Акинак 3

Глава 21

На этом свой рассказ номад закончив, отметил с мимолетным удивленьем, что слушателей стало вдвое больше. Меж тем среди ветвей рассвет забрезжил.
– Еще погожий день Тагимасадом, подаренный нам с вами катиары. Так обратим себе на пользу эту милость, чтоб не испытывать в дальнейшем сожалений. Коварный сон мне смеживает веки. И нужен отдых, чтоб вернулись силы. Поскольку обещанье я исполнил, то дело остается за Старейшим.
– Тебя в шатре давно уже ждет ложе, услужливый меот меняет камни, нагретые на бронзовой жаровне. Рабыни если только пожелаешь, водою ключевой тебя омоют. Настолько ты велик, что во всем стане одежды не сыскали тебе впору. Твоя же, как я вижу, прохудилась и требует немедленной починки. Оставь ее у входа и сколотки почтут за честь заделать эти дыры.
– Благодарю тебя Старейший, удаляюсь.
Тем временем наряженные ночью охотники отправились за дичью. А лагерь между этим просыпался и к жизни возвращался постепенно. А те, кто был с номадом этой ночью, и время коротал в бессонном бденье, последовали мудрому совету: закутываясь плотно в покрывала, спеша, чтоб ложе их не остывало, ложились вместо тех, кто просыпался.
Лес был окутан клубами тумана, которые пронзали словно стрелы столбы живительного света, согревая, расписанную изморозью землю. Сильней запахло прелою листвою. Лес наполнялся шумом и движеньем. Рождались в недоступных кронах трели. Невидимые птицы оглашали холодный воздух утра, голосами по-своему приветствуя рожденье из девственного лона горизонта владыки ослепительного диска, Царя небес, божественного зрака Всевидящего ока Справедливых.
Под натиском неведомых животных идущих напролом через чащобы в глуши непроходимых буреломов ломались с треском сучья или ветви. Невнятный тихий шорох листопада все остальные звуки леса заглушает. А бесконечно высоко в небесной сини тоску свою два клина изливают.
Охотники, ушедшие столь рано, что солнце еще даже не поднялось над кромкой нависающего леса, стремились отойти как можно дальше. От лагеря дымившего кострами, животные испуганно бежали. И ждать теперь что прямо возле стана удача улыбнется катиарам, конечно было слишком неразумно. Поэтому они забрались в чащи такие, где местами даже пеший, с трудом бы смог пройти не то, что конный. Поэтому кочевники, оставив, коней своих привязанных к деревьям отправились в глубь леса за добычей по толстому ковру опавших листьев. Один из катиаров следопытов на землю опустился на колени. Он взял помет оставленный животным, прошедшим здесь совсем еще недавно.
– Та тварь, что тут кормилась этим утром, определенно была зверем травоядным. Оставленные всюду клочья шерсти не походили на окраску волка, рыси и, судя по всему их, было стадо: один самец и пятеро подростков. Поодаль есть следы поменьше – самок и рядом с ними нескольких младенцев. Своими острыми копытами телята оставили отметины не толще древка копья, а запах испражнений свидетельствуют: два еще молочных
По глубине следов самца (почти три пальца, при том при всем, что почва сыровата) кочевник сделал вывод, что он весит, никак не меньше лошади, а может, и больше, потому что отпечаток  ноги его был несколько пошире, чем свежий след от конского копыта, пусть даже был на лошади наездник.
Едва заметную тропу, которой стадо прошло в лесной глуши пересекало три странных борозды: где их начало, а также кто их вырыл здесь неясно. Скорей всего какие-нибудь звери, наверняка довольно крупные в размерах. На всем пути движения из чащи белеют свежесломанные ветви.
Увидев, что леса, кишели дичью, сколоты-катиары ободрились. Они тот час распались на две группы и псов своих направили по следу. Те (благо, что он был довольно свежим) носов своих к земле не опускали. Безмолвные стремительные тени, умчались, словно пущенные стрелы. И вскоре возвестили громким лаем, что зверь кто бы он ни был ими найден.

