Груганы 3

Да простит меня Серёга (вместе с Верещагиным), ибо снова чуть отодвигаю.
Из тех Вранов, что залетали в моё, больше других памятны Равен (Raven) от Эдгара По, да тот, что от барона Унгерна (хотя бы от Арсения Несмелова-Митропольского).
Помню, раз отчего-то сбился и окликнул Эдгарова через О – Roven.
Так и оставил (не поправляя). Ибо – к чему-то же оступилось. Хай напоминает...

День проходит без «политик».
Вечер. Лёгкая гроза.
Знаю. Где-то будут митинг,
забастовка и буза.
Десять дней бурлит Хабаровск.
Люди жаждут перемен.
Не по-детски светит август.
В ухо каркает Roven.
Власть у карликов. Не слышат.
Звон величия в ушах.
Путин сник, и едет крыша
на харизме Лукаша.
С ним в союзниках Киркоров.
Лижет руки душка Стас.
Знаю – грядет. Грядет скоро.
Скоро вожжи сам отдаст.
«Не дождётесь! Он – железный» –
уверяет секретарь.
Крыша едет на харизме.
Лживый рушится алтарь.
Но сегодня – без «политик».
Только верши и футбол.
Шепчут шорохи: «Молитесь!».
Ворон вторит: «Nevermor…».
(Аполитичное, 19.07.2020)

Raven...
Вроде, как англицкое. Там ещё какое-то corbie маячит.  Да не к «вороне» (для той находится Crow – аккурат в «кровь», а то в последний «кров»), а именно к Ворону. Двойняшка этакая. Аки с Груганом-Крумкачом.
Corbi же, по-пиитски да по-герменевтски, больше к Скорби.
А в Равене... К ране рваной?! Мой (тот, споткнувшийся), видать, в Ров-Ямину косил-поглядывал. В Яр.
Порой тянет в англицком вместо V притянуть W. Rawen, Raw – то уже к сырости. Сырой, значит.
Сырая плоть, что ли?! К плоти (Flesh) сами англичане больше норовят Sweat наладить. Если в сырость. Или мне то показалось?!
Перходы: flesh… flash… Flash – собственно, «вспышка». Тогда Flash Sweat – уже к пиромантии. К гаданию с огнищем.
А Sweat – таки «пот». Мабыть, испарина. Испарина... Испарение!?
Вспыхнуло и сразу испарилось. Испаряется же не огонь, а влага. Влага, огнь, пар... Переходы.
Пиромантия – магия (чёрная), козыряющая управлением огнём. Заклинание. Dark Souls... Тёмные души...
Испарина... Вестник Страха?! Страх Смерти...
Причём тут «сырая плоть»?! То – к Ворону. Любителю свежей мертвечины.
А Raw (Сырой) норовит вернуть меня к Сырокомле (Кондратовичу). Опять, думаю. А вдруг Людвигу-Владиславу тогда тоже зашло с «сырой плотью» поиграться. Между Жизнью и Смертью... А «комля» – через ком-комок – именно к «плоти». Комок-кусок...
Ладно... Что там (в Былом) у меня было с правильным (Raven) Враном?!
Да. Свитки... Я – о своих Собираниях. Свиток, он ещё как-то и к Свету тянется (из Тьмы, что ли?!). Да с англицкой Испариной (если к зараз пошедшему) аукается. Sweat...

Канул день в никуда. Маска сорвана, сброшена.
А на месте лица коченеет провал.
Он черней, чем вода в полынье запорошенной
посреди озерца. Да по краю кровав.
Может, зеркало врёт? Вон как скалится, вражина!
Прикоснулся рукой: Обожгла пустота.
Там, где раньше был рот – лишь беззубая скважина
и смертельной тоской полыхнули уста.
Порыжела трава, что косой не покошена.
Сам себя наказал: Всё словцо за словцом.
И пустует графа. И душа обезбожена.
Да не скажут в глаза, коль такое с лицом.
Я про это читал… – Хоть в поэме Серёжиной
не поймёшь: То ли чёрт, то ли просто двойник.
Видно, есть та черта, что не нами положена,
и последний зачёт всем потугам твоим.
Это карлик слепой корчит в зеркале рожи нам!
И пророчит беду вещим карком Raven.
И бредут после По по следам завороженным
кто во сне, кто в бреду, кто по рыжей траве.

