Босиком

Субботнее утро. Девять часов. Проснулся в шесть тридцать. И прежде чем идти в ванную бриться и принимать душ, достал из холодильника большую кастрюлю, в которой отмачивалась всю ночь распиленная на несколько кусков говяжья нога для холодца. Вылил воду, налил свежей и поставил на плиту. Пока брился и мылся, кастрюля успела закипеть. Уменьшил огонь, дал повариться еще минут десять, слил воду, ополоснул кастрюлю, сами косточки, поскоблил немного копыто ножом, и уже чистые куски положил в кастрюлю, и снова включил огонь. Бульон будет прозрачным, как слеза. Жена говорила, что избаловал ее разными вкусностями, что мужчины, особенно кавказские, всегда лучше женщин готовят. Еще в самом конце варки процежу бульон перед тем, как разлить его с измельченными кусочками мяса и кожи по тарелкам.

Накануне в спортзале провел усиленную тренировку, мышцы, особенно ног, привычно ноют после нагрузки. А по утрам и вечерам дома делаю обычную зарядку на укрепление пресса и спины. Несложные движения, но длительные. Включил на ноутбуке оцифрованную пластинку «Битлз», ГДРовскую, Амиговскую, с ранними песнями ливерпульского квартета. Под задорный бит озорных песенок начала шестидесятых – времени молодости моих родителей качаю пресс и мышцы спины, наблюдая за всем, что происходит во дворе, наполовину освещенном ярким солнечным светом. Бабье лето. Полдвора в тени, потому что окна кухни выходят на запад. С противоположной стороны, на балконе жара с востока, надо открыть окно, чтобы просушить боковую стенку, она немного намокает после дождя. А вся прошедшая неделя была сырой, то ливень, то мелкая, не перестающая морось – слезы неба, которому никто с земли не подаст платка – утереть голубые заплаканные глаза.

Легкий ветерок, почти неосязаемый, нежно колышет черемуху во дворе. Она давно отцвела, а зелень листвы уже заметно пожухла, хотя и не пожелтела еще, все-таки позолотит ее только сентябрь. Нескошенная трава, в пояс человеку, о чем-то своем шепчется застенчиво. Тишина. Даже чаек непоседливо крикливых нет, куда-то улетели все, не шумят, как обычно. Раннее субботнее утро. Встающее Солнце лениво целует сусальные маковки церкви. Из соседнего подъезда вышла молодая женщина. Блондинка с коротким каре, стройная, в одной мужской рубашке и босиком. По еще влажному после ночного дождика асфальту. В правой руке женщина несла пакет с мусором. Кроме клетчатой мужской рубахи на ней не было ничего. Голые стройные ноги казались недлинными в отсутствии юбки или обтягивающих джинсов. Неужели точно босиком? Приподнял тюль на окне, всмотрелся, действительно, сверкая голыми пятками, выступая неспешно, как на подиуме, шла она к мусорным бакам с пакетом. Выбросила и свернула налево. Быть может в магазин на углу за сигаретами.

Продолжил качать спину и пресс, обычно эти упражнения, повторенные по тысяче раз, занимают минут двадцать, не более получаса, даже с двумя подходами. Битлы продолжали зажигательно напоминать о моих младенческих годах, выпавших на самую эскалацию вьетнамской войны второй половины шестидесятых. Говяжья нога, побулькивая, жаловалась на судьбу в большой кастрюле, в маленькой же закипели яйца для холодца. А белокурая босоножка так и не появилась обратно в моем дворе. Кругом застройка вся – хрущевская. Подоблезшие пятиэтажки, в соседнем доме на крыльцо вышла покурить молодуха в смешном, канареечного оттенка халате, и тоже с босыми коленками, но хотя бы в тапочках. Смешной пушистик шпиц из среднего подъезда в том же доме выскочил, семеня лапками, резво спустился по ступенькам и уже был на дороге, а его хозяйка все телепалась в подъезде. Ярко вспыхнула маковка церкви от жгучего поцелуя Солнышка. Я завершил утреннюю гимнастику, переключил хулиганистых молодых битлов на такую же оцифрованную пластинку минорно-философского Игоря Леня, вышедшую на «Мелодии» в далеком восемьдесят девятом году. Светлая грусть и вселенское одиночество полилось из колонок, как напоминание о бренности всего живого и забвении любой популярной личности, какой бы она ни пользовалась любовью и поклонением восторженной толпы.

Сдавая задним ходом, из двора выбрался минивэн соседа – тезки моего друга, что уже почти полтора года на Донбассе, в армию ушел в свой полтинник. Несколько лет назад, в ковидную зиму прежний микроавтобус этого соседа сильно побила в два ночи пьяная молодуха, разворачиваясь во дворе, битком набитом машинами. Разрывая прозрачную ночную тишину, загудели возмущенно сигнализацией и стукнутый соседский микрик, и наш кроссовер, которому дурная пьянчуга помяла решетку радиатора. Выскочил полуодетый в тридцатиградусный мороз, вытащил за уши неадекватную от винных паров девку из чужого автомобиля, да еще у нее и прав не оказалось, когда приехали по вызову гаишники. Так ничего и не оплатила эта деваха ни соседу, ни нам. Безработная, беременная мать-одиночка, да еще и не городская, а с поселка, что с нее взять. Зато это ночное происшествие обогатило новым словечком. Позвонил знакомому автослесарю-китайцу, назначил встречу возле ГАИ, спросил, знает ли он, где это? Щуплый малорослый, похожий на подростка китаец осклабился в телефонную трубку: «Да, знаю, где гаишка!». И довольно засмеялся.

