Ажур лирики Игоря Северянина

                Виктор Денисов, карикатура на Игоря Северянина, 1915 год
               
                Нам в подлую эпоху жить дано:
                В культурную эпоху озверенья
                Какие могут быть стихотворенья,
                Когда кровь льётся всюду, как вино!

                Протухшая мечта людей гнойна,
                Наследие веков корыстью смято.
                Всё, что живёт и дышит, виновато.
                Культуры нет, раз может быть война!
               
        Мы привыкли к восприятию этакого гламурного денди, который с гнусавым  французским прононсом читает свои эпатажные стихи «Ананасы в шампанском». Яркая творческая индивидуальность Игоря Северянина ( по рождению Игорь Васильевич Лотарёв, 1887, Петербург – 1941, Эстония), его необычная поэзия стала  типичным отражением эксцентрики Серебряного века.
       Удивительной была его  судьба. Он познал славу «короля поэтов» в столице России  и горечь вынужденной эмиграции, умерев  совершенно забытым в полной нищете в эстонской крестьянской деревушке. Но весьма интересно то, как из своей эстонской глуши Игорь Северянин поэтическим взором сумел ухватить главное: в кровавой бойне революции и воин нет места великой культуре.
       И все — таки голодный, оборванный, полунищий поэт  мечтает о великой России. Он развенчивает  западные сплетни и домыслы о своей  стране. Синеглазая Русь, по его мнению, скоро  отринет фальшивые ценности и выйдет победительницей из всех трудностей и битв.

Вот подождите – Россия воспрянет,
Снова воспрянет и на ноги встанет.
Впредь её Запад уже не обманет
Цивилизацией дутой своей...

Встанет Россия, да, встанет Россия,
Очи раскроет свои голубые,
Речи начнёт говорить огневые, –
Мир преклонится тогда перед ней!

       Поэта похоронят  в Таллине в декабре 1941 года на кладбище Александра Невского. И на  памятнике будет написана  строфа из его “Классических роз”:

Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб…
      
       Северянин считал, что его творчество развивалось с самого начала на основе «классической банальности и мелодической музыкальности». Музыкального образования, как и общего,  у него не было.  Он окончил лишь четыре класса Череповецкого реального училища.  Но увлечение музыкой возникло у Северянина с самого раннего детства: «Одного Собинова я слышал не менее сорока раз. Удивительно ли, что стихи мои стали музыкальными и сам я читаю речитативом, тем более что с детских лет я читал уже
нараспев и стихи мои всегда были склонны к мелодии?» - вспоминал поэт.
       Северянин в полной мере ощущал себя одновременно  и поэтом, и композитором. Воображая себя «то Григом, то Верди, то Берлиозом», он писал:

Я — композитор: в моих стихах
Чаруйные ритмы.
   
        Свой творческий путь он начал с патриотических стихов, посвящённых Русско-японской войне (1904–1905). По собственному признанию, «классически банальные» стихи поэт писал долго, вплоть до 1910 г. Но уже в эти годы закладывались, по словам автора, «образцовые основы» его творчества: любовь к поэзии, музыке и русской природе.  Наступил новый век, изменилось многое, но поэзия Игоря Северянина со времени подражательства до поздних сомнительных экспериментов  остаётся верной русской классике, звонкой песней о радости жизни, о любви и природе.

Весенний день горяч и золот, –
Весь город солнцем ослеплён!
Я снова – я: я снова молод!
Я снова весел и влюблён!

          Он был типичным полуинтеллигентом, который в 1910 году читал Фофанова и Лохвицкую, актуальных в начале 1890-х, и гордился тем, что читает их, а не Надсона. И вдруг он открыл для себя модернистскую культуру, ее внешние и «потребительские» стороны, и решил быть в ней новатором. Он начал  изучать поэзию Верлена, Бодлера, отчасти Уайльда. которые самым правильным считали взгляд на мир сквозь призму искусства. Он занимается экспериментами со словом,   с  техниками, стилем, образностью предшествующих стихотворных эпох  и современных нарождающихся литературных течений. И это оказалось востребовано не только широкой публикой, но и самими мэтрами модернизма, тем же Брюсовым, потому что эпатаж Северянина был похож на то, чем они сами занимались в юности. И это все на фоне стремительного изменения быта, появления автомобилей, лифтов, аэропланов и т.д. — и это все переживается обывателем с таким же детским изумлением, которое Северянин и выражает. Это очень интересно.

           Северянина считают основателем эгофутуризмго (от др.-греч. ;;; — «я», лат. futurum — будущее) — русского литературного течения 1910-х годов, развившегося в рамках футуризма.  Для течения характерно культивирование рафинированности ощущений, использование новых иноязычных слов, показное себялюбие.

