Северный кавказ, 1937 год

Днем и ночью скрипят колеса арбы,
С Таркинских склонов пыль поднимая.
Медленно скатывается фаэтон судьбы
Вниз, ничегошеньки не понимая.

Красное солнце висит вдали,
Ворочает волны Хазарское море.
Господи праведный, не продли
Это огромное, как вечность, горе.

Год тридцать седьмой. Репрессий шквал
Ссылки да тюрьмы, да жуткий голод –
Злой, убивающий наповал
И тех, кто стар, да и тех, кто молод.

А дорога в ссылку, представь-ка, шла
Через шелковый путь, которому нету
Ни конца ни края. И не увидишь орла –
Только решку, если бросишь монету.

Пешие горцы, повозки, ослы,
Мулы, заваленные вьюками.
Даже деревья от зноя злы,
Раньше копившие нежность веками.

Пыль забивалась в ноздри, в глаза
Лакцам, лезгинам, аварцам, кумыкам.
И у Бога текла по щеке слеза
От жалости к вынужденным горемыкам.

Куда они, раньше жившие всласть,
Брели, испытывая страданья?
За счастьем? Нет, их заставила власть
Отыскивать новые места обитанья.

Власть разделила горцев на тех,
У кого нет коровы и есть корова.
Если есть, ты богач – оставляй Костек
И другие села, оставайся без крова.

А тот, кто знал арабский, тому
Приходилось внимать чекистскому хору:
«Отправляйся в казахскую ссылку, во тьму,
В Тмутаракань, на кудыкину гору!»

Их грузили в вагоны, словно свиней,
И товарняк громыхал в печали.
Их везли по степи так много ночей и дней,
А они, сжав губы, молчали.
И длилась мерзкая кутерьма,
Был каждый растерян, напуган каждый.
Одни в одночасье сходили с ума,
Другие от голода гибли и жажды.

Бедные горцы, утешьте своих детей,
Помните, что все на свете устроено мудро.
Нехорошее время скоро придет для властей
Кончится ночь, и наступит, поверьте, утро.