***
Та сотня молодежи катиаров, которую Старейшина направил, вернее этой ночью собирался послать узнать, что им сулит на запад дорога через девственные чащи, покинула с утра пределы стана под одобрительные возгласы не спавших. Отправились на север и на запад. Оставшиеся явно понимали, что от того, какие будут вести, от этих двух отрядов катиаров зависела судьба родов в дальнейшем.
Стегнув дорогу черными бичами, сколоты, затянули «Возвращенье», напутственное древнее заклятье, звучавшее размеренно как песня:

«Идите и обратно возвращайтесь
И вести присылайте о победе
Спешите уходящие за славой:
Отныне наступает ваше время!

Голов своих нигде не преклоняйте
Пока не завоюете те земли
Которые простерлись перед вами!
Поставьте все народы на колени!

Вперед ступайте властелины мира!
И пусть один ваш вид повергнет в трепет
И гонит трусов в каменные норы
Идите и добудьте себе славы!

И сделайте рабами недостойных
Смотреть на это небо эти звезды!»

Напутствуя горящих нетерпеньем, сколоты сами воодушевлялись и громко выражали сожаленье о том, что их Старейшина не выбрал, лишив такой возможности добиться в сражениях с неведомыми славы. Их возбужденное сознанье рисовало, то битвы в стане грозных великанов, то схватки с легионами животных невероятнейших размеров и окраски.
Старейшина, разбуженный их криком, велел: «Скорее, – Лису, – отправляйся! Еще немного мне придется силой заставить многих в лагере остаться»!
Лис поднял руку вверх и катиары отобранные волею Старейших рванулись прямо к лесу, завывая, коней своих хлестая что есть силы. Само собою как-то получилось, что лава перестроилась в колонну: в подобной тесноте, в которой мчались, иначе было ехать невозможно.
Они довольно скоро удалились настолько, что уже не различали, как сизые дымы костров их стана тянулись к небу синими столбами. За пестрой мешаниной ярких красок, разбрызганными отблесками света, казалось, будто движется не всадник, а все, что есть вокруг него в движенье. Разбрасывая комья жирной грязи лесною глушью прочь от Борисфена, кочевники стремительно умчались нимало, не заботясь о том следе, который за собой могли оставить сто лошадей нагруженных поклажей (ведь вьючных в этот раз они не брали, чтобы себя не ограничивать в движенье).
Собою катиары представляли вполне самостоятельную силу. Могли вступить в открытое сраженье и даже попытаться взять осадой какое-нибудь встречное селенье. Хотя надежды встретить в этой чаще достойную добычу было мало: за целый день езды по глухомани им совершенно ничего не попадалось, что было бы хотя бы отдаленно похоже на людское поселенье или на бывшее жилище и стоянку.
И хотя к ночи катиары собирались добраться до открытого пространства, где лес был реже, и воняло гарью (по слову тех, кто был там еще раньше), вокруг, когда уже почти стемнело в стене стволов древесной колоннады, которая все ближе подступала, смыкаясь впереди и за спиною, не видно ни малейшего просвета.
Поняв, что совершенно заблудились и потеряли верную дорогу, решили, наконец, остановиться.
Набрав на ощупь листьев, что посуше, что было в непроглядной тьме труднее, чем отыскать глоток воды среди пустыни, однако холод их усилия удвоил. Ударами кремней набили искры, раздули едва тлеющее пламя, подбрасывая ветви, разложили один костер большой и два поменьше. Еще ветвей набрали, груды листьев и новые костры замкнули кругом. Коней свели стреноженных поближе: недалеко после заката выла стая. И судя по тому, как изливали голодную тоску на звезды волки, их животы уже изрядно подтянулись, о чем они весь лес оповещали.
Какие-то неведомые твари во тьме кричали, ухали, вопили, а может, это даже были духи. В любом краю особенные силы. И чтобы их умилостивить жертва, уже была принесена: вне круга сколоты, окропили кровью камень, подстреленного ими утром зверя. От кончика хвоста до носа локоть. Мех красновато-золотистого отлива. На лапах когти есть, но небольшие, и сам он в двух ладонях уместится.
Лис выделил сколотов по десятку за раз стоять, поддерживая пламя. Глаза не сводить всю ночь с громады леса: «Все что угодно может приключиться».
Еще поговорив с проводниками, условились, едва наступит утро, они по следу выедут обратно, разыщут все зарубки и приметы и выведут их всех из этой чащи, в которой потерялись словно дети, а если нет, он знает путь в долину, откуда не придется возвращаться.
Сколоты, между тем поджарив мясо, которое везли весь день с собою, подсев к огню устроились удобней, пустив по кругу, пять мехов с кумысом. И начали хвалиться кто: как в прошлом один сражался с сотнею, иные болтали о любовных похожденьях, ни мало не смущаясь тем, что с ними могли сидеть мужья, все – молодые, в крови огонь, пылающие угли. Рассказывали случай на охоте когда один сколот из рода Волка, зарвавшись, отделился от погони и сразу оказался с глазу на глаз с оскалившимся загнанным собратом. Тотему рода голыми руками он пасть порвал, поранив только пальцы. И вот как был Старейшиной наказан: поскольку волк тот самкой оказался семье волков стал матерью кормящей. Уж мы тогда над ним и потешались.
Сон смежил веки даже самых бойких и катиары постепенно засыпали.
На черном небе высыпали звезды.