Уменьшил огонь до самого минимума под большой кастрюлей, выключил под маленькой с яйцами, слил воду, залил холодной. А сам отправился в магазин за недостающими ингредиентами, дома, как оказалось, ни луковицы, ни морковки, ни даже зелени в холодильнике. Купил все необходимое. На улице жара. День обещает быть по-материковски теплым, насколько он может быть теплым в конце августа в Магадане. Принес домой три морковки, большую луковицу, петрушку. Лук, почистив и помыв, разрезал на четыре дольки и отправил в большую кастрюлю к томящимся косточкам, от которых уже начали отставать мясо и шкура с жилками. Под пронзительную перекличку акустической гитары и электрооргана в композиции Игоря Леня «Срыв» почистил две морковки, разрезал пополам и поставил варить в маленькой кастрюльке. Можно и в большой вместе с мясными костями, но бульон еще не настолько упарился и места там маловато все-таки. А золотистый оттенок бульону и сам жир от костей уже придал, да и луковица-красавица постаралась.

Умиротворение от этой печальной и вместе с тем светлой музыки придает больше внутренней гармонии в это августовское утро, когда бабье лето решило, не вдруг, а в полном соответствии с метеопрогнозом напоследок приподнять свое соблазнительное покрывало ожившей Галатеи. Вчера заезжал сын, привез бидончик смородины с дачи. В морозилке лежит рыбка в масле, крабики и икорка для передачи на материк. Там же и баночка замороженной княженики. На следующей неделе улетает знакомая семейная пара, повезет от меня гостинцы. Из подъезда в соседнем доме вышли двое, снаряженные не совсем по сегодняшней теплой погоде, молодые еще, парень с девушкой. Впрочем, у нее развеваются белокурые волосы, да и одета она была чуть полегче, чем ее спутник, облачившийся в немаркую и прочную демисезонную ветровку и с шапочкой на голове. С годами начинаешь все больше ценить общение, краткость мига в откровенности и цельность уединенного образа мыслей в тишине полу безлюдного города по выходным, когда многих жителей нет – в отпусках на материке, а иные на дачах-огородах-шашлыках.

Общение. Обучение. Отношения. Как между собой, своими, близкими, так и с тем неизбежным, что ждет каждого по завершении земного пути. И этот закономерный финал, как судорожная амплитуда рвущихся нервов – гитарных струн с умиротворяющей подкладкой хоровых органных партий ведет в ту грядущую запредельность, о чем люди стараются не думать в повседневной суете необходимой жизнедеятельности со всеми вытекающими. Сверкая босыми пятками по влажному после ночной страсти асфальту, покачивая лениво ветвями черемухи, растворяя в бездонной вышине неба последние перышки облаков. Вынул из большой кастрюли размякшие до безвольной вялости луковичные дольки, распавшиеся на свои сто одежек без каких-либо застежек. Без всякого сострадания выбросил отдавший свои силы, вкус и золотистость бульону лук в мусорное ведро. Достал из маленькой кастрюльки полу готовую морковь и положил в бульон, чтобы насытить его янтарной золотистостью, доведя до желаемого оттенка. Пусть немножко покипит. И сразу выну морковкины половинки, чтобы они не развалились подобно луку. Остынет морковь, нарежу ее кусочками для дальнейшего украшения холодца.

Вариться холодцу еще часа полтора. Есть время убраться в кубрике, как приучила нас с братом в детстве мама, а потом в армии суровый старшина. Солнце, встающее над самой макушкой Магадана, убивает тени, исчезающие в полдень. Незаметно на часах кукушка прокуковала половину двенадцатого. Золотые маковки церкви, как и купола большого кафедрального собора возле автовокзала уже не сверкают ослепительно на солнце, а притворяются, что всегда были такими – сдержанно ясными, прекрасными нездешней, горней красотой, зато хром на машинах в моем дворе бессовестным образом, кричаще заявляет о себе. Мы здесь, винтажный продукт японского автопрома, забили собой весь двор.

Когда-то, в далеких уже шестидесятых – в начале семидесятых годах моего бакинского детства в нашем дворе был только один автомобильчик – горбатый синий «Запорожец» дяди Кости. А еще мотоцикл с коляской дяди Миши. Он нередко катал нас, малышню, по двору. Счастье невообразимое. А с дядей Костей был у меня такой случай году в тысяча девятьсот шестьдесят девятом. Вышел как-то таким же летним субботним утром на веранду, у нас на внутренней стороне дома, дворовой, второй, третий и четвертый этаж опоясывали длинные веранды. А дядя Костя сидел на корточках в своем уголке и плющил большим молотком какую-то серебристую железяку. Я подошел к нему и спросил: «Дядь Кость, что делаешь?». Он, не оборачиваясь, ответил: «Свинец бью». И я, пораскинув своим детским умишком, пришел к выводу, что из вот этой серебристой пластины должен в конце концов получиться кусок свинины. Ведь свинец же…
   
Босоногая белокурая девушка в мужской рубашке прошла по двору и исчезла навсегда. Точно так же, как и я растворюсь в недалеком будущем в неизбежной вечности.   
23.08.2025 г.