Вдогонку искусству

Что для меня является искусством? Что-то, что не имеет под собой реальной основы. Нечто выдуманное, существующее помимо жизни как некое её отражение, но не совсем точное, а преломлённое в человеческом восприятии.
Так я думала раньше. Пока со всего маху не влетела лбом в своё первое поэтическое “окно”. После этого поэзия перестала быть для меня искусством. Что я имела в виду, когда назвала свою книгу “Говорить о вещах простых” этим холодным и равнодушным словом — я говорила об относительной искусственности возникновения главного образа, образа моего мифического возлюбленного, поскольку мне не приходило в голову, что в связке поэзия-поэт, второй участник — всегда ведомый, а не ведущий, и он не способен ничего “придумать”, кроме того, что вдохнёт в него Бог и выдохнет им, поэтом, в виде словесной материи. Вот стихи — это искусство, без оговорок.
Поэтому я наивно считала, что образ, возникший в “Повелителе Птиц”, появился с моей подачи, а раз так, значит это — искусство. Когда из предчувствий и снов наяву складывался тот образ, я не догадывалась, что заглядываю в будущее, не подозревала тогда ещё, что у поэзии есть Божий дар видеть время насквозь и говорить его.
Осознание этого пришло в “Айфельских элегиях”. Каким-то образом в моей поэзии пробудился этот дар, дремавший в ней до поры, проявлявшийся изредка и безо всякой реакции с моей стороны — я его не замечала. Что неудивительно, потому что как ты из 2019 года можешь видеть воплощение в жизнь твоих стихотворений? Сегодня я не просто верю, что поэзия носит отпечаток пророчеств, — я знаю это.

Первым, кто разглядел во мне поэта, был Владимир Сергеевич Егоров, директор сети книжных магазинов “Иностранная литература” в Ленинграде. Познакомилась с ним и его женой уже в Германии, в 1995-м. Но я ему не поверила, посмеялась. Однако стихи потихоньку кропала, не придавая своему увлечению никакой значимости. Только в 2010-м до меня дошло, что надо учиться, потому что стихи — это моё. А совсем недавно — пожалуй, на “Говорить о вещах простых” я наконец поверила, что я поэт. Представляете, как тяжело даётся осознание того, что можно заглядывать в запредельное? Об этом даже помыслить страшно, не то что примерить на себя.

Отличие “Элегий” от “Простых вещей” в том, что они пишутся для живого настоящего человека, тогда как “Вещи” родились из (или для) образа этого человека. И именно в этом смысле я назвала их “искусством”.
“Элегии” начинались на инерции от “Вещей” — мне было не расстаться с созданным мною (мною ли?...) образом возлюбленного. И вдруг образ оживает, воплощается в человека, эфирной частью которого он прежде являлся, и приходит ко мне на страницу читать посвящённую себе поэзию. Представьте, что я тогда почувствовала…
“Повелитель Птиц” был задуман как эксперимент на волне любопытства, одолевающего меня после глубокого изучения поэзии. Мне захотелось поставить опыт: попробовать уже осознанно создать не то, чтобы мечту, но некое её подобие в миниатюре, находящееся под моим контролем. Так начинался “Повелитель” и моя поэзия, которая почти сразу взяла меня за жабры и повлекла к живому прообразу моей мечты.
Наверное, здесь тоже необходимо пояснить. Есть огромная разница между образом, создаваемым из человека, когда поэт обожествляет объект своей любви, набивает его поэзией, как перьями подушку, делает из него идола. И человеком, выходящим, создаваемым из образа — в этом случае поэзия сама желает осуществиться в человеке, избранном ею для воплощения божественного замысла. Во втором случае присутствует то, что называется “предначертанием” или “наречением”, и человек, вошедший в свой неотмирный и неотвременный образ, является наречённым, суженым.
Блин, опять не совсем точно: "входит в образ", "выходит из образа"... Правильнее - воссоединяется с образом. Проблема в том, как это происходит: если по воле человека - катастрофа. Если по воле Бога - случается чудо. Такая вот простая небесная механика.
Какое же здесь искусство? Искусству достаётся только словесная оболочка, форма, не более.

Важно не просто думать стихи, важно их проговорить, вслух, чтобы их прочитали, чтобы их образы соединились с читателями. Не ради каких-то там книг, а потому что это необходимо — их извлечение из Сущего и перенесение в бытие.
Слово, произнесённое вслух, это двигатель бытия. Оно начинает работать ещё будучи едва уловимой мыслью, предобразом, но настоящую жизнь обретает — в сказанном.
Читатель — живое эхо образа, его “батарейка” в каком-то смысле. Поэзия призвана вести людей к Богу, в Небо, утешать их, обнимать, повторять им каждый день: верьте, смерти нет, есть только жизнь, раскройте глаза, выньте затычки из ушей. И та же поэзия предупреждает, что есть смерть вечная, когда душа человека умирает вперёд его тела, и что без любви мы никто.

6.08.2024