поглотит

Мир – железный любовник, вонзающий абстракции в мокрые складки реальности. Пространство? То панцирь черепахи, то клубок змей в ванне. Одни шепчут про вечный алтарь, где тела – восковые свечи. Другие хохочут: нет кровати без сплетенных тел, нет пустоты без дрожи соприкосновения! Знание – паук, плетущий сети из собственных ног. Интеллект? Когтистая птица, клюющая свои блестящие, но пустые яйца. Город – это труп, вскрытый скальпелем истории. Каждый кирпич – слеза, застывшая в глине. Архитектура – это скелет, обтянутый кожей идеологии. Бедные кварталы – синяки на бедре мегаполиса. Богатые башни – стальные фаллосы, извергающие стекло. Они думают, что правят? Смешные муравьи! Асфальт плавится под солнцем, засасывая каблуки, ветер срывает крыши, как бритва – стружку кожи. Река вспарывает набережную, как живот, вываливая ржавые трубы – кишки цивилизации.

Вот он, герой дня: архитектор-гений. Его чертежи – священные свитки. Он лепит будущее из пластилина наивности. "Я переверну небо!" – бормочет он, но линейка ломается в дрожащих пальцах. Его шедевр? Коробка из стекла и стыда. Окна кривятся, как рот после удара, лифты стонут от невыносимой тяжести глупости. Он не видит. Он верит. Его уверенность – броня из картона. Мир отвечает: град бьет по стеклянным фасадам, оставляя шрамы-паутины. Мороз сжимает бетон, выжимая трещины – слезы камня. Земля шевелится под фундаментом, как зверь под кожей. А он? Он награждает себя медалью из фольги.

Тело – поле битвы. Культура вбивает колы границ в его плоть. "Я" – пленник в крепости кожи? Шизофреник хохочет: его "я" – стая птиц, разрывающая клетку ребер! Пространство пульсирует, как живот влюбленной. То сжимается до точки страха – комната давит, воздух густеет сиропом. То расширяется в экстазе – горизонт целует подошвы, ветер ласкает кожу, как невидимый любовник. Городские площади – открытые рты, поглощающие толпы. Переулки – щели, где тьма сливается с телами воровато, жарко. Реклама кричит цветами оргазма. Монументы застыли в вечном напряжении ожидания. Плоть города дышит, потеет, вожделеет. Кафе – губы, шепчущие сплетни. Разрушенный дом – зияющая вагина улицы, принимающая бульдозер. Снос – это насилие. Память сочится из ран кирпичной кладки, как кровь. Люди пишут письма-заклинания на стенах, но бетон глух. Историю скармливают экскаваторам. Прошлое – аппендикс, который отрезают без наркоза.

Магия познания? Алхимия самообмана! Книги – кирпичи в стене невежества. Письмена цепенеют на бумаге, как мухи в янтаре, убивая шаткую истину. Рынок идей – публичный дом. "Ученые" торгуют квантовыми бреднями на углу. "Переводчики" отрубают головы смыслам, упаковывая обезглавленные трупы в яркие обложки. Искусство? Старый шут, жонглирующий пустотой. Оно корчится в конвульсиях повторения, рождая мыльных близнецов. Академии – склепы, где дисциплины гниют порознь. Поиск теории всего? Попытка склеить зеркало, разбитое молотком безумия! Часы тикают, пожирая время. Сеть атомных стрелок ловит лишь призраки "ускорений". Пространство-время смеется, искривляясь под тяжестью человеческой глупости. Язык – клетка. Названия улиц – клейма на спине города. Переименование – сдирание старой кожи. Липкая паутина "должного" опутывает движения, жесты, вздохи. Обучают покорности: "Держи дистанцию, муравей!" Проксемика – наука о тюрьме для тела.

Абстрактные машины ревут в пустоте. Детерриториализация? Двойной удар бича! Сила вырывается, как пар из котла, увлекая за собой слабого собрата в безумный танец. Выражение и содержание сливаются в экстазе, как тела в темноте. Музыка – это стоны металла, становящегося зверем. Живопись – медленная агония цвета. Кто смеет мерить их скорость бегства? Границы тают, как сахар на языке безумия. Человек? Животное? Липкая зона неразличимости! Считайте коэффициенты бегства, если смеете! Мир не терпит границ. Он рвет карты, плюет на чертежи. Сила – в потоке, в шизофреническом побеге от окостеневших форм. Власть – это камень в почке Вселенной. Город – раковина на спине улитки-одиночки. Знание – мираж в пустыне собственной важности. И гранит хихикает в фундаменте, зная, что однажды поглотит и чертежи, и архитектора, и его медаль из фольги. Все вернется в пыль, в бессмысленную, сладострастную плоть земли.