Последний барьер

Барьер первый.

Волны первозданного океана гулко бились о мрачные, чёрные базальтовые скалы.
Вода медленно отступала после могучего прилива, когда её властно вздыбило вверх
притяжение Луны, большой Луны той неимоверно отдалённой эпохи. Приливная волна стремительно обегала быстро вращающуюся Землю, и Луна словно пыталась образумить, удержать от этого бешеного кружения свою планету-госпожу, но та, словно в весёлом танце-мистерии, отталкивала свою служанку-воспитательницу, будто не желая подчиняться навязываемым ей разумным, спокойным правилам. Ей хотелось, юной и горячей, кружиться, кувыркаться и так, и сяк, как попало! И она быстро крутилась, дико хохоча рокотом многочисленных вулканов, жуткими раскатами невиданных для нашего времени гроз, которые вспышками грандиозных молний  трепещущим, мерцающим холодным пламенем озаряли угрюмый, в тёмных тяжёлых тучах небосвод.
Кромка вод отступала, обнажая куда более широкую полосу, чем теперь. Могучи были лунные приливы тогда, когда ночное светило было ближе, заметно ближе...
Между обломков скал, которые только что обнажил отлив, осталась лужа, вспененная, взбаламученная, полная всевозможных солей, тёплая. И вдруг после очередной вспышки молнии над каменными нагромождениями на берегу возник светящийся шар! Он неуверенно поплыл над камнями, заколебался туда-сюда, и вдруг, как бы приняв решение, коснулся лужи. Раздалось шипение, лужу наполнил призрачный свет, и тут же угас. Но над ней некоторое время клубился странный дымок, остро и сильно пахнувший... Нет, не пахнувший, ибо некому ещё было чувствовать этот запах.
А в воде лужицы... Там клубились цепочки молекул, извивались как змейки, сплетались. А некоторые из них вдруг начали поглощать вещество этого "супа", присоединять к себе маленькие одинокие молекулы, достраивать такие же цепочки, удваиваться и разделяться с цепочками-дочками. Лихо кружилась в своём космическом танце задорная юная Земля. Наставница Луна всеми силами упорядочивала этот первобытный вальс, не позволяя юной красотке кувыркаться через голову. И вот вновь поднялся океан могучим первозданным приливом, который накрыл поражённую шаровой молнией лужицу, поглотил, вобрал её в свою неизмеримую бездну, выпустив на свободу первые семена зародившейся жизни. Барьер между Живым и Неживым был преодолён...

Барьер второй.

Дышать стало тяжело. Рыба жадно пропускала через жабры тёплую протухшую воду маленького водоёма. Стояла засуха, жара. Как кружится голова! Не хватает кислорода. Рыба видит рядом небольшую рыбку, перевернувшуюся брюхом вверх. Конец... Она, надеясь спастись, переползала на мясистых плавниках-лапах из одного конца пересыхающей старицы в другой. Везде удушье, ядовитая гниль разложения. Замкнутое пространство, братская могила своим обитателям. Вырваться бы из неё, но куда? Там, за зеркалом поверхности воды, за кромкой берега был неведомый мир, страшный своей неведомостью. Она из последних сил, почти вслепую, почти в агонии, метнулась, и... ненароком выползла из воды на берег. Чудо! Какой яркий, слепящий свет! И вокруг из земли торчат какие-то прутики, покрытые зелёными чешуйками и увенчанные сверху продолговатыми шишками, чем-то напоминающие привычные ей водоросли, но уже и так непохожие на них! Она хоть и с трудом, но дышит, жадно хватая пастью жаркий воздух. Плавательный пузырь поглощает так необходимый кислород. Сил вроде прибавилось. Но ненадолго. Как жарко и сухо! Рот иссыхает. Но она чувствует запах близкой воды. Там, за невысокой песчаной грядой. Переползти этот барьер, пока ещё есть силы, пока воздух не иссушил тело и дышащие внутренности. Ещё усилие... Рыба бессильно скатилась к сильно обмелевшей реке, засыхающую старицу которой только что покинула. Всплеск, и спасительная вода вновь приняла её в объятия! Не гнилая застойная, а свежая проточная. Но страх перед тем, что было за кромкой воды, был преодолён...

Барьер третий.