           Чем же интересен поэт? Он  полнее всех  воплотил одно из главных противоречий поэтической эпохи – стремление к изощрённости стихотворных и словесных форм и одновременно к демократизации поэзии, её лексики за счёт языка городских улиц и газет. В самой прозе жизни Игорь Северянин находил поэтичность, освещал её свойственной ему иронией и простодушием. В его стихах весь спектр изящной жизни, начиная от «мороженого из сирени», «ананасов в шампанском», «фиалкового ликёра» и устриц, «боа из хризантем» до новейших достижений техники («пароход, моноплан, экипаж», электрассонансы, «кинематограф и экспресс»).
       Его  стихийное чувство языка, при всем бескультурье —  все его «гарсон, сымпровизируй изящный файф-о-клок» — все это по-своему выразительно, и отдельные слова даже остались в языке, например, слово «бездарь».. Он в чем-то повлиял на Пастернака, но сам этого не ценил: он Пастернака не понимал и почти ненавидел, как и Цветаеву.

          В то врем я вошли в моду  поэзоконцерты как особый жанр и прообраз эстрадной поэзии. Здесь была особая атмосфера театральности, использовались декорации и костюмы, продуманная режиссура: кроме чтения стихов их автором с декламацией выступали артисты. Открывали концерт критики или поэты с докладами о творчестве Северянина, например В. Ходасевич, Г. Шенгели. Использовались рекламные приёмы вплоть до цветных листовок-«летучек» с текстами наиболее популярных стихов. Но главной фигурой поэзоконцерта был «шикарный денди-поэт», «инкогнито-принц», «лев сезона», как его называли газетчики. С хризантемой в петлице, он был похож на Оскара Уайльда, которого мы нередко видим в современных изданиях вместо Северянина.

          Его заунывно-пьянящая мелодия получтения-полураспева на первых концертах вызывала гомерический хохот, но позднее  властно и гипнотизирующе захватывала слушателей».

Это было у моря
Поэма-миньонет

Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла — в башне замка — Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа…
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.

           Один из критиков этот ажур лирики отметил как характерную черту творчества Северянина. В  1913 г. Северянин почувствовал себя Поэтом, оставил малоталантливых эгофутуристов и начал свой неповторимый путь в литературе, издав книгу «Громокипящий кубок», ставшей  одной из наиболее прославленных поэтических книг ХХ века. «Настоящий, свежий, детский талант» (А. Блок), «нечаянная радость» (Ф. Сологуб), «счастливое чудо» (А. Измайлов), «культурное событие» (Н. Гумилёв) – так определили появление «Громокипящего кубка» современники Северянина. За пять лет книга выдержала десять изданий. Этот сборник принес автору настоящую «актерскую» (Б. Пастернак) славу, хотя был составлен в основном из ранее опубликованных в брошюрах стихотворений.
          Сюжет книги как «интимного» романа состоит из картин разворачивающейся любовной трагедии  лирического героя – молодого восторженного «мечтателя-соседа», искренне влюбленного в замужнюю женщину, но постепенно разочаровывающегося в высоте любовного чувства. В конце концов усталый герой освобождается от любовного и литературного бремени и «уходит в Природу, как в обитель», туда, где обитает «вдохновитель моих исканий – говор хат». Любовь расцветает и гибнет, как куст нарубленной сирени.

Надрубленная сирень
Проснулся хутор.
Весенний гутор
Ворвался в окна… Пробуждены,
Запели — юны —
У лиры струны,
И распустилась сирень весны.Запахло сеном.
И с зимним пленом
Земля простилась… Но — что за сны?!.
Согнулись грабли…
Сверкнули сабли
И надрубили сирень весны!..

          Феномен «Громокипящего кубка» как книги стихов заключается в том, что в ней поэт
предстает перед читателями как «человеческое» лицо «живого» героя с жизненными изломами и одновременно необычайной цельностью. Помещая его в реальность книги стихов, автор дарит ему судьбу и характер, заставляет последовательно переходить от одного жизненного этапа к другому, создавая, таким образом, иллюзию течения жизни.

          Когда писатель  И.В. Наживин привез сборник «Интуитивные краски»  в Ясную Поляну, писатель Лев Толстой очень много смеялся. «Особенно всем понравилось стихотворение, которое начиналось так:

Вонзим же штопор в упругость пробки,
И взоры женщин не будут робки…

         Но вскоре Лев Николаевич омрачился»: «Чем занимаются!.. Это литература! Вокруг – виселицы, полчища безработных, убийства, невероятное пьянство, а у них – упругость пробки!» – негодовал Лев Толстой, отсылая к строкам Игоря Северянина.  Отзыв Толстого, стал легендой. И закрепил её сам поэт в автобиографическом очерке «Образцовые основы» (1924). Тем не менее,  поэт продолжал удивлять современников богатством и разнообразием своего творчества: 75 изданных книг, среди которых сборники стихов, переводов, автобиографические романы и роман в онегинских строфах «Рояль Леандра». Ему принадлежит первая антология эстонской поэзии на русском языке «Поэты Эстонии» и пять книг переводов с эстонского языка Х. Виснапуу, А. Раннита, Марии Ундер.