Помню, детство и град – не с яйцо, так с горошину.
Он прицельно лупил – я глаза закрывал.
Ангелочек играл! Маска сорвана, сброшена.
Я лечу со стропил в зазеркалья провал.
(Мой чёрный ангел. Автопортрет, 3.08.2013)

Есенинское... К его Чёрному Человеку.
По-моему, Наташке впервые зачитал под выезд в Мазурино. Втроём (с Димкой), мяч футбольный прихватив.
Таню Важнову этим напугал. Спрашивала: – Что-то случилось (в Былом)!?
Что-то случается у каждого... Но здесь, у меня, было, скорее, игровое. Пиитское. Но... В переклик (с кем-то, с чем-то). Под настроение...
А ведь «карлик» отсюда откликнулся у меня и в том, с которого повёл. От 2020-го. С неровным РОвеном. «Власть у карликов...».

Я – шляхтич опальный. Литвинского рода смычок.
Империи дым. Отголосок раздёрганной «Ржечи».
Не верю «навальным». По ходу, властям – «не зачёт».
Чураюсь «орды». И седых «запорожцев из Сечи».
Нещедрая доля закатных моих деревень.
Музейные стены воскресших руин Радзивилла.
Судьба и неволя. Угрюмый зануда Raven.
Избитая тема времён допотопной Сивиллы.
Мне снится всё чаще озёрная синяя гладь.
Пахучий чабор. Распростёртые гуси над логом.
И болью сладчайшей живые отец мой и мать.
Достойный набор рядового вполне эпилога.
(Ностальгия, 10.04.2019)

На «Песни пропавшей империи» Влада. Моё. В пику-переклик... Уже антиимперское. Но... Не без тоски. Скорее, о Речи посполитой, по литвинству, чем...
Империи дым... В Испарение, что ли?! К кускам-комкам от раздёрганного.
Каждому – своё...
А у Влада зачиналось так

Я – старый китаец пропавшей империи Тан.
И белыми нитками шита моя простота,
когда по утрам я взираю в советский стакан
и слушаю сельские сводки из радиорта...

Угу. Переклик Империй. Былых... Хотя кто-то – не против (норовит) и вернуть. Не брезгуя кровью сотен тысяч. Да уже и на миллионы пошло (если считать пораненных-изувеченных).

Идея-фикс порочной Красоты.
Любовь и Смерть… Они,
понятно, рядом.
Маркиз де Сад закидывал понты.
Порой страдал маниакальным бредом.
А По Эдгар –  посредственных кровей.
Постылый век. Поблекшие чернила.
Поэзия романтикой пленила.
К избраннику повадился Raven.

В урочный час, безжалостный, как Сфинкс,
земной каприз осаживал рефреном.
Срывал покров из риз…
Над миром бренным
зиял отверстый зев Идеи-фикс.
(Идея-фикс, 7-8.05.2019)

Между этим и предыдущим – месяц. Даже чуть меньше.
Отверстый зев Идеи-фикс... Ну, да. К тем, кто заностальгировал по Имперскому Величию. В «если надо, повторим».
Прозы (своей, с Равеном) касаться, пожалуй, не буду.
Вран Унгерна...
С Унгерном было немало. Не без Нарбута. Вернее, через него и перекидывался. От тех ворон, насыщавшихся плотью.

«Колченогий овен»

«Нам всем гореть огненными столпами. Но какой ветер развеет наш пепел?»
(В.Нарбут)
-------------------------------------

Корявый слог – от тёртых бурсаков.
И нежить малоросская от Гоголя
Здесь ярмарка. До неба – высоко.
Голгофу раскорячил Лысогор
И развалил от купола до цоколя
Посконный храм.
И вожделеет хам…
Гетьманской булавой сбивая накипь,
Выскабливая приторный елей.
Вытравливая напрочь из щелей
Мозолистые символы и знаки.
Свобода ухмыляется рабам,
По лезвию ножа, стекая совестью.
А на майдане лупят в тарабан.
И черепа кладутся в котлован
За слоем слой, ловчее и убористей.
(14.04.2015)

Ниии... Это (моё) – не антиукраинское. Это – вообще...
Черепа, кладущиеся слой за слоем... Хоть в котлован, хоть в горку, как у Верещагина.
Нарбут...

