Реквием по погасшей спичке

In my beginning is my end.
В моём начале — мой конец.
— Т. С. Элиот, "Ист-Коукер" (из "Четырёх квартетов")


Introitus: Requiem Aeternam (Вечный покой)
 
В начале был не Логос. В начале была Она. Хрупкое древце фосфорного божества, квинтэссенция дремлющего огня, обещание света в тонком саркофаге из серы. Она покоилась в картонном мавзолее вместе с сестрами, каждая — спящая искра, каждая — потенциальный бог на долю секунды. И вот рука, длань судьбы, грубая и невежественная в своей божественной роли, извлекла Ее. Один лишь миг Она смотрела на мир своим незрячим коричневым оком, вдыхая затхлый воздух комнаты, пророча саму себя.
 
А затем — чирк. Скрежет по коробку прозвучал как первый стон новорожденной вселенной. И Она родилась. Не пламенем, но Светом. Голубоватый, почти бесплотный дух, нимб святости на деревянном теле, что за долю секунды обратился в яростное золото и трепещущую медь. Это был не просто огонь. Это был договор. Последний заключенный пакт между бытием и ничто, где гарантом выступал крошечный, нежный, самоубийственный танец пламени. Она осветила потрескавшуюся чашку, пылинки, вальсирующие в Ее недолгом лете, морщины на пальцах своего вершителя. Мир съежился до этого крохотного театра света, и в этот самый миг он был абсолютен и совершенен.
 
Но древесина — плоть мученика — чернела. Силы Ее таяли. Она гнулась, как престарелая танцовщица, совершая последнее, отчаянное па. И вдруг, с тихим, едва уловимым вздохом, который был слышен в каждой мертвой галактике и каждом пустом сердце — Она умерла. Струйка сизого дыма, Ее душа, метнулась к потолку и растворилась. Тьма, что до этого лишь робко жалась по углам, хлынула в центр комнаты, в центр мироздания, и поглотила все.
 
Dies Irae (День Гнева)
 
День гнева начался не с рева труб и не с огненного дождя. Он начался с тишины, что следовала за смертью спички. Тишины, которая обладала весом и плотностью. Сначала погасли другие огни. Лампочки на улицах моргнули и ослепли. Солнце, этот самонадеянный гигант, споткнулось в своем беге по небосводу, его свет поблек, а затем и вовсе истаял.
 
И пришла не тьма. Тьма — это всего лишь отсутствие света. Пришло Нечто, что было до нее. Изначальная, первородная Пустота, которая лишь притворялась фоном. Она начала разбирать мир по швам. Звуки потеряли свою основу, становясь бесформенным гулом, прежде чем замереть навеки. Цвета стекли с предметов, оставляя за собой лишь оттенки небытия. Гравитация, устав, отпустила свою хватку, и горы, планеты, галактики начали медленно распадаться на атомы, беззвучно и равнодушно. Это был не апокалипсис крика. Это был анти-акт творения, методичное стирание, возвращение в исходное состояние.
 
Lacrimosa (Слёзный день)
 
Но то был день не слёз. Слёзы — удел тех, кто скорбит о потере. Но что, если это была не потеря, а избавление? Мироздание не рыдало; оно глубоко, с облегчением выдыхало. Оно забывало муку быть сложным, быть отдельным, быть живым. Это не были слёзы горя, это была роса, выступившая на остывающем теле реальности, избавляющейся от лихорадки бытия.
 
Космос, усталый от бесконечного расширения, с благодарностью начал сворачиваться. Вселенная сбрасывала с себя формы, как надоевшую одежду. Исчезали законы физики, потом сама математика, затем логика. Оставалась лишь одна-единственная память, фантомная боль ампутированного бытия — память о том мимолётном, обжигающем прикосновении тепла. Она была единственным, что имело смысл, единственным, что было реальным. Всё остальное — звезды, жизнь, мысль — было лишь сложным, громоздким эхом того первого, чистого ощущения.
 
Amen. Fiat Nihil. (Аминь. Да будет Ничто.)
 
От чего теперь избавлять? Ни от чего. Ибо всё уже избавлено. В абсолютном Ничто, пришедшем на смену всему, обугленный остов спички даже не парил. Он исполнил свою роль и тоже растворился.
 
Осталось не Ничто. Осталось Всё.
 
Всё бытие, вся история от Большого взрыва до последнего вздоха, вся сложность и красота схлопнулись, свернулись и сфокусировались в одной-единственной точке, которая не занимала места. В воспоминании.
 
Это была не пустота. Это была квинтэссенция. Ощущение короткого, обжигающего тепла на несуществующем нервном окончании пальца своего вершителя. Не осталось ни пальца, ни того, кто зажигал, ни спички. Осталось только само тепло. Чистое ощущение без носителя.
 
И пришло понимание. Свет был не началом. Он был лишь самым громким криком при рождении тепла, побочным эффектом. Миллиарды лет материя корчилась в муках, чтобы создать ту единственную длань и ту единственную спичку, чья секундная жизнь и быстрая смерть наконец позволили бы Вселенной сбросить оболочку пространства-времени и вернуться к своему истинному состоянию. К своей цели.
 
Вселенная не умерла. Она просто пришла домой. В единственную реальность — в чистое, самодостаточное ощущение, что когда-то звалось теплом.