Глава 22

Как ни значительны бы были перемены и как бы ни были их следствия ужасны, в людской душе всегда найдутся силы, что снова побуждают возрождаться. Охваченные пламенем селенья, со временем опять приобретают цветущий вид и нивы колосятся там, где еще недавно шли сраженья. Смятение сменяется затишьем, и воин занимается торговлей, пасет стада, возделывает земли, растит детей и думает о жизни, которая является, по сути  одним из величайших чудес света. Ни города, ни алтари, ни пирамиды ничто так не достойно восхищенья, как женщина, кормящая ребенка. Завоеватели и «правящие миром», «повелевающие» судьбами народов должны стать перед нею на колени, ибо в рождении и смерти все мы равны. Хоть зачастую складываются жизни по-разному, тот, кто во всем равняется на лучших и взращивает в сердце добродетель, скорей пожнет плоды своих усилий, ибо не ищет оправданий своей лени. Кто сетует, что жизнь несправедливо с ним обошлась – не верит в свои силы, оправдывая праздность и пороки, рассудок свой ввергает в заблужденье. Доказывая собственным примером, что благо – непрерывное движенье, а вялость мысли – следствие болезни.
Номад открыл глаза: светило солнце, за войлоком шатра раздались звуки, отвлекшие его от этих мыслей. Он понял по отдельным восклицаньям, что только что вернулись катиары, отправленные утром на охоту. И судя по восторженному крику, которым их приветствовали в стане, охота была больше чем удачной. И ему стало чрезвычайно интересно: какая именно добыча им попалась и то, какие здесь могли водиться звери. Хранитель встал, отбросив покрывало, взглянув на ожидавшего меота, потребовал:
– Одежду снаряженье! Воды холодной мех – ополоснуться. Да вот еще: где посохи?
– У ложа.
– Ступай, всё принеси, гляди не медли.
– Приветствую Хранитель! С новым утром!
– Привет тебе Старейший! Что за вести?
– Благие, ибо все мы еще живы. Ужель не повод радоваться жизни? Просторы, оглашая громким криком, призвав их быть свидетелями счастья!
– Ну, разумеется: достойная причина (с улыбкой отвечал Хранитель Волку) ведь только нашим женщинам открыто: как сделать несчастливого счастливым. Охотники твои уже вернулись?
– Да паралат и мы уже все в сборе. За исключеньем только тех, кто был оставлен, по жребию следить за тем, чтоб волки не обглодали туши загнанных животных.
– Охота удалась?
– Ты сам все слышишь.
– Старейшина «бегу, ломая ноги».
– Я ухожу, номад и жду тебя за станом.
– А я себя ждать долго не заставлю.
Невдалеке от двух разведенных повозок, которые собою представляли – звено, передвижную стену стана (одновременно его – главные ворота), приветствовать удачливых собратьев собрались все три рода катиаров. Заполнили пространство между станом и лесом, возвышавшимся стеною,
где криком выражали свою радость охотникам, светившимся от счастья. За спинами, которых возвышались (не ниже человеческого роста) красноречивые охотничьи трофеи: животные любых мастей и видов, размеров всевозможных и окраски настолько непривычно пестрой, яркой, что многие собравшиеся лезли, вперед желая снова убедиться, что это все не сон не наважденье.
Когда номад направился к «воротам», с почтением его окликнул Травник:
– Приветствую, Хранитель, ты не мог бы позволить недостойному, вниманье отвлечь твое всего лишь на мгновенье? Есть два вопроса, на которые я лично не смог найти ответа, как ни думал, возникших под влиянием рассказов о древних и деяниях их в прошлом. Ты катиарам еженощно поверяешь великое, как кажется мне знанье, при этом обучаешь их как мыслить. Ответь, я не пойму, с какою целью? Зачем ты тратишь собственное время, на описание того чему ты не был