Ящер бежал так быстро, как только могли его нести ноги. У него уже были две ноги, так как передние в беге не участвовали. Они, покрытые косматыми перьями, помогали отчаянными взмахами, ускоряя бег и помогая сохранять равновесие и делать  прыжки в несколько шагов над неровностями и стволами упавших деревьев. Преследователь понемногу настигал, всё ближе слышался его тяжёлый топот. Силы скоро кончатся. Впереди показалась неширокая протока. Болотистые берега, вязкое илистое дно. Путь дальше отрезан. Всё... А он уже близко, уже чувствуется дыхание его смрадной пасти. Страшный рывок в приступе отчаяния и ужаса, судорожные взмахи оперённых лап. Яростно махая ими, он изо всех сил тормозил, замедлял падение в воду протоки. Ещё немного надрывных усилий... Ящер плюхнулся в заросли по ту сторону протоки, некоторое время лежал в густых зарослях папоротника, ничего не чуя и не видя. Когда сознание наконец вернулось, он встал на свои две ноги, в страхе оглядываясь. Его преследователь безнадёжно увяз в иле протоки, пытаясь её перейти. Он с трудом вытащил одну ногу (он тоже был двуногим) из засосавшего её ила, но вторая увязла ещё глубже. Побалансировал на одной ноге, устав, опустился на другую, тоже увязшую. Проклятый ил держал мёртвой хваткой. А в протоке, там, в коридоре росших по её берегам деревьев, послышалось шевеление большого тела, плеск. Увязший хищник в ужасе увидел, как по протоке, бодро шлёпая могучими лапами, плывёт огромное, метров двенадцать длиной, буро-зелёное тело, разинув увенчанную рядами острых зубов пасть... Пернатый ящер не стал дожидаться конца трагедии, в которой его недавний преследователь занял его место. Он, радостно взмахивая пернатыми лапами и подпрыгивая, побежал прочь. Даже его примитивный мозг смутно подсказывал ему, что он совершил прыжок во что-то новое, до того неведомое, по сути, в другое измерение пространства...

Барьер четвёртый.

Обезьяны видели другую рощу. Она была далеко, метрах в четырёхстах от той, в которой они уже съели все плоды. Надо было перебираться через открытое пространство с высокой травой. Им уже приходилось делать такие переходы на двух задних ногах, так как обзор вдаль был в этом положении лучше. Они пошли. Такие переходы всегда вызывали страх. Нередко, завидев издали опасность, обезьяны в панике бросались обратно под защиту спасительных древесных крон и отсиживались на них, терпя голод, и ждали, когда враг уйдёт. Они прошли уже половину расстояния. Когда они заметили приближающуюся гиену, бежать и назад, и вперёд было уже поздно. Не самый быстрый бегун гиена, но они ещё хуже. Они только что перешли высохший ручей с каменистым дном и несколькими разбросанными по дну корягами. Оцепенев от ужаса, они смотрели, как хищник размашистой трусцой приближается к ним, странно выкидывая длинные передние лапы. Смерть идёт кому-то из них!
Одна из обезьян как-то бессознательно схватила лежащий на дне русла крупный камень и больше от ужаса, чем соображая, метнула в хищника, который был уже метрах в трёх. И камень угодил в лоб зверю! Очумело крутя головой, зверь утратил, видимо, координацию на миг. И другая обезьяна, схватившая увесистую корягу, шарахнула ей по башке падальщицы, захотевшей свежего мясца!
Вся стая, заражённая примером, – пропадать, так с музыкой! – обрушила подвернувшиеся под руку камни и коряги на врага! Они не сразу поняли, что видят дрыгающий коротконогий зад быстро удаляющейся гиены. А когда поняли, что сделали, стояли, как оцепенелые, не веря в то, что произошло...

Барьер пятый? (Отсылка к Вересаеву)

Солдат очнулся. Резкая боль в висках – угощение разорвавшейся метрах в 15 от него мины из тяжелого миномета пронзало голову с двух сторон острыми иглами. Он еще мутным взором огляделся вокруг. Их отделение едва успело сойтись с отделением противника в рукопашную. И вдруг приближающийся резкий визг, странно глумливой интонации. Потом толчок... и темнота. Эта темнота быстро уходила под солнечным светом. Его затошнило от увиденного. Вокруг были разбросаны куски тел, внутренности, амуниция, оружие. Минометчики ударили метко, накрыв и своих, и врагов без разбора. Молодцы, ребята – обучены. Послышался стон. Он оглянулся. Под кустом терновника на краю небольшого овражка зашевелилось тело в камуфляже. Он, шатаясь, подошел. Враг... У паренька было совсем молодое лицо, на вид лет двадцать ему, не больше. Он с трудом привстал, но тут же опустился на землю, сел. Из рваной дыры камуфляжа на правом плече обильно вытекала кровь. Мелькнула удивившая его самого мысль – надо бы разрезать ему форму и, осмотрев рану, перевязать. Сам он с такой раной не справится. С чего бы такие мысли? Паренёк потянулся рукой к лежащему рядом автомату. Взгляды их встретились. Рука парня застыла на автомате. Глаза солдата непроизвольно перебегали от индивидуального пакета, который он уже достал, к собственному автомату. И он, вздрогнув, увидел, что глаза паренька следят за его взглядом, а рука то сползает с автомата, то опять хватается за него. Они будто смотрели друг на друга через прозрачный, но зловеще прочный барьер. Барьер, отделяющий их друг от друга и их погрязший в крови, злобе, обмане, подлости, жадности мир от мира другого, светлого, человечного. Куда более трудный, чем все прежние барьеры, преодолённые Жизнью. Смогут ли они его преодолеть?