыли, в разодранной рубашонке, довольный, подошел к Тане и заявил:
— Пусть только тронет еще, я ему не так надаю!

Неожиданная защита резко изменила Таню, придала ей смелости и даже какой-то уверенности в себе, будто наказавший ее обидчика Витька поделился с ней своей доброй силой..."

   Фрези Грант и Пётр Чаадаев даже не заметили, как, затаив дыхание, стали слушать их туристы, заключеные и даже надзиратели. Подошёл ближе Мищук... Когда-то Мищук работал в аэросъемочной бригаде. Он был хорошим пилотом, аздесь он стал передовиком труда,  активистом, читателем газеты "За досрочное  освобождение". А  главное,  записался в СВП  (секция внутреннего порядка). И ходил теперь между бараками с красной повязкой на рукаве...
    Подошёл и карманник Чалый.  И
потомственный "скокарь" Мурашка. И расхититель государственной собственности Лейбович.  И кукольник Адам. И даже фарцовщик  Белуга. В детстве им никто не рассказывал таких историй и всё услышанное причудливо переплеталось в их суровых, ко всему равнодушных душах...

   "В  одном из старых лабазов на Болотной площади оборудовали красный уголок. Здесь стали собираться ребята со всех ближних улиц: - говорила Фрези основательно, доходчиво и интересно, словно инструктор лётного дела, вычерчивая контекст... - пели песни, играли в шашки, шахматы, читали стихи, рисовали плакаты, выпускали стенную газету, строили разные модели...

   Танин путь в школу проходил мимо лабазов, по Подкаменному мосту — в Старомонетный переулок. В школе № 12 училась Таня с подружкой Марусей Перемотиной. Жили они в одной квартире, вместе ходили в школу. И уж, конечно, не могли утерпеть, чтобы не заглянуть в красный уголок. Таня иногда успевала даже на больших переменах сбегать туда, узнать новости. Особенно взволновало ее появление у некоторых ребят постарше красных галстуков: это организовался пионерский отряд. Вожатым отряда был комсомолец Полянский.
   Таня отправилась к Полянскому, сказала, что тоже хочет вступить в пионеры.

— А как же церковь? — спросил Полянский. — Ты же ходишь молиться богу. А пионеры не ходят в церковь, не верят в бога.
— Я не пойду больше в церковь.
— Ну хорошо. Не будешь ходить в церковь — примем и тебя в пионеры.

После этого разговора Таня стойко выдерживала домашние бури, которые почти каждый день разражались, потому что в церковь она отказалась ходить наотрез, сказав: «Никакого бога нет! Хватит с меня ваших аллилуев!»

   Вскоре Таня стала пионеркой. Ее друзья — Маруся Перемотина и Витя Кирьянов тоже записались в пионерский отряд вопреки строгому запрещению религиозных родителей, У ребят появилась строжайшая тайна, которая еще больше сдружила их. Все свободное время они проводили в красном уголке, а когда возвращались домой, прятали галстуки в заповедном местечке под лестницей парадного хода.

   Однажды в отряде Тане и Марусе поручили написать плакат. Они раздобыли бумагу, краски, кисточку и отправились в сарай. Туда же явился и Виктор. По очереди, старательно выводя каждую букву, они написали красной краской: «Церковный звон — для старух и ворон». Встал вопрос: где же спрятать плакат до следующего дня? После долгих колебаний Таня решила взять его к себе домой. У двери прислушалась. Тишина.

   — Все в порядке. Мама спит, — шепнула она друзьям.

Чтобы не заскрипела дверь, тихо приотворила ее… И сразу забыла об осторожности. Возле кровати матери стоял священник и читал молитву. В углу, перед иконами, распростерлась сестра. Таня похолодела от мысли: «Мама умирает».

Елизавета Федоровна заметила Таню и воскликнула:
— Наконец-то ты пришла, Танюша! Батюшка давно тебя ждет.

   Священник обратил внимание на рулон, который Таня держала в руках.

— Что это, дочь моя? — спросил он.

Таня смутилась, спрятала сверток за спину. Поп подошел к Тане, взял рулон из рук и развернул его. Прочел вслух:
— «Церковный звон — для старух и ворон».

