Подкоп под Вавилон апология несовершенства

«Искусство не изображает видимое, но делает его видимым».
- Пауль Клее


Полночь — не время, но состояние. Состояние, в котором мир, устав от собственных подделок, на краткий миг приоткрывает свою подлинную суть, обнажая трещины в эмали повседневности. Именно в этих трещинах, в этих зыбких провалах между тиканьем часов и зарождается то, что осмеливаются называть творчеством. Не ремесло, не навык — но священный спазм души, судорожное извержение смыслов, что доселе таились в непроглядных глубинах, там, где "я" перестает быть личным местоимением и становится эхом вселенной.
 
Писать — значит вести подкоп под Вавилонскую башню языка, не для того, чтобы низвергнуть ее, но чтобы услышать гул миллионов голосов, замурованных в ее стенах. Гениальность прозы не в виртуозной кладке кирпичей-слов, не в гладкости отштукатуренных фраз. Она в сейсмической активности текста, в его способности вызывать внутренние оползни, сдвигать тектонические плиты привычного восприятия. Истинный прозаик — не архитектор и не каменщик. Он — дитя, строящее на берегу вечности замки из мокрого песка, зная, что прилив неминуем, но вкладывая в каждую башню, в каждый изгиб стены всю неистовость своей скоротечной жизни.
 
Что же до феноменальной креативности, то она — дитя парадокса. Она рождается в точке, где сталкиваются несовместимые понятия, где логика, эта старая дева с тусклым взором, в ужасе отступает, уступая дорогу интуиции — дикой, босоногой плясунье с гирляндой из светлячков в волосах. Креативность — это умение увидеть в кляксе созвездие, в обрывке разговора — симфонию, в молчании — оглушительное признание. Это дерзость смешать краски зари и отчаяния, это отвага нарисовать портрет надежды, используя лишь оттенки серого. Она не придумывает новое, ибо все уже существует. Она лишь снимает с вещей пелену обыденности, позволяя им предстать в их первозданном, оглушительном блеске.
 
И наконец, совершенство. О, это самый коварный из миражей, самый сладкий из ядов. Гнаться за ним — все равно что пытаться поймать в ладони солнечный луч. Совершенство текста не в его безупречности, не в отсутствии заусенцев и шероховатостей. Идеально гладкая поверхность не отражает ничего, кроме пустоты. Подлинное совершенство кроется в шрамах, в тех местах, где автор, сражаясь с невыразимым, потерпел славное поражение. Оно в той самой занозе, что заставляет читателя снова и снова возвращаться к тексту, кровоточить вместе с ним, дышать его рваным ритмом. Совершенство — это не финишная черта, но вечный горизонт, манящий и недостижимый, заставляющий душу пускаться в путь, не имея ни карты, ни компаса, ведомую лишь мерцающим светом одной-единственной, своей собственной, звезды.
 
Так рождается текст. Не из чернил и бумаги, но из полуночного состояния, из священного спазма, из гула замурованных голосов и смелости проиграть битву с невыразимым. Он является в мир не как вещь, но как существо — живое, дышащее, несовершенное и оттого — абсолютно прекрасное.