свидетелем? Хранитель я не спорю, и признаю, что я такого увлеченья не помню за собой с того момента, когда я познакомился с любовью (немного неудачное сравненье, но лишь за неимением иного придется удовольствоваться этим). Так вот, при том при всем, что я поддался, я чувствую какое-то сомненье. Нет не в тебе, а в том, что происходит. Я чувствую, подвох какой-то, странность. И твой приход внезапный и участье, которое во всех нас принимаешь, все выглядит не то, что нереально, а я сказал бы даже – невозможно.
Второй вопрос существенней, чем первый (хотя молчание в ответ не вдохновляет, но все же, тем не менее, продолжу). Скажи Хранитель сам ты хоть отчасти, осознаешь, насколько ты им всем обязан? Что ты несешь ответственность за судьбы? Тебе все словно дети доверяют. Теперь для них достаточно лишь слова из уст твоих Хранитель чтобы тотчас  они отдали собственные жизни все как один, особенно – Старейший. Имея эту власть, ты спишь спокойно? Тогда откуда черпаешь ты силы? Не признавая власти Матери-Табити, ты откровенно насмехался над жрецами.
И не приносишь жертв Тагимасаду. А он – верховный жрец всех паралатов?! Скажи мне: отчего ты так уверен, что каждый шаг и чтобы ты не делал, отмечено печатью совершенства? Скажи, ты – бог? Откуда ты все знаешь? Тебе открыто то, что обличает в твоем лице не просто человека, а некоего демона и духа. Пока ты был Хранитель милосерден, по мере сил участвовал в их жизни, давал всегда «те самые» советы, в которых все действительно нуждались. Но мир, в котором мы живем, порочен и в нем, увы, для бескорыстного нет места. Развей мои сомнения Хранитель, ответь мне: для чего ты здесь и кто ты? ...
Номад взглянул на Травника, так словно, увидел его только что, впервые. В скупой, но одобрительной улыбке читалась и растерянность и гордость. Он подошел вплотную к катиару
и произнес
– Хвала Тагимасаду, за то, что я застал еще при жизни, имел возможность видеть это чудо. Да собственно я сам и принял роды свободы непредвзятого мышленья. Хвала Тагимасаду, я уж думал, что до того как мне придется вскоре уйти навек в Туманную долину, мне вовсе не придется слышать нечто похожее на то, что я услышал. Ты хочешь жертвы? Будет тебе жертва. Ты ищешь бога? Я его увидел: свободный от коросты предрассудков, твой Травник рассуждавший ясно разум
Ты спрашиваешь кто я и зачем здесь? Отныне только: равный среди равных! Воистину поверь мне, где б я ни был, всегда моей единственною целью было найти и, отыскав, не дать погибнуть столь редким искрам здравого рассудка. Но до сих пор мне редко удавалось успеть к тому моменту, когда разум, разочарованный в невежество срывался и превращался в жертву тех противоречий, которые жизнь ставила и ставит. Он под их тяжестью утрачивает ясность, и я как не спешил прийти на помощь, на деле заставал одни руины. И грусти моей не было предела, но я как видишь, не разочарован,  ибо я верил, что когда-нибудь удастся успеть найти, спасти себе подобных. Что скажешь, катиар, тебе ответил?
– Ответил даже больше чем, Хранитель, прошу тебя, прости мои сомненья.
– Отныне Травник даже узы крови с родством приобретенным, не посмеют поспорить, ибо мы едины духом. Отныне и во всем с тобою равны. Однако же с тобой заговорились. Идем, взглянем на следствие союза удачи и умения, охота, как слышал я, успешно завершилась.