           Но последующие драматические события прервали столь стремительный взлет поэта на поэтический Олимп.
           После октябрьской революции  Игорь Северянин со  старушкой-матерью, и двумя своими  подружками (одна из них с его дочкой Валерией) уехал на свою дачу в богом забытом эстонском местечке Тойла. Вскоре он женился на местной  крестьянской девушке Фелиссе Круут, которая ради него перешла в православие. Он был ни советским, ни антисоветским, скромным дачником, как художник Илья Репин в своём Куоккала.
          Поначалу он  ездил в Ригу,  Белград,  Берлин  и выступал там перед эмигрантами. В 1931 году у поэта вышел его лучший эмигрантский сборник стихов «Классические розы».
         Но эмигранты его перестали принимать после просоветских,  отчаянно русских стихов.Так в 1926 году он пишет стихотворение  «Пасха в Петербурге» в жанре ностальгической лирики, когда поэт смотрит из настоящего в прошлое и заново переживает его светлые моменты.

Пасха в Петербурге
 
Гиацинтами пахло в столовой,
Ветчиной, куличом и мадерой,
Пахло вешнею Пасхой Христовой,
Православною русскою верой.

Развернуть-свернуть
Пахло солнцем, оконною краской
И лимоном от женского тела,
Вдохновенно-веселою Пасхой,
Что вокруг колокольно гудела.

И у памятника Николая
Перед самой Большою Морскою,
Где была из торцов мостовая,
Просмоленною пахло доскою.

Из-за вымытых к Празднику стекол,
Из-за рам без песка и без ваты
Город топал, трезвонил и цокал,
Целовался, восторгом объятый.

Было сладко для чрева и духа.
Юность мчалась, цветы приколовши.
А у старцев, хотя было сухо,
Шубы, вата в ушах и галоши…

Поэтичность религии, где ты?
Где поэзии религиозность?
Все «бездельные» песни пропеты,
«Деловая» отныне серьезность…

Пусть нелепо, смешно, глуповато
Было в годы мои молодые,
Но зато было сердце объято
Тем, что свойственно только России!
         
         Иногда поэт затрагивает  философские вопросы, но самым ярким впечатлением было настроение светлой ностальгии, которое высветили метафоры (пахло солнцем, колокольно гудела, сердце объято). Эпитеты (православная вера, вдохновенно-веселая Пасха, бездельные песни) и  олицетворения (город топал, цокал, целовался, юность мчалась), анафора (Из-за вымытых – из-за рам), несколько инверсий (например «годы мои молодые») являются характерными для ажурной северянинской лирики.
       Стихотворение написано перекрестной рифмовкой (столо;вой – маде;рой – Христо;вой – ве;рой), имеет пары женской, чаще, закрытой рифмы.
       В последней строфе лирический герой Северянина признается, что молодые годы, проведенные в России, нельзя назвать святыми – это было время бесшабашности.
Но зато было сердце объято
Тем, что свойственно только России!

     После прихода к власти нацистов путь в  Германию и Европу для поэта оказался отрезан. Он зарабатывает немногочисленными переводами с туркменского для новой России. Потом после  разрыва с Фелиссой с молодой  подругой Верой Коренди поэт ездил по дальним эстонским  деревням, где преподавала Вера в школе.
          Он почти полностью перестал писать стихи, потому что их никто не печатал. Он жил полугодовой жизнью в каких — то  сараюшках  в эстонских глухих селениях, спасаясь от голода ловлей рыбы, Северянин мог только мечтать о покинутой России,  куда уговаривал вернуться его друг-недруг Владимир Маяковский.  От  утончённых поэз, он перешёл к пейзажной лирике и ностальгии по России. Ничего не осталось от прежней политической  позиции русофила.

Как было некогда в Москве...
Там были церкви златоглавы
И души хрупотней стекла.
Там жизнь моя в расцвете славы,

В расцвете славы жизнь текла.
Вспенённая и золотая!
Он горек, мутный твой отстой.
И сам себе стихи читая,
Версту глотаю за верстой!

        С восторгом он принял известие о   присоединении Эстонии к Советскому Союзу.  Он пишет  стихотворение  «В наш праздник»:

Мы к стану рабочих примкнули,
Примкнули мы к стану крестьян.
Наш дух навсегда овесенен.
Мы верим в любви торжество.
Бессмертный да здравствует Ленин
И Сталин – преемник его!

      Его сразу же напечатала газета «Советская деревня» (Нарва, 13 августа). Поражает быстрая реакция поэта на события и его категорическая оценка. Он поверил в новую жизнь для себя.
      Еще в эмиграции он очень сильно  тосковал по России. Еи этот казалось бы весь прозападный, весь «в чём-то норвежском, в чём-то испанском», эпатажный поэт был верен всегда.

О России петь – что стремиться в храм
По лесным горам, полевым коврам...
О России петь – что весну встречать,
Что невесту ждать, что утешить мать...

О России петь – что тоску забыть,
Что Любовь любить, что бессмертным быть.

     Где здесь башня замка, где королева, где фиалки? Где мороженое из сирени?

Я – русский сам, и что я знаю?
Я падаю. Я в небо рвусь.
Я сам себя не понимаю,
А сам я – вылитая Русь!