Толстый и Тонкий

Воздух в зале ожидания для владельцев бизнес-джетов был тихим и настолько дорогим, что, казалось, его можно резать кредитной картой из белого золота. Пахло тут не просто кофе, а предвкушением сделок на миллиарды.

Толстый, скинув с себя пальто от Zilli, плюхнулся в широченное кожаное кресло. И тут в углу зала возле стойки с закусками он заметил Тонкого, доедавшего бутерброд с икрой с видом человека, случайно нашедшего в дешевом печенье предсказание о скором богатстве.

— Боже всемогущий, Миша? Серьёзно? — голос Толстого прозвучал густо и бархатисто, нарушая акустический комфорт зала.

Тонкий вздрогнул и обернулся:
— Вадим? Вот встреча! Не ожидал. Как судьба сводит.

— Ты-то здесь как? — искреннее, неподдельное удивление сквозило в вопросе Толстого. Он обнял старого друга, ощутив под ладонями ткань пиджака, чья фактура напоминала наждачную бумагу.

Тонкий засуетился.
— Да так, звезды сошлись. Шефа провожал. Он назвал фамилию довольно известного бизнесмена.
— Этого прохиндея? — усмехнулся Толстый. — И чем ты у него занимаешься? Небось, вице-президент?
— Куда мне! — махнул рукой Тонкий с какой-то обреченной искренностью. — В АХО работаю — специалист по переноске стульев и настройке кофемашин. Моя жизнь — это высчитывание скидок на гречку и священный ритуал сбора мелочи по всем карманам в конце месяца, чтобы купить жене ее любимые конфеты «Зайчик-попрыгайчик». Зарплата — как у средневекового алхимика: вроде бы и есть, но золота не видно. А уж коли занесло в райские кущи, допиваю коньяк за шефа и поглощаю недоеденные бутербродики. Чтобы дома уже и не ужинать. Экономия, знаешь ли.

Толстый раскатисто засмеялся, его живот колыхался, как отдельное независимое государство благополучия.
— Эх, Миш... Подсаживайся ко мне. Потреплемся, пока мой «крылатый лимузин» заправляют. Не отказывайся, я настаиваю!

Тонкий благодарно плюхнулся в кресло напротив.  Толстый заказал коньяк, и повеяло ностальгией — настоящей, не поддельной.

— Помнишь, как мы на химии весь кабинет чуть не взорвали? — Толстый отхлебнул коньяку, и его глаза заблестели. — Смешивали что-то в колбе, а она — бух! Зеленое облако, запах на всю школу...

— А как насчет Ленки Смирновой? — оживился Тонкий, и его лицо на миг расправилось от морщин. — Ты ей стихи писал, а передавал через меня, потому что смущался! Я их зачитывал до дыр!

— Не вспоминай! — застонал Толстый, но было видно, что ему приятно. — А помнишь, как тебя Петька Паталах и его банда во дворе школы пытались  «потрясти», хотели  отобрать деньги?

Тонкий нахмурился, будто снова ощущая ту давнюю унизительную дрожь.
— Еще бы. Ты как из-за угла вывалился, весь красный, как бульдозер в ярости. Кричишь: «Мишку тронь — попробуй!» Мы потом сидели на лавочке, ты мне фингал замороженным рыбным филе лечил, которое из дома стащил.

— Ага, — хмыкнул Толстый, — мама потом искала его на ужин. Но мы же выстояли! Эх, время было... Простое какое-то. Настоящее!

И вот в этой самой точке, пропитанной искренней теплотой, Толстый, размягченный коньяком и воспоминаниями, небрежно, почти извиняясь, обронил:
— Ну, а я случайно в свое время в металл вложился, потом в сети… Теперь вот больше по фондам… Скучно, признаться. Цифры, отчеты. Летаю, смотрю, как другие работают.

Он не хвастался. Он просто констатировал факт, как человек, рассказывающий о погоде. Но масштаб этих «цифр» и «отчетов» витал в воздухе, как призрак несметного богатства.

И Тонкий... изменился. С ним произошла странная метаморфоза. Его осанка не выпрямилась, а, наоборот, согнулась еще больше, но уже не от неуверенности, а от подобострастия. В его глазах исчезла теплота старого друга, появился подобный масляному блеск восторга от чужого богатства. Его голос стал тише, вкрадчивее.

— Вадим... то есть, я хотел сказать... Вадим Сергеевич... — он даже поправил несуществующие манжеты. — Это же... это грандиозно! Я всегда знал, что ты далеко пойдешь! Помнишь, ты же у нас всегда  в «Монополию» выигрывал! Настоящий титан!