Жизнь моя, как летопись, загублена,
киноварь не вьётся по письму.
Я и сам не знаю, почему
мне рука вторая не отрублена...
Разве мало мною крови пролито,
мало перетуплено ножей?
А в яру, а за курганом, в поле,
до самой ночи поджидать гостей!
Эти шеи, узкие и толстые, –
как ужаки, потные, как вол,
непреклонные, – рукой апостола
Савла – за стволом ловил я ствол,
Хвать – за горло, а другой – за ножичек
(легонький, да кривенький ты мой),
И бордовой застит очи тьмой,
И тошнит в грудях, томит немножечко.
А потом, трясясь от рясных судорог,
кожу колупать из-под ногтей,
И – опять в ярок, и ждать гостей
на дороге, в город из-за хутора.
Если всполошит что и запомнится, –
задыхающийся соловей:
от пронзительного белкой-скромницей
детство в гущу юркнуло ветвей.
И пришла чернявая, безусая
(рукоять и губы набекрень)
Муза с совестью (иль совесть с музою?)
успокаивать мою мигрень.
Шевелит отрубленною кистью, –
червяками робкими пятью, –
тянется к горячему питью,
и, как Ева, прячется за листьями.
(В. Нарбут. Совесть, 1919[1922])

Отрубленная кисть – к той руке, что принёс Крук-Груган милушке у Сырокомли. С перстёнком...
В этот же день (14.04.2015), как бы в протяг-переклик, я выкинул и другое

Артюр Рембо. Пустыня Абиссинии.
Потухший кратер. Выжженный песок.
Отвергший мир и Бога лжемессия.
Один, как перст. И Аден – не Биг-Сур.
Вся жизнь – в аду. Стихи. Иллюминации.
Напрасный бунт, томление химер.
А дальше… Дальше тлен и ампутация.
И смерть. Но –
есть уже Аполлинер.
Ещё жива французская поэзия!
Двадцатый век. Бушует Монпарнас.
Ещё, как будто, выполнима миссия.
Ещё они дотянутся до нас.
А дальше…
(Преемственность. Рембо)

А Аполлинера я надысь вспоминал. К другому Костровицкому (Карусю Каганцу)...
Нарбут же (перешибленный Артуром) вернулся ко мне сначала в ноябре того же 2015-го...

Жизнь моя, как летопись, загублена,
киноварь не вьётся по письму.
Сердце под дублёной кожей гоблина
Отвратить от мрака я не смог.
Тварью прокажённой, недоношенной
Тёмными проулками брожу.
И ворчу, горбато корчась: «Боже мой!
Как же мне сейчас нехорошо…».
(Гоблин, 22.10.2015)

А потом – в марте 2016-го. Да не единожды...

Октябрь линял, теряя перья.
Просел размах орлиных крыл.
И клюва хищного ощерье
Не клокатало.
Не парил –
Не реял! А, скорее, рыскал,
Инстинкт наследовал рефлекс.
Кого помягче – совесть грызла
В забитом наглухо дупле.
Уж когти цепкие одрябли.
Пропал охотничий азарт.
Октябрь…
Ухоженный октябрик!
Он зенки алчные вонзал
Во власть и быт, он стриг купоны
И походил на барчука.
Чеканя красные законы,
Не в чику резалось ЧеКа.
Ослабла хватка волкодава
И орлих крыл размах просел.
Но мифы скифов и вандалов
Ещё оскалят жуткий зев
И поглотят «богов олимпа»,
Ковавших славу Октября.
Не перья сыпались с калифа –
Он много большее терял.
(По следам поэтов (забытых и не очень), 15.03.2016)

Не без Есенина и Мандельштама, конечно...
А вот и с теми воронами (не Вороном, но...)

Набухшие кровью вороны,
пресытясь обилием мяс,
клевали с шинелей шевроны,
сукном и тесьмою давясь.
И Нарбут, упившийся Плотью,
повесил на сердце зарок.
Поэзия – это не подвиг,
А просто взведённый курок.
И спорят уже коммунары,
кто друг им теперь, а кто враг.
Строгают бараки и нары.
Готовятся списки в Дальлаг.
Там, рядом – Охотское море.
Лупи по своим в карамболь!
Безропотно к ветхой Гоморре
дрейфует российский Рембо.
(Самоубийца, 17.03.2016)
PS:
Затопили его живьём с другими инвалидами на барже в Охотском море, или просто расстреляли – не суть важно. «Плоть» – пожалуй, программная вещь выдающегося русского экспрессиониста.

