***

Однажды ты проснешься. Не от звука, а от его отсутствия. Тишина после кульминации симфонии. Молчание, густое, как бархат, прижатое к ушам.

И ты поймешь, что все твои схемы, все эти изящные архитектоники Канта, все строгие фуги Баха — просто тонкий лед на луже, в которую ты сейчас провалишься. Теоремы свернутся в трубочку, как обгоревшие письма, и улетят в вентиляционную шахту мира.

Потому что будет имя. Всего одно. Не слово, а оттиск на подушке, шрам на внутренней стороне губ, смутный вкус во рту, как от забытого плода. Оно будет пульсировать в такт вискам, настойчиво и глупо, как первобытный ритм.

И твой научный подход, этот вышколенный и надменный телохранитель, не просто сдастся. Он взорвется изнутри. Он рассыплется пеплом на коже. Он превратится в топливо.

Пальцы, что царапали шаткий постмодернизм, вдруг обнаружат, что ищут не смысл, а горячую выпуклость позвонка под кожей. Уши, настроенные на диалоги и дискурсы, услышат только сдавленный стон в основании горла — единственную подлинную молитву, у которой нет перевода.

Веки приподнимутся, и ты увидишь не форму, а чистое ощущение изгиб шеи как доказательство бытия, каплю пота, скатившуюся по солоноватой коже в ложбинку ключицы — самую убедительную аксиому. Ты будешь постигать алгебру этого тела не через постулаты, а через касание. Каждое — открытие. Каждое — опровержение всех прежних теорем о любви.

Ты сорвешься вниз, в этот хаос, где нет лет, нет планов, приставленных к виску. Есть только сейчас. Только влажный шепот имени на губах, ставший псалмом. Только дрожь, что опровергает всю мировую скорбь.

И весь твой мир, вся логика, вся тоска — полетят к чертям. Прекрасным, диким, долгожданным чертям.