Мать заплакала. Сестра — тоже. А поп стал стыдить Таню. Потом сказал Елизавете Федоровне:
— Она ни в чем не виновата. Этому теперь их учат в школе… Что поделаешь, такие времена пришли…

   — Танечка, что ты наделала? Что теперь будет? Молись скорее богу, проси милости! — заголосила мать.

В Таниной душе боролись два чувства. Стать на молитву и этим успокоить мать? Или честно во всеуслышание заявить, что она вступила в пионеры и ей не к лицу слушать россказни священника, не к лицу молиться богу? Сердце у Тани разрывалось от жалости к матери, но девочка молчала, думала свою нелегкую думу…

   В  поддержку Елизаветы Федоровны снова выступил священник:

— И тебе не жалко матери? Ты всех прогневила. И бога. И мать родную… Молиться нужно, грехи замаливать, а не богохульствовать! Бери пример с сестры своей единоутробной. — И он ткнул пальцем в сторону Марии, которая, будто пригвожденная, стояла все время на коленях перед иконами.

Таня заплакала и сквозь слезы проговорила:

— Нельзя мне молиться. Я — пионерка! Я не верю в бога. Давно об этом маме сказала… Ты прости меня, мама, но в церковь я, хоть убей, никогда не пойду!

Елизавета Федоровна и поп ахнули, начали наперебой опять что-то говорить. Но Таня не слушала — зажала уши руками, выскочила из комнаты, забилась в уголок в коридоре.
    Отец вернулся с работы поздно, а Таня все сидела и плакала. От отца она не ждала ни помощи, ни защиты. В этот поздний вечер все казалось ей мрачным и противным, как поповский слащавый голос: «Она ни в чем не виновата, этому теперь их учат в школе». Не виновата… А чего же накинулись? Особенно растревожили Таню глухие рыдания Марии; она ни слова не произнесла, но всхлипывания, доносившиеся из угла, все стояли в ушах. Разве может Таня простить себе такое: старшая сестра, вынянчившая, выкормившая ее, рыдала-надрывалась из-за ее, Танькиного, как поп сказал, «богохульства»! С богом, с церковью как-нибудь можно разделаться. Не ходить в церковь — да и все! Но в комнату-то свою из коридора идти придется. А там Мария, и так желтая, как свеча, горючими слезами исходит…

   «Что делать? Как быть?» Разве девочка была в состоянии сразу решить эти вопросы? «Убежать из дому? Или изобрести такую машину, чтобы церкви по камушку рассыпались?» Какие только мысли не возникали у Тани!
    А наутро надо было учить уроки, собираться в школу. После школы — не закрыты двери в родной красный уголок! Мать, конечно, разорвала тот плакат, но Таня написала новый: «Религия — опиум для народа» — и собственноручно прикрепила его на заборе против церкви. Высоко-высоко — Маруся Перемотина и Витька Кирьянов держали ее на плечах. А Витька даже сказал, что, если нужно, она и на голову ему может ногу поставить, только тапки чтобы сбросила…

Таня училась хорошо — была очень способной. Особенно она любила математику. Ребята всего двора знали: если у кого не получается задача, надо идти к Танюшке Макаровой, каждому она поможет. Мелком, кусочком кирпича на стене, щепочкой на земле Таня выписывала решение задачи, доказательство теоремы. Расскажет, сотрет, снова расскажет все сначала и, лишь убедившись, что задача понята, успокоится.

Подрастая, Таня начала с болью отмечать непорядки в семье. Елизавета Федоровна уже растеряла былую жизнерадостность. Мария доходила до исступления в молитвах. Таня с растущей неприязнью мысленно называла ее презрительным именем — монашка. Младшая сестренка Вера, еще несмышленыш, бездумно повторяла «Отче наш». Тане было некогда научить ее своим песням — ведь она так рвалась прочь из мрачного дома!
   Она могла пока только уйти. И она уходила. В читальном зале библиотеки имени Чернышевского каждая книга открывала перед ней иные миры. Здесь она делала уроки, много и жадно читала Горького, Джека Лондона, Чехова, Жюля Верна. Любила стихи Пушкина, Лермонтова и особенно Маяковского. Библиотекарша удивлялась серьезности этой худенькой порывистой девочки с печальными глазами.

