08. 07. 2025. Утро

Девять дней. Девять кругов микроскопического, липкого ада и один короткий миг… не восторга, нет. Тишины. Той самой, что наступает после оглушительного взрыва, когда в ушах еще звенит, а мир замер, оглушенный.
 
Алида заговорила. Не сказала – именно заговорила. Тем голосом, который я слышал, но не мог поймать. И фраза легла на страницу. «Мой рай так мал, что умещается в горсти». Не семь слов, восемь. Я ошибся в расчетах на одно дыхание. Ее дыхание. Восемь слов. Не алмаз – осколок простого стекла, поймавший солнце под таким углом, что оно опалило сетчатку.
 
Я думал, это финиш. Конец мучений. Какое же ребячество.
 
Это оказалось спусковым крючком.
 
Сегодня я сварил идеальный кофе. Аромат такой плотный, что, кажется, его можно резать ножом – шоколад, орех, что-то дымное, далекое. Никакой горечи. Каждый глоток – выверенная нота в безупречной мелодии. И пока я пил его, глядя на то, как пылинки в косом утреннем луче танцуют свой броуновский балет, я понял весь ужас своего положения.
 
Эта фраза – мой идеальный кофе. А вся остальная рукопись – та вчерашняя горькая жижа, которую я вылил в раковину.
 
Проблема гениальной фразы не в том, как ее написать. Проблема в том, что она, родившись, начинает судить всё, что было написано до нее. Она – камертон, ударивший с абсолютной чистотой в мертвой тишине комнаты. И теперь я слышу, как фальшивит каждая предыдущая глава. Весь мой так называемый «слог» кажется вычурным, надуманным. Все метафоры – дешевой бижутерией рядом с этим единственным осколком стекла. Вся «глубина» – мелкой лужей после дождя.
 
Алида обрела голос, и теперь ее молчание в других сценах кажется не многозначительным, а просто немотой. Ее сила в финале делает ее слабость в завязке картонной. Я не выстроил к этому храму дорогу, я просто сбросил его с небес в чистое поле. И теперь он стоит, сияющий и чужеродный, а вокруг – бурьян и растрескавшаяся глина моих предыдущих усилий.
 
Мухи больше нет. Наверное, нашла свою щель в раме или просто умерла от тщетности. Но ее призрак остался. Она билась о стекло, потому что видела небо целиком. А я… Я пробил крошечное оконце в своей темнице и теперь вижу, что стены, которые я считал скалой, на самом деле сложены из прессованной пыли.
 
В окно ударил косой луч, и мир за пределами моего текста предъявил себя с беспощадной простотой. Не звук, не событие. Просто свет на стене. Пятно света. Оно не пыталось ничего означать, не несло подтекстов, не нуждалось в эпитетах. Оно просто было. Подлинник.
 
И в его немом, безразличном сиянии вся моя рукопись предстала тем, чем и являлась: грандиозной, виртуозной подделкой. А я — гениальный фальсификатор, который по роковой ошибке вклеил в свою картину крошечный, но настоящий осколок зеркала. И теперь этот осколок отражает не мир, а лживость всего остального полотна.
 
Придется возвращаться. Не к началу, нет. Гораздо хуже. В самую середину. В нервные узлы текста. Вырезать не слова – целые пласты тишины между ними. Делать операцию на позвоночнике романа без анестезии. Переписывать не то, что плохо, а то, что казалось достаточно хорошим.
 
Я создал свой маленький идеал. И он, как всякий идеал, немедленно начал пожирать своего создателя. Что ж. Кофе допит. Пальцы зависли над клавиатурой, как стервятники над еще живой плотью.
 
Начнем расчленение.


Рецензии