libido

Интеллект — наш главный и, увы, самый беспомощный тиран. Он полагает, что выстроил неприступную Вселенную из тезисов, аксиом и изящно связанных синтаксисом доказательств. Он, бедняга, искренне верит, что мир умещается в его терминологические сети, что либидо можно аккуратно каталогизировать, присвоив ему номер по Фрейду, и, поняв принцип работы, обезвредить. То самое дикое, неотредактированное, животное начало, которое не говорит на языке логики. Оно требует, жаждет, томится. Оно — источник той самой «неслыханной наглости», перед которой пасует интеллект. Он играет словами, как заправский престидижитатор, подменяя сущности понятиями, а живую боль — изящным диагнозом. Это его способ защиты: отгородиться от хаоса бытия крепостной стеной цитат, умозаключений и философских максим. Кажется, что прочнее этой твердыни нет ничего на свете.

Но всё это — блеф. Величайшая мистификация, которую ум устраивает сам себе. Ибо стоит появиться Ей — Страсти, либидо, вырвавшемуся на волю из-под гнёта цивилизации, — как все эти бастионы рассыпаются в прах. Не просто рушатся — их смывает одним движением, одним взглядом, одним вздохом. Эти монументальные «халупы», эта Вторая Мировая линия Мажино из текстов и концепций оказывается не прочнее песчаного замка перед накатом прилива.

Что такое интеллектуальные уловки перед лицом слепого, иррационального, всепоглощающего желания? Жонглирование словами? Страсть смеётся над ними. Её смех — громовой, античный, не знающий сомнений. Это тот самый хохот богов на Олимпе, наблюдающих за тщетными попытками смертного предугадать судьбу. Это сама жизнь, ищущая выхода. Это бурлящая лава под тонкой коркой цивилизованности. Это то, что заставляет нас хотеть, творить, стремиться и ошибаться. Она не спорит с интеллектом. Она его просто игнорирует, как гигантский лайнер — щепку в океане. Она действует не «вопреки», а «поверх». Её власть тотальна и не требует доказательств.

И главная трагедия — или главное торжество жизни? — в том, что падает первым именно тот, кто усомнился. Кто возомнил себя умнее, хитрее, кто решил, что его анализ способен разложить химию влечения на таблицу Менделеева. Интеллектуал, вооруженный Фрейдом и Шопенгауэром, пытающийся приручить ураган с помощью аэродинамических расчётов, будет повержен мгновенно и сокрушительно. Это падение будет самым зрелищным, ибо произойдёт с высоты его же собственных умственных построений.

Что же остается? Смириться? Признать, что в самом сердце человеческой цивилизации, возведенной Разумом, вечно живёт и правит дикое, неподконтрольное, дословесное племя инстинктов? Что наше либидо — это и есть то самое подполье, из которого бьёт ключом всё живое, вопреки всем надстройкам? Возможно. Страсть напоминает нам, что мы — всего лишь сосуд, в который природа или Бог — или чёрт, в конце концов! — время от времени наливает чистейший огонь. И пытаться пробовать этот огонь на вкус, разбирать его на молекулы — кощунство и безумие.

Интеллект проигрывает не потому, что слаб. А потому, что он — зритель. А Страсть — это пьеса, в которой ему внезапно велено играть главную роль без репетиции и суфлёра. И единственное, что остаётся, — выйти на сцену и подчиниться дикому, неистовому, смешному и прекрасному ходу действия. Ведь в финале именно она, а не ум, диктует текст. И он всегда — гениален.