Свобода

Белизна, что укрывает,
как бельё,
молочной прохладой по тончайшей коже
немой,
и он не мой —
тот, кого стёрли,
тот, в чем его милость
и для людей силуэтная незримость,
неощутимость вольготного зала,
но с глиняными стенами
покрытыми чёрным бархатом.

И я улавливаю за этими стенами
— города,
их постоянный шизогоничный импульс,
что в вольготности отражается именем,
стуком полым
ударом по струне в отрыв,
в никуда,
растущий в эфире дрожью зыби,
и эхом, что множит,
взвинчивает его до утра,
и не выключить,
и не убавить.

Оно впитывается в бархат,
усиливается, чтоб снова ударить
об черепные своды,
об единственный ритм, что позволен
в этот день
распрямившийся,
превратиться в ровный, пустой голос.

И больше мне не согреться
ни соломенкой, ни покрывалом,
и даже если на солнце отправлюсь
— оно только запеленывает,
взывает меня
и я прорастаю в него корнями секвойи,
как в поле, что само себя опыляет.

А остальные отстали и остались снаружи,
живут и смеются, ведь им
становится проще,
осознавая,
что за ними не водится глаз,
и даже глас божий не тремолится
к стенам,
что прижаты, сжимаются
звуками обращенными в бас,
им открывается лишь ничем не стеснённая
свобода чужая.