Глава 23
Номад следил за тем как катиары, жрецами возглавляемые пели. В хвалебных славословиях  Табити звучала песнотканая надежда. Они себе просили лучшей доли, просили о заступничестве предков и радовались искренне как дети, мгновениям подаренного счастья.
– Безумна ярость, глупость многословна, тщеславие завистливо и пошло: невежество – всему первопричина. Когда ты отвергаешь суесловье и не берешься чтить «чужого бога», лишь только потому, что он «богаче» и обещает на две пяди счастья больше, ты не потерян. Разумом и сердцем возможно, спишь, но склонен к непокорству. Ты заклинание и гимн свободы мысли, и рано или поздно ты проснешься. Когда ты всему миру явишь сущность иного, неподдельного, живого и непредвзятого, разумного, простого при всем при этом мудрого, святого откликнутся тебе навстречу сотни. Заплесневелая кора инстинктов дрогнет. Честь, добродетель, жертвенность и совесть с тех пор уже не будут просто словом. Я осушил до дна бокал повествований, но мысль его услужливо наполнит, мой виночерпий это – вдохновенье, а поиск истины извечно будет жаждой. Сомнение в чем-либо это – сила. Когда ты ищешь, ты не доверяешь. Все принимаешь к сведенью, но веришь, тому, в чем многократно убеждался. Но выбор мой не самоотреченье. Я не хочу быть «камнем на дороге». К нему приходят, делятся, уходят, назад подобно нищим – без сомнений. Старейшина приблизился к номаду:
– Гони свои печали прочь Хранитель. Ты в трапезе участвовать желаешь? По случаю удачливой охоты я продлеваю пребыванье еще на день.
– Конечно, пожелаю, такой случай не скоро может снова быть представлен. Вопрос, предвосхищая, скажу больше: намерен продолжать повествованье.
– Ты знаешь, как удвоить наше счастье.
– Жрецы закончили свои богослуженья?
– Хранитель ведь ты им не доверяешь?
– А я тебе забыться предлагаю. Рискуя потерять все связи с миром, не подчиняйся больше силе притяженья навязанных неверных ощущений. Зачем тебе посредники-мздоимцы, вещающие якобы «от бога»? За верой обратись в глубины сердца: там искренность и пламенные чувства.
– Не осуждай меня номад, я в этом вырос. Сознателен мой выбор? Я не знаю. Но лично для меня это не повод, отказываться от него столь спешно.
– Я уважаю твою твердость и упрямство. Последовательность это признак силы. Ты доказал уже не раз, что убежденность твоя основана на зрелых размышленьях.
Итак, приступим, сколь многообразен мир девственной природы в этом крае. Взгляни, эти прекрасные созданья совсем недавно бегали, дышали, резвились и по-своему любили, не ведая о том, что этим утром стрела вонзится в трепетное сердце. Я Песнь Благодарения «провою»:

«Благодарю тебя лесная антилопа
Ты отдала сегодня жизнь, продлив иную
(Пусть менее достойную, но все же
Скорей всего я больше чем уверен

Спроси тебя хоть кто-нибудь об этом
То ты была бы, несомненно, против!
Но это не лишает твою жертву
Всего её значения нисколько!)

Подняла на алтарь: Необходимость
Вело к нему: Стеченье обстоятельств
Держала крепко ноги Неизбежность
Ударила ножом Несправедливость

Умейте жить и пользуйтесь моментом:
Судьба её: моя судьба и ваша
Хотя конечно есть одно отличье:
Мы можем иногда быть милосердны
 
Но катиары паралата не слыхали. Разделывая туши, разрубали на части подлежащие храненью.
Скребками вычищали мех и кожи. Рога и кости псам не отдавали: на наконечники пойдут и украшенья. Нашлась работа всем и, очень скоро на месте груды ничего не оказалось. Собаки тщательно вылизывали листья (им внутренности даже не достались) и поднимая вверх измазанные морды на катиаров глядя, жалобно скулили.
Номад, Старейший, Травник отделились от массы хлопотавших катиаров, уселись под раскидистою кроной. В густом шатре живых переплетений сверкало ярко солнце и искрилось ажурное плетенье паутины в лучах его, унизанное влагой.
– Как уже ранее сказал тебе Старейший, я собирался продолжать рассказ о прошлом. Теперь, когда ничто нам не мешает, свое намеренье охотно я исполню. Но прежде чем начну, всего два слова. Давайте попытаемся ответить на вот какой вопрос: зачем нам нужно подробно узнавать о днях минувших? Что нам дает история? Возможность. Возможность попытаться сделать вывод о важности последствиях, причинах события того или иного. И не за н