Что-делать-то

Кому пахать желанья нету,
баранить тот идёт иль стричь.
Что-делать-то, скажи, Поэту?
Его слова – плетёный бич
свистит над головою власти
и обвивается вкруг шей,
и разгоняет бич напасти,
и гонит извергов взашей.

И Салтыков-Щедрин проснулся.
Сатира не стареет, нет!
Сатирик жив и не согнулся,
и Головлёвых жив портрет
как воплощение сатиры
и беспощадности строки,
возможности придали силы –
под силу новые броски.


Зарубки

Заговорённые просторы –
лежат они вокруг меня,
в них звёздно-вперенные взоры
закат воспламеняют дня.
И полымя бушует в страсти
и обжигает листья в цвет
невиданной досель окраски,
какой нигде на Свете нет.

Раскраски золотом всех листьев
на косогоре и в лесу
становится опять не чисто…
…Я ересь, видимо, несу
в руках неосторожных веток.
Ржавеют листья в сонме лет,
где паутин обилье сеток,
накинутых на жёлтый цвет,

преобладающий в просторе
осенних кружев пред зимой.
И снова с тишиною спорит
осенний ветер вихревой.
Опять скрипят деревья, стонут.
Летят куда-то облака.
И в лужах листья снова тонут
и превращаются в века.

Все начертания без риска
уйти в заоблачную высь,
увидеть контур обелиска.
Не зря же веточки тряслись,
предвидя холода тревоги
на вероятном рубеже,
пройдя этапы и излоги.
Остановившись на меже,

что между будущим и завтра
в минуты перемен в себе.
Не битая пока что карта,
как будто профиль на гербе
из рода ветреных советов,
чтоб оставаться, быть собой,
не ждать решаемых ответов,
не без атаки лобовой.

Сомнительность не без сомнений.
В правдоподобии лишь ложь
не мной описанных явлений,
когда как будто в сердце нож
переживания угаснут.
Зарубки остаются здесь,
где память прошлого ужасна,
давно где нулевая честь.