Толстый смущенно отмахнулся, но лесть, исходившая от старого друга, была приятна. А Тонкий уже продолжал, искусно вплетая паутину в ткань беседы:

— Слушай, раз уж ты заговорил про ту пору... Помнишь, ты тогда, на втором курсе, с родителями в Болгарию уехал? Я потом всем рассказывал, что мой друг за границу перебрался! — Тонкий сделал почтительный глоток коньяка. — А как называлось то местечко, куда вы ездили? Солнечный Берег, кажется?

— Золотые Пески! — с радостью поправил его Толстый, радуясь возвращению к безопасным воспоминаниям. — Мы там каждый год снимали тот самый домик, «Несебыр». До сих пор помню табличку.

— Точно, «Несебыр»! — почтительно подхватил Тонкий. — А у вас еще у соседа по даче собака была... огромная, злая. Как он ее звал? Помнишь, она на нас лаяла, когда мы в сад за яблоками лазили?

Толстый задумался на секунду, затем лицо его озарила улыбка.
— Арес! Цербер местный. Я его до сих пор помню.

— Арес, да! — Тонкий покачал головой с видом человека, осененного внезапным прозрением. — А еще, помнишь, у тебя был кодовый замок на велосипед,  который ты иногда ненадолго у подъезда  оставлял, когда ко мне в гости заходил. Мальчишки несколько раз пытались угнать, а ничего у них не вышло! Там же код был восьмизначный!
Толстый рассмеялся.
— Да я и сейчас этот код помню — 27.11.1940! Год рождения Брюса Ли, нашего кумира-каратиста. Я тогда бредил им.

Приправленные лестью вопросы лились непринужденно. Толстый, разогретый коньяком, ностальгией и  пиететом старого друга, отвечал охотно и подробно.

Извинившись, Тонкий отошел к окну, сделал вид, что звонит жене, пробормотал что-то о задержке рейса. Вернувшись,  щедро плесканул себе ещё. Халява!

Беседа продолжалась еще с полчаса, пока Толстый не взглянул на часы.
— Ну, друг мой, мой «Джет» готов ко взлету. Пора прощаться. Очень рад был повидаться, Миша. По-настоящему. А хочешь, я тебя к себе на работу возьму, сделаю начальником! И зарплатой не обижу!
— И сколько положишь? — сощурился Тонкий.

В этот момент у Тонкого раздался звонок. Он кивнул, извиняюще поднял палец и ответил. И его лицо изменилось. Разом. С него сползла вся маска ностальгирующего одноклассника, вся подобострастная угодливость. Осталось холодное, высеченное из льда спокойствие.

— Ну что, Вадим Сергеевич, — произнес он ровным, металлическим голосом, глядя прямо на Толстого. — Операция «Золотые Пески» завершена. Доступ по коду «Арес-27111940-Несебыр» получен. Все папки вскрыты.

Толстый замер, его лицо, еще секунду назад мягкое от улыбки, начало медленно каменеть.

— Что... что это значит? — выдавил он, и голос его осип.

— Это значит, — Тонкий говорил тихо, но каждое слово падало, как камень, — что ваша корпоративная система безопасности, дорогой друг, считала самым надежным паролем комбинацию из самых ярких воспоминаний твоего детства. Того самого, о котором ты так любишь вспоминать. Сентиментальность — страшная уязвимость.

Лицо Толстого побелело. Он смотрел на человека напротив, и сейчас он увидел не Мишу, а оперативника.

— Сейчас мои коллеги изучают все твои тайные финансовые операции, — продолжал Тонкий. — Все схемы, все офшоры. Охота, на которую ушли месяцы, завершена. И добыча поймана. Собственноручно.

Он поднялся. Его фигура, еще недавно такая согбенная и подобострастная, теперь казалась высокой и даже величественной.

— Мой шеф, которого я «провожал»... Он ждет меня в оперативном штабе. А твой джет, Вадим Сергеевич, сегодня улетит без тебя.

Тонкий — нет, подполковник — сделал едва заметный кивок двум молодым людям в штатском, которые материализовались словно из ниоткуда.

Он повернулся и пошел прочь, не оглядываясь. А Толстый остался сидеть в своем  кресле, глядя в спину человека из прошлого, который только что отнял у него  будущее. Воздух для него больше не пах свободой и роскошью.

«Квадратик неба синего и звездочка вдали» — вспомнились ему вдруг слова когда-то услышанной песни. Теперь этот квадратик, скорее всего, будет с решеткой.