Об Осипе Мандельштаме и о себе

«Как бык шестикрылый и грозный
Здесь людям является труд
И, кровью набухнув венозной,
Предзимние розы цветут.»   

 Осип Мандельштам.

Бывает любовь на всю жизнь. Она бывает разной, но, однажды поразившая в самое сердце, она не кончается до конца дней. У других поэтов мне что-то нравится, что-то не нравится, а Осип Эмильевич пришёл ко мне, когда мне было 20 лет, и остался навсегда. Это была маленькая книжица в красной тканевой обложке, самиздат, подаренный мне бывшим узником ГУЛАГа. Книжка на тот момент была запрещена гуманной и наикультурнейшей властью, изнасиловавшей целый народ огромной страны. Я выучила эту книжку наизусть, так получилось. Говорят, «зачитанная до дыр», нет, дыр я в «Камне» не протёрла, но стихи сами легли на сердце и остались в нём на всю жизнь.

«Как кони медленно ступают,
Как мало в фонарях огня,
Чужие люди, верно, знают,
Куда везут они меня» - пела я на собственную мелодию, и меня спрашивали, не я ли эти строчки написала, а при упоминании фамилии автора пожимали плечами, в то время многие поэты были запрещены, их имён не было на слуху.

В сталинские времена огромное количество талантливых людей сгинуло в лагерях смерти. Над ними издевались круче, чем над уголовниками, так как целью было уничтожить всё самое высокое и светлое в человеке, низвести его до скотского уровня, оставив ему только каторжную работу и мизерную пайку. Это была репетиция того, что происходит сейчас. Недаром один палач лежит в мавзолее, а другой у кремлёвской стены, и обоим восстанавливаются памятники, а потомки палачей и вертухаев поют им осанну. Гулаговские бордели дали большое пополнение селекционных рабов, не помнящих собственного происхождения.

Мне часто задают вопрос, дескать, как же так получилось, что ты появилась на свет. Так Господу было угодно, чтобы из двух репрессированных семей – одной дворянской, другой крестьянской выкроилась я - весточка из ада тридцатых годов. Не стану повторяться, я много писала об этом и в стихах, и в прозе. Мои родные живут во мне и болят, болят в сердце и душе, а потом к ним добавился Осип Эмильевич Мандельштам. У меня не возникает вопроса «за что», я знаю, за что. Когда властью завладевает агрессивная серость, она всё и вся хочет подмять под себя, чтобы почувствовать собственное превосходство, которое ей даже во сне не приснилось бы, если бы не тот счастливый случай в виде лысого сифилитика, детский портрет которого цепляли на грудь всем первоклассникам, как сатанинский знак принадлежности к пролетариату, задавленному легендами о коммунизме. Два ненатурала – Маркс и Энгельс - взрастили классовый дух невежества, непримиримости и сатанизма, до сих пор блуждающий по неокрепшим умам, забывшим Бога.

Я смотрю на наше время, как на кривое зеркало, в котором отражается прошлое. Что нас ждёт, давно предрешено высшими силами, и от этого никуда не уйти и нигде не спрятаться, ни в небе, ни под водой, ни в многочисленных бункерах, которых нарыто великое множество теми, кто обирает народы и издевается над их детьми. Мы все лежим на ладонях Творца, и нам не уйти от ответа перед Ним. Господь заповедал нам прощать врагов и молиться за них, да, за наших личных врагов, но не за врагов Бога, призывающих убивать. Молиться за бесов нельзя. Пишущие панегирики врагам человечества, восхваляющие кровавых диктаторов, кто они, если не подельники сатаны?

Читая гадости о себе, я не возмущаюсь, а радуюсь, что люди с низкой социальной ответственностью априори не рвутся ко мне в друзья, так и должно быть. Кем бы я считала себя, если бы встала на одну доску с ними или пыталась им понравиться! Во мне нет страха перед органами, которыми они меня пугают, тысячи и тысячи достойнейших людей были отправлены на тот свет именно этими «органами», похожими на прямую кишку. Жаль только, что «самая читающая в мире» наследница Серебряного века превратилась в подобие компостной ямы, где нет места ни свежим мыслям, ни нравственности, ни общечеловеческим ценностям, ни истине, ни Богу.

Нигде я не упоминала о себе, как о писателе и поэте, как многие пишут в своих резюме. Но обо мне говорили другие, и бывает смешно, когда я встречаю восклицания о том, что не умею писать, что повторяюсь и употребляю одни и те же слова. Но марсианского языка я точно не знаю, впрочем, как и того, на котором пишут современные гении эпистолярного жанра, кому трудна для понимания литературная речь.

