Обречённые на любовь. Не та дверь

Катер снова накренился, и блондинка, не удержавшись, завалилась обратно на своё сиденье. Она отдышалась  и выражение её лица изменилось.  Злость ушла, а губы тронула невинная, почти детская улыбка.

Эта очередная перемена заставила его внутренне подобраться и насторожиться, как насторожился бы хищник, учуявший незнакомый, но потенциально опасный запах.

Блондинка поднялась и, перебравшись через качающийся проход, опустилась рядом с ним на скамью. От неё пахло мокрой тканью и лёгкими цветочными духами, смешанными с едва уловимым запахом пота.

–  Не обижайтесь. Иногда аристократам приходится вести себя как маньяки, – сказала она так, словно делилась чем-то сокровенным. –  Мы с вами ровесники и коллеги, я ведь тоже художник. Только рисую словом.

Он молчал, изучая сетку тонких синеватых вен у её висков, усталые складки возле уголков рта.

– Из всех ваших увлечений мне больше всего нравилась та экстравагантная модница,– поймав недоумённый взгляд и по-своему его расценив, она решила уточнить. – Психолог, известный предприниматель и юрист, у неё ещё такая оригинальная дизайнерская шляпа..

– Да, я понял про кого вы говорите, – он решил поддержать разговор, чтобы разрядить обстановку, всё-таки им предстоит провести вместе не один час.

– Я слышала про скандал с той  писательницей. Такая жалкая потаскушка, – при этих словах он кивнул. – А ведь когда-то мы с ней доверительно общались. Она мне плакалась о своей любви к одному египтологу, я её поддерживала, а потом она донесла жене моего муза о нашем романе. Так что я полностью на твоей стороне.

Она помолчала, о чём-то размышляя и продолжила:
– Правда,  к слову сказать, на мой вопрос, а как же художник, мне было сказано, что и к нему тоже.. Да ты сам можешь всё прочитать, у меня сохранились её письма, могу переслать их тебе, диктуй адрес.

Он продиктовал электронный адрес, который она старательно записала в телефон, пообещав прислать письма, когда появится связь.

"Зачем мне переписка этой недочеловечины" – мелькнула в его голове запоздалая мысль.

– Вообще, я её понимаю, ты у нас такой горячий пирожок .. – она похлопала его сочувственно по колену, но в глазах её читалось не сочувствие или обожание,  а нечто совсем иное.

Может быть расчёт. Может быть голод.
И пока последние слова ещё висели в воздухе, её правая рука заскользила вверх  по бедру. Она сжала его между ног через ткань брюк и наклонилась ближе. Пальцы двигались умело и настойчиво.

– Ну же.. – прошептала женщина ему прямо в ухо. – Давай, я знаю, ты хочешь меня. Я чувствую.. Все мужчины хотят..

Но его тело не реагировало. Он сидел неподвижно, глядя поверх её головы, не понимая, как выйти из этой дурацкой ситуации, пока рука ниже продолжала двигаться, то сжимая его безучастный член, то поглаживая.

Наконец её пальцы замерли, улыбка сползла с лица, сменившись сначала растерянностью, а затем яростным презрением. Она резко отдёрнула руку, словно обожглась.

– Ты что, импотент ? – голос её снова стал высоким, но теперь в нём слышалась не театральная истерика, а подлинное, оскорблённое негодование.

Он медленно перевёл взгляд на её лицо, а затем на собственную руку, лежавшую на колене. Поднял её, и, развернув ладонью вверх, изучающе посмотрел на длинные пальцы, привыкшие держать кисть.

– Вы пытаетесь достучаться не до меня, моя донна, а до кого-то другого, – произнёс он отстранённо и снова посмотрел прямо на неё. –  Может быть, до своего мужа ? Или того самого муза. Я – просто не та дверь.

В его взгляде не было ни осуждения, ни жалости. Лишь констатация факта, словно он оценивал неудачную композицию на холсте.

Она резко встала, едва удержавшись на ногах, и, не сказав больше ни слова, вернулась на своё место. Её плечи были напряжены.  Он тоже отвернулся, надев наушники, и отгородившись от мира музыкой, как незримым стеклом, за которым чужие трагедии были всего лишь сюжетами для будущих картин.

Катер больше не плыл, он бросался с волны на волну с коротким, хриплым рёвом мотора.  Всё, что не было привинчено, зажило своей собственной, безумной жизнью.

Вцепившись в холодный подлокотник, он чувствовал, как его  внутренности начинают жить отдельно от него, когда "Святой Олаф" взлетает на гребень, замирая на мгновение на самой вершине,  а затем снова срывается вниз, в мокрую, слепую темноту, с таким креном, что кажется вот-вот и они перевернутся. Выглянув в иллюминатор, он вдруг пожалел, что не знает слов какой-нибудь защитной молитвы.

За окном иллюминатора было только взбитое в бешеную пену море.

кадр назад:
http://stihi.ru/2025/08/24/203