   Подружки вместе записались в парке культуры в балетный кружок имени Айседоры Дункан. Три раза в неделю они незаметно выскальзывали из дому, мчались по набережной до парка и занимались в кружке. Дома, запершись в туалетной комнате, тренировались.
   Понятно, их занятия недолго оставались тайной. Первой разоблачили Марусю: она совсем забросила уроки, нахватала неудов. Тетка, у которой воспитывалась Маруся, запретила ей выходить из дому, засадила за книги.

Таня училась легко, хорошо. Занятиями в балетном кружке она очень увлекалась: что может быть лучше ощущения своего тела послушным, ловким, прямо-таки музыкальным!

И  уроки Таня не запускала. И не ленилась тренироваться часами, не позабыв выбрать такое время, когда она никому не мешала в туалетной. Но мать сказала: «Нет». Она считала танцы кощунством. Тане пришлось бросить балетный кружок.
   Семья Макаровых жила впроголодь. А ведь необходимо было еще и одеваться. Во время летних каникул Таня устраивалась на почту; как отец, разносила письма, телеграммы. Сотрудники любовно называли ее «наша Быстроножка» — она была не по-детски аккуратна, исполнительна и действительно очень быстра.
   Отказ от летнего отдыха не угнетал Таню: после рабочего дня хватало времени разыскать подруг, отправиться вместе с ними на реку, в кино, в парк. А вот запрещение заниматься балетом она восприняла с горечью, тем более что мать обманула ее.

Елизавета Федоровна, видя, что с Татьяной не справиться в открытую — сначала девчонка дерзила, а подросла, молча уходит, да и все, — решила схитрить, подействовать на чувства дочери.

   -  Танюшка, ты ведь у меня рассудительная, — сказала она как-то. — Ну где тебе танцами заниматься, когда дома такое? Мария-страдалица на ладан дышит. Я, сама видишь, тоже долго не протяну… Тебе, как старшей, Верочку растить. Помни: Мария тебя вырастила. А ты… последнюю обувку топчешь… Нет, Танюшка, на твоем месте я бы мать и сестер пожалела. Развлечение твое рисковое: ногу подвихнешь — на почту не годишься. Всю семью оголодишь.

Безалаберной, несчастливой, кровно-родной своей семье Таня желала только хорошего. Она не могла допустить, чтобы из-за нее, Тани, кому-то стало хуже. Она отказалась от большой радости — перестала заниматься в балетном кружке.

Спустя, некоторое время совершенно случайно Таня услыхала, как мать говорила Марии:

— Великая благодать, что Танюшка свои танцы-манцы бросила. Довелось-таки мне ее поулещать, чтобы не было скверны, кощунства в нашем доме…

Горько было Тане от материнского обмана. Мать — самый близкий человек — становилась чужой, если говорила одно, а думала совсем другое. Думала и думает о своем боге… До родной дочери ей дела нет! Что ж, будет Таня сама… После этого случая Таня как-то сразу повзрослела, еще больше отдалилась от домашних.

Весной 1935 года Таня закончила семилетку и решила поступить в Московский механико-технологический техникум пищевой промышленности.
   Елизавета Федоровна, узнав о Танином выборе, одобрила:
— Правильно, всегда сыта будешь.

Вступительные экзамены в техникум Таня выдержала успешно. Она готовилась много и старательно, хотя в доме было горе — умер Петр Евдокимович...

Таня очень любила читать. Со временем пристрастилась в к политической литературе. Свой человек на почте, она заходила туда рано поутру и из свежих газет узнавала о событиях в стране. Первой сообщала она товарищам в техникуме о новых стройках, восхищенно рассказывала о славных делах Стаханова, Марии Демченко, машиниста Кривоноса, доказывала, что и пищевики могут показать образцы героизма в труде.
   Горячего, вдохновенного агитатора — Татьяну Макарову комсомольцы избрали своим групоргом. Работы прибавилось. Да Таня и не боялась работы. Ей только все казалось, что она успевает сделать непростительно мало. Вон ведь Чкалов, Громов, Байдуков перелетели через Северный полюс прямо в Америку. Сколько для этого нужно было знать и уметь!
   Подвиг женщин-летчиц Расковой, Осипенко, Гризодубовой потряс Таню… В эти дни ей попалась брошюра Н. Морковина «Молодежь — в аэроклубы». Таня жадно поглощала страницу за страницей.

