Баллада о спасении вогульских семей от полонения

Века, века…. Столетий ряд в промозглом холоде скрипят.
Где я живу ловушки злых божков расставлены.
От подношений жертв след виден окровавленный.
На бурых камушках пригорка совершал шаман обряд.

Вогульских идолов давно чернеет лик – листвянка-Дух.
Упрятал истуканов, так, хранитель капища,
Чтоб ненароком не нашёл тайник копающий.
И не накликал души предков, потревожив, злой недуг.

У инородцев наших мест поклон язычеству - в крови.
Задобрил силы внешние – и будет счастие.
А Солнце, Ветер и Огонь – поныне властвуют.
Камням, деревьям, рекам бьют поклон, стремясь одушевить.

Дух зол на князя: Сына-Бога не привёз он к Старику.
Семь лет - и гнев найдёт на род не почитающих.
Несёт Тавда обилье вод невысыхающе.
В Туман Пелыма русичей течением влекут.

Казачьи струги заскользили в Таборинский городок,
Что возвышается посредь низин болотины.
Шайтанщиком местечка предсказанье подлинно.
И покорились без боёв туземцы. Дальше путь недолг.

В червлёном поле серебрит ладья и золотится тарч.
Но Патлик приготовился и ждёт вторжения.
О княжец многих юрт, не знавших поражения!
О воин всех времён и всех племён! Бесстрашен и горяч!

Который раз подводы будят сонных ельников урман.
Сурьма в глазах и цвет волос сияет иссиня –
Вогулки с детками, вещами и провизией
На Картауж отправлены, а с ними женщина-шаман.

Завыла стая серых, подхватив ночИ гортанный смех.
Камлает в полночь камка – лошади зафыркали.
И тычет иглолистно тьма из дебрей вилками.
От смерти хоронясь бежать пришлось с родных земель.

Гогулич, княже малый, смугло скулами блестя, сопит.
Порхает «птица сна» на спинке зыбки, люлькая
Мальца. Крылом гасить, пытаясь звуки гулкие.
БерестянАя колыбель с магическим узором – щит.

След заячий петляет - «шовр калтом» - по бортикам коры.
Ведёт по темнолесью дух младенца спящего.
Спасая от побоищ уязвимость хрящиков.
Непуганое дитятко, спи сном младенца до поры.

По лоции реки, добытой из опроса северян,
Смирившихся с ясашной долей в дальних паулях,
Грядёт побоище с последним раундом.
Кто победит, тебе б не знать о, чадо, диких предков длань.

Медведь «так сам» пророчит в будущем, коричневый квадрат
У изголовья сына – предрекает мужество.
Орнамент люльки детство бережёт от ужасов.
Хозяина тайги в берёсте вырезАла нежно мать.

А Сам теперь бежит, сопровождает все три дня обоз.
Не тронет, нет, живой тотем -  охотник в сумерках.
Рычит медведь, шаманка мечется в безумии.
Но лишь бы - наречённому прожить в Югре и Кондии - спалось.

-Нуксыко, вырастай быстрей, - песнь наконечниками стрел
Врезается в оскал ночИ от боли матери.
Нет слёз от тяжести пути в тумане матовом.
Мга пеленой текёт в Туман. Обман. Вўш-сын осиротел.

Не знает он ещё про то. Что вот он – Ах – Конды приток.
А в Картауж не подпустил сын Нуми-Торума –
Ёнгхеп, старик ночного света – с меткой Сорами.
И пятна лунные видны – то дети, съеденные впрок.

Каамка выплакала в крик, чтоб он не тронул глаз-черник.
Звала всю ночь, весь третий день для рода милости.
-Раздуй очаг, взведи на Яр, чтоб деткам вырасти.
Я, знаю, ты забрал отцов, Пелым повержен, перебит.

О, Солнце, косы опусти, рассеяв вышивкой лучи.
И в красном платье выйди к нам, Най поднебесная.
Кругом болота и леса, глушь безызвестная.
Подвода встала, лошадь ржёт. Всё позади: врагов мечи.

И воплотятся души воинов-отцов в рождённых на Яру.
В младенцев-манси, урождённых новых кОндичей.
Потомки до сих пор передают сказанья родичам.
Как луки, ятаганы поднимались в битве на юру.

И розовым был опоясан горизонт. Удел Кондыг
Закат оплакивал с Пелымскими потерями.
Как ни сильна была священнодейств мистерия,
А Покровитель-Дух не принял подношений. Он двулик!