«CBOЙ НЕПОВТОРИМЫЙ ГОЛОС

Стихи пишут многие. Умеют это делать примерно 2-3% пишущих. Сохраняют в наши дни корневую связь с великими традициями русской поэзии единицы.

Национальный поэт – это не квасной патриот, выясняющий в своих пахнущих несвежим потом, сивушной отрыжкой и душным ладаном виршах, по чьей вине в кране нет воды.
Национальный поэт – это тот, в сердце которого боли и несчастья родины отзываются собственной болью.  И упрек обращен прежде всего к своему же народу, под славословия и причитания профукавшему страну. А если упоминаются «чужаки», то речь идет не об «инородцах», а о ментально чуждых, тех, для кого страна, ее богатства и народ – только предмет наживы. Неважно – правительственные ли это чиновники, или те, о ком Блок (поэт, глубоко веровавший в Бога, но знавший цену его служителям) писал: «Помнишь, как бывало брюхом шел вперед, и крестом сияло брюхо на народ».

Эта подлинная, лично выстраданная, боль дает право на искренние и страшные слова:

Несчастен люд, влекомый вражьей силой.
Цивилизация – всему конец?
Чья злая воля мир поработила,
Тот и теперь властитель всех сердец.
Лукавство в душах изменило нравы,
Какие мы – такой над нами царь.
Немного нам осталось от Державы,
Лень порождает пьянство. И, как встарь,
Нам «добрый барин» снится, мы не можем
Из летаргии выпростать тела…
И дружно плачем: «Помоги нам, Боже!»
Но сами служим только силам зла.


Эти строки взяты из одного стихотворения, помещенного в сборнике Натальи Тимофеевой «Холсты» - книги, вобравшей в себя итог десятилетий поэтического труда.

По стихам можно составить картину духовного роста авторского «Я» или, иными словами, лирической героини.  От милых сердцу невзрослых страданий первой любви и гармоничного чувства природы к ощущению полноты мира во всей его катастрофичности и красоте.

Сегодня многие стихотворцы ломают через колено форму русского стиха, всегда требовавшего чеканности ритма, точного размера и запоминающейся рифмы, ибо именно форма придавала содержащемуся в стихе посланию мощь и убедительность. Верлибр русской поэзии чужд, чаще всего он превращается в косноязычную прозу, а неряшливость, ведущая к расхристанности стиха, и банальные – а порой неуклюжие – рифмы говорят только об одном – утрате профессионализма. Как правило, неряшливость формы ведет к развязной пустоте стиха.  Тимофеева счастливо избегает этого распространенного в наши дни поветрия. Стих ее классичен в лучшем смысле слова.

Любовь поэта-гражданина здесь в гармоническом единстве с любовью лирика к родной природе. Пейзажные стихи Тимофеевой изысканны, их строгая красота впечатляет.

Белый день, серый дождь, беглый час…
Целый мир увяданьем объят…
Вот уж близится Яблочный Спас, -
Затяжелел от бремени сад.

Лето наше подходит к концу,
Небо нынче ослепло от слёз,
К золотому готовит венцу
Осень ветви промокших берёз.

Далеко ли осталось идти,
Далеко ли лететь до зимы,
Мы не ведаем, сколько в пути
Будут синие эти холмы.

Обниму серебро паутин,
Прикоснусь к непогоде щекой,
Пусть беснуется ветер с равнин
Над рекой, над рекой, над рекой…

Гулким эхом наполнится ширь,
Даль уйдёт за дожди, за туман…
Осень, осень, сердец монастырь,
Всё непрочно, всё - давний обман.

Поэт тогда поэт, когда он обладает своим голосом, но связан с традицией. «Родословная» Натальи Тимофеевой – от Некрасова, Есенина, может быть – Фета, чуть-чуть от Кольцова… Но это не подражание. Это – встроенность в благородную линию.»

Борис Исакович Тух, писатель, драматург, лит. критик, автор книги «Путеводитель по Серебряному веку». 2008 г.

Привожу данную рецензию на одну из моих книг не для хвастовства, а для тех, у кого не хватает мудрости помолчать, когда они не могут признать, что давно превратились в ту самую серость, о которой ратовали палачи всего доброго и вечного, что когда-то составляло славу, честь, гордость и культуру огромной Державы. И мне ей-богу всё равно, что эта серость напишет обо мне. Валяйте. На каждый роток не накинешь платок. Могу задать им только один вопрос: почему вы считаете своим наследством тех учёных, писателей и поэтов, ставших мировым достоянием, которых убили ваши деды и отцы?