«Советской авиации нужны новые кадры, нужны самые разнообразные специалисты — летчики, штурманы, инженеры, техники, радисты. Для молодежи широко открыты двери авиационных школ, аэроклубов. Но только лучшая, передовая молодежь, грамотная, физически крепкая, горячо преданная своей Родине и партии, может быть допущена на самолеты».

Таня даже выписала себе эти слова, они явились для нее целым откровением. А призыв: «Комсомол — на самолеты!» — она восприняла как обращенный специально к ней, комсомолке Макаровой..."
   
   В этом месте Фрези Грант прервала свой пересказ, решив что здесь следует обратить внимание криминального мира на один небольшой сюжет из повести Софьи Ковалевской "Нигилистка": ... В самый тот сочельник, когда (совсем юная) Вера Баранцева, в душе произнесла обет всю свою жизнь посвятить богу, случилось с ней следующее: сидела она вечером одна в бывшей классной, и вдруг попался ей на глаза старый номер "Детского чтения", которое когда-то выписывали для ее сестер. От нечего делать стала она его перелистывать, и первое, что ей открылось, был трогательный рассказ о трех английских миссионерах в Китае, сожженных на костре рассвирепевшими язычниками. И это было всего лет пять-шесть назад. В Китае и теперь язычники! Там и теперь можно стяжать себе мученический венец.

"Господи! Это ты сам надоумил меня! Ты сам указываешь мне путь и призываешь на подвиг!"

В волнении и в восторге Вера бросилась на колени. В том факте, что этот старый журнал попался ей на глаза именно сегодня, как бы в ответ на ее жаркую молитву во время всенощной, она видела несомненное доказательство божеского промысла..."

    Теперь и стоявшие в сторонке батюшка Зиновий, любивший сахарок и владычка Иоанн, (видимо ощутив божий промысел), решились подойти ближе, а Фрези предолжала рассказывать:

  "Таня попросила в комсомольской организации техникума рекомендацию в аэроклуб.
   Летом она поселилась в палатке на аэродроме: жила вместе с Ирой Кашириной и Марусей Акилиной, тоже курсантками. Особенно веселым выдалось это лето. Поблизости от аэродрома, в деревне Мячики, обосновалась съемочная группа фильма «Пятый океан». Целые дни артисты и кинооператоры проводили на аэродроме — ловили солнечные минуты для съемок. Впрочем, когда солнце скрывалось, тоже не уходили — наблюдали жизнь летчиков. Все перезнакомились, подружились. Рассказывая разные интересные истории — знал он их множество, — артист Алейников смешил всех до слез.

Изредка по делам уезжая в Москву, Таня с сожалением расставалась с веселой компанией друзей, с особой остротой чувствовала затхлость домашней обстановки. Мать не уставала повторять:
— За твое безбожие нас господь покарал. Мария, словно свеча, тает… Умрет — ей место в раю уготовано. А мы грешниками с голоду поляжем…

Таня понимала, что Мария подорвала здоровье вечными своими постами. Не раз на работе — в почтовой конторе ей предлагали путевку в санаторий, но она отказывалась.
    Тане было жаль сестру, мать и маленькую Верушку. Но в душе росла уверенность, что она не даст им умереть с голоду: еще немного — и будет зарабатывать достаточно.
    Осенью Таня закончила инструкторские курсы и почти одновременно защитила диплом техника. Она получила сразу два назначения — на фабрику «Большевик» и в Ленинский аэроклуб. Несколько месяцев работала техником-кондитером и инструктором-общественником. А когда ее зачислили на штатную должность инструктора аэроклуба, она уволилась с фабрики и окончательно перешла на летную работу. Было ей в ту пору девятнадцать лет!.."