Московская ода

Меня лягнула женщина в трамвае. Это был не пинок, не удар, а именно лягание – резкое, сухое, карающее движение каблуком-шпилькой в область голени. Акустический щелчок о кость прозвучал приглушенно, словно кто-то отправил в чате стикер с изображением молотка.

За что? Формально – за то, что я, потеряв равновесие на повороте, задел ее плечом. Случайно. Но в метафизическом пространстве московского трамвая нет места случайностям. Есть только предопределенность кармы и война контурированных тел за жизненное пространство, измеряемое в гигабайтах личного дискомфорта.

Она завыла. Не просто возмутилась, а именно завыла – сиренно, как убер, сигналящий у обочины на Садовом. Обозвала меня «сморкачом».

Я попытался провести семантический анализ. «Сморкач» – тот, кто сморкается? Или тот, кем сморкаются? Второй вариант был явно оскорбительнее. Пока я размышлял, ее рука, напоминающая модифицированный под хват сматрфона манипулятор, совершила дополнительный акт возмездия. Покрытый лаком цвета запекшейся крови, ее меткий коготь, то есть ноготь (все зависит от того, признаешь ли ты в этой даме млекопитающее или представителя иного, хищного царства), совершила акт мести, царапнул по рукаву моей куртки.

И в этот миг меня осенило. Когти-ногти – это же не просто орудие. Это USB-порт для передачи данных ненависти. А весь трамвай – гигантский, дребезжащий на рельсах процессор, перемалывающий человеческие сигналы.

Я посмотрел на нее пристальнее. Лицо, хранящее отпечаток былой, ныне увядшей нежности эпохи дискотек «Жара». Глаза, в которых плавала желчная капля осознания, что тариф «Единый» не включает в себя единение душ. И я подумал: а ведь по ней наверняка кто-то сохнет. Прямо сейчас. Какой-нибудь условный Геннадий, совладелец скромного заводика по производству пластиковых окон в Мытищах. Он видит в ней не это боевое трамвайное кунг-фу, а ту самую Свету-Лану с пышным каре, что зажигала под «Комбинацию» на дискотеке в Лужниках в далеком 1998-м. Он, Геннадий, от нежности готов помереть, или как минимум взять для нее в лизинг новый X6. Он пишет ей в Telegram: «Твои глаза – как 7-камерные окна с элегантными скругленными контурами…». Он не знает, что его Света-Лана, его богиня, его «ласточка пушистая», в это самое время наносит точечные удары по голени случайным оппонентам в битве за право не держаться за поручень.

Рядом сидел молодой человек в наушниках-затычках, битком набитых фонковой меланхолией. Он увидел сцену и, думая, что я не слышу, сказал в блютус-микрофон своему виртуальному коучу:
— Вован, привет. Опять кейс. Тут в трамвае чувака лягнула  бэйба лет сорока пяти. Он в ступоре. Я так вижу: это его внутренний Кришна бунтует против кармы сансары общественного транспорта. Или, наоборот, она – его непроработанная карма! Лягнула – значит, очищает. Закинь сотку на чай, я тебе скину чек-лист.

С другой стороны стояла девушка, уткнувшаяся в iPhone 15 Pro Max. Она листала ленту и беззвучно плакала. Не от моей боли, а от чужой – у какой-то блогерши сгорел тренажерный зал с розовыми гантелями. Ее слезы были соленым аналогом лайков, формой цифрового сопереживания в формате 4K.

А сама женщина, Светлана (я мысленно дал ей это имя, производное от «света» и «ланы»), уже забыла обо мне. Она смотрела в запотевшее окно, за которым плыл контрастный город. Мимо, бесшумно съедая пространство, проплывал черный Mercedes Gelandewagen с тонировкой а-ля «глазки плюшевого мишки». А тут – наш трамвай, пахнущий сыростью и чьим-то несбывшимся понедельником.

Трамвай звякнул и остановился на очередной остановке. Двери с пшиком открылись. Светлана, решительным движением отбросив меня локтем, вышла, растворившись в толпе у входа в стеклянный ТЦ. Ее миссия была выполнена. Она впрыснула в мой день свою порцию абсурда.

Я остался стоять с ноющей голенью и царапиной на рукаве. И с пониманием, что нас всех – меня, Свет-лану, Геннадия из Мытищ, инди-мальчика и плачущую девушку – свела сегодня не случайность.

И я подумал: а ведь в определенной ситуации — скажем, если этот трамвай вдруг возьмет и застрянет посередине Садового кольца, создав пробку вселенского масштаба, или если отключат все гаджеты и наступит тишина, в которой слышно только урчание чьего-то голодного желудка, или если просто пойдет такой ливень, что мы все будем выскакивать на одной остановке, под одним случайным козырьком — так вот, в этой ситуации Светлана, наверное, протянет мне руку. Не для того чтобы царапнуть, а чтобы помочь отодвинуть эту дурацую дверь, которая всегда заедает. А я, возможно, раздвину локтями толпу, чтобы она могла пройти. Не для того чтобы задеть ее плечо, а чтобы создать пространство.

Потому что замешаны мы, в конечном счете, на одной московской воде из-под крана. Выпечены из одного теста — не то что бы самого высшего сорта,  с примесью тополиного пуха и сладковатой пыльцы от лип на Чистых прудах. Из теста, что идет и на чебуреки «Арбат-кебаб», и на круассаны в кофейне у Патриков. Мы — разные формы одного и того же городского хлеба. Один судьбой подгорел, другой не допекся, а третий и вовсе упал на пол маслом вниз. Но тесто-то одно.

И пока наш общий трамвай, скрипя, тащит нас сквозь этот контрастный город — где стекло и бетон соседствуют с ветхими дворами-колодцами, а спесь «Гелендвагенов» с молчаливым терпением трамваев  — есть в этом какая-то утешительная, хоть и сильно подзатертая, правда. Мы едем. Вместе. В одном направлении. И это, черт возьми, что-то да значит...

меня лягнула женщина в трамвае
за то что я задел ее плечом
случайно
и сиренно завывая
обозвала обидно сморкачом
царапнув метким когтем, то есть ногтем, —
зависит от того, как посмотреть, —
а ведь по ней, наверно, кто-то сохнет,
от нежности готовый помереть