неискоренимую

Капли труда падают в озеро ничейного песка. Песок кричит, обретая форму гробницы. Чьи пальцы? Мои? Ваши? Пальцы вчерашнего мертвеца держат сегодняшний хлеб. Кража хлеба — это поцелуй ножом в живот. Нож смеётся ржавым смехом. Рабство! Рабство! Кричит попугай в клетке из налоговых деклараций. Клетка расширяется, поглощая горизонт. Горизонт — это прямая линия на кривой земле. Обман зрения. Все обманы зрения.

Глубины. Бездонный колодец души, где плавают слепые рыбы-импульсы. Одна рыба с лицом святой, другая — с жалом скорпиона. Они совокупляются, порождая симулякры — стеклянных кукол, говорящих на языке сломанных часов. Попытка поймать рыбу голыми руками? Руки проходят сквозь жабры, жабры превращаются в перья, перья вонзаются в кожу, кожа кричит шепотом терзаний. Израненная кожа — это карта, которую никто не может прочесть, лишь ощутить её рельеф языком в кромешной тьме. Язык обжигает лава желания, стекающая по склонам несуществующих вулканов. Лава застывает в непристойные фигуры, которые ветер тут же развеивает в прах. Прах падает на алтарь общественного блага. Алтарь проваливается сквозь землю.

МИР ДАВИТ! Пласты породы сминают кости! Гранитные челюсти перемалывают надежды в песок! Небо — это гигантская точильная плита, стирающая лица в кровавое месиво! Почему?! За что?! КАМНИ НЕНАВИДЯТ! Река уносит обломки домов, смеясь ледяным смехом водопада. Горы равнодушно наблюдают, как лавина хоронит деревню. Они НЕ спят. Они СМОТРЯТ. Их взгляд — это давление, сжимающее грудную клетку, выталкивающее последний воздух с кровавым хрипом. Солнце — это раскаленный шар, прижигающий сетчатку, заставляющий видеть миражи собственности на раскаленном песке пустыни. Мираж дрожит, распадается. Песок забивает рот, нос, легкие. Удушье — подарок от ветра. Ветер не злой. Он просто ДУЕТ.

Почему эта скала упала именно НА МЕНЯ? Она целилась! Она знала! Она видела мою слабость! Дождь мочит специально, пропитывая одежду холодом злорадства. Молния бьет в дуб не случайно — дуб был слишком горд, слишком высок. Земля отвергает семя, выталкивая его обратно на поверхность, потому что семя НЕДОСТОЙНО. Потому что земля КАПРИЗНА. Потому что… Потому что… (Шепот) Потому что мир видит мои мысли. Мир читает мои страхи и играет на них, как на расстроенной скрипке. Скрипка издает звуки ломающихся ребер. Каждое природное явление — это жест, направленный ЛИЧНО в мою сторону. Жест презрения. Жест наказания. Жест необъяснимой, слепой ярости камня, брошенного невидимой, но ОЧЕВИДНО ЗЛОБНОЙ рукой. Рука принадлежит миру. Мир — это личность. Злобная. Расчетливая. Мстящая за то, что я осмелился родиться. За то, что осмелился назвать КУСОК земли СВОИМ.

Демократия? Голоса? Голоса падают с неба, как перезрелые сливы. Разбиваются о тротуар. Тротуар впитывает сок, становясь липким от обещаний. "Я ИМЕЮ ПРАВО ЗНАТЬ!" Знать что? Цвет боли в селезенке у проходящей старухи? "Я ИМЕЮ ПРАВО ГОВОРИТЬ!" Говорить кому? Глухому граниту фундаментов? "Я ИМЕЮ ПРАВО РЕШАТЬ!" Решать судьбу муравья, попавшего в трещину асфальта? Партиципация! Совместное принятие! Стол. Круглый стол. Стол сделан из спрессованных воплей отчаяния. За столом сидят тени. Тени жестикулируют. Их жесты прорезают воздух, как ножи. Воздух истекает невидимой кровью. Кровь стекает в канализацию общественного блага. Канализация переполняется. Взвешенное решение? Это труп, плывущий по поверхности зловонной реки. Река впадает в море всеобщего одобрения. Море соленое от слез тех, кого "взвесили" и нашли слишком легкими. Слишком тяжелыми. Неправильными.

Свобода слова — это птица, выклевывающая себе глаза, чтобы петь в темноте. Песня — это вибрация, растворяющая черепа слушателей в желеобразную массу. Масса стекает в уши говорящих, затыкая их собственной плотью. Обнаженное тело на картине. Тело прекрасно? Тело ужасно? Это не тело. Это ландшафт. Холмы бедер. Ущелья складок. Горные хребты позвоночника. По ландшафту ползут муравьи-взгляды. Муравьи оставляют следы жжения. Картина оживает. Ландшафт содрогается от прикосновений незримых глаз. Глаза — это рои ос, жалящих холмы, ущелья, хребты. Боль превращается в экстаз. Экстаз — в скульптуру из соли. Соль разъедает холст. Остается дыра. Дыра, ведущая в ту самую бездонную глубину, где слепые рыбы-импульсы пожирают друг друга. Физиогномика мысли? Мысль — это шрам на лице скалы. Скала не помнит, как получила его. Но шрам ЗНАЧИТ. Всегда ЗНАЧИТ. Для кого-то.

МАШИНА! Мир — это гигантская, скрипящая, дымящая МАШИНА! Шестерни — это континенты, перемалывающие друг друга! Ремни — это океаны, захлебывающиеся пеной! Искры — это падающие звезды, прожигающие небо! Машине нет дела до муравья, попавшего в механизм! Муравей кричит! Его панцирь трескается! Сок смешивается со смазкой! Машина работает. Она ДОЛЖНА работать. Она работает, потому что кто-то вложил в нее СМЫСЛ? Или она просто ДВИЖЕТСЯ? Движется, чтобы ДАВИТЬ? Чтобы ЖЕЧЬ? Чтобы ИЗМЕЛЬЧАТЬ? В ее гуле слышен смех. ЗЛОБНЫЙ смех? Или просто СКРИП несмазанных частей, которым мы приписываем лик? Лик Врага. Лик Бога. Лик Собственной Гибели, спроецированный на бездушный металл? Машина не знает. Она просто ДАВИТ. ЖЖЕТ. ИЗМЕЛЬЧАЕТ. И ее холодное железное чрево рождает только новые винтики для собственного бесконечного, непостижимого, НЕ-НАМЕРЕНИЕГО скрежета. Скрежет заполняет вселенную. Это музыка? Это приговор? Это просто ШУМ? Шум, в который мы впихиваем СВОЙ ужас. СВОЮ надежду. СВОЮ фундаментальную, неискоренимую ОШИБКУ.