От сладкой человечинки вороны
в задах отяжелели, и легла,
зобы нахохлив, просинью каленой
сухая ночь на оба их крыла.
О эти звезды! Жуткие... нагие,
как растопыренные пятерни, –
над городом, застывшим в летаргии:
на левый бок его переверни...
Тяжелые (прошу) повремените,
нырнув в огромный, выбитый ухаб,
знакомая земля звенит в зените
и – голубой прозрачный гул так слаб...
Что с нами сталось?.. Крепли в заговорах
бунтовщики, блистая медью жабр,
пока широких прокламаций ворох
из-под полы не подметнул Октябрь.
И все: солдаты, швейки, металлисты –
О пролетарий! – Робеспьер, Марат.
Багрянороднейший! Пунцоволистый!
На смерть, на жизнь не ты ли дал наряд?
Вот так!
Нарезанные в темном дуле,
мы в громкий порох превращаем пыл...
Не саблей по глазницам стебанули:
нет, то Октябрь стихию ослепил!
(В. Нарбут, 1921)

От птичьего шеврона до лампаса
 полковника все погрузилось в дым.
О, город Ришелье и Де-Рибаса!
Забудь себя, умри и стань другим!
(В. Нарбут)

И вновь, – теперь уже, как падаль, – вновь
распотрошенного и с липкой течкой
бруснично-бурой сукровицы, бровь
задравшего разорванной уздечкой,
швырнут меня…
Обиду стерла кровь.
И ты, ты думаешь, по нем вздыхая,
что я приставлю дуло (я!) к виску?
…О, безвозвратная! О, дорогая!
Часы спешат, диктуя жизнь: «ку-ку»,
а пальцы, корчась, тянутся к курку…
(В. Нарбут. Самоубийца, 1924)

Приурочил я тёзку и к своим стихирным «разборкам». Уже – с Равеном.

А я «подсел» на Нарбута
и с ним «кручу роман».
А Вас, гляжу, задело «об Ароне»?
Промашка вышла.
Каркнуто,
признаюсь, не charmant.
Но каркнуто совсем не посторонним.
Увы. Попутал «версии».
И выбросил не ту.
А там – ненужных пара откровений.
Я «пасквилем» утёрся.
Спалился Winnetou!
Маниту превратит меня в Равена,
сказав: «Ты каркнул лишнего.
Вот вороном и будь.
Для голубя ты больно своеволен.
Клевать недолжно ближнего.
Негоже сеять муть.
За всё платить положено, мой воин».
(Вдогонку разборкам, 22.03.2016)

В один шаг уже до Эдгара (По). С набегающим, по ходу, Рембо...

В миазмах розовых увязнув,
в фантомных прелестях тоски –
ты жил предчувствием неясным,
а мир – законом воровским.
Не воровским – так полицейским.
Поправкой суть не изменить.
За сорок градусов по Цельсию:
в жаровне перепрела нить
не только юной Ариадны –
Кибелы!
Матери богов.
Ничтожных жизней мириады,
свобода в сонмищах оков.
Алхимик слова! Ты отрезал
себя от песенных рулад.
Согнулось лезвие Поэзии,
тлетворный источая яд.
(Рембо в Абиссинии, 23.03.2016)

Что-то мы мимо барона прошмыгнули. С его уже Враном...

Я тут косил под Лермонтова,
но Ксюшей враз расколот был.
Не знаю: вкусно ли, понтово –
Надменно охлаждённый пыл
И орлий зрак Наполеона
С азийством Унгерна сплелись.
Царя российского корона,
С буддистской свастикой знамёна
И вран даурского барона…
В потоке света – грязь и слизь.
(Постскриптум к демонятам, 12.11.2015)

Даурская степь. Солончак. Суховей.
Расстрелян Колчак. Выжидают японцы.
Отборная сволочь восточных кровей.
Землистая кожа дубеет на солнце.
И нож в рукаве, что давно припасён,
Не вынут ещё на лихую расправу.
Тебе не нужны ни Шекспир, ни Басё.
И даже Христу предпочтёшь не Варавву,
А чуждое вере отцов божество.
Хотя…
Раз призвали в бурханы Цагана,
Ты будешь бесстрашно свиреп и жесток,
Потомок Аттилы в краю Чингис-хана.
Пройдёшься, как смерч, раскалённым бичом
По жёлтой Урге и бурятским улусам.
Погибель несёшь, но и сам обречён –
Мистический воин, тевтон рыжеусый.
Ни грамма любви! Оскоплён на корню.
В стекляшках зрачков – инфернальная злоба…

В штабах евразийских стенают о нём.
И ёжится в нервном ознобе Европа.
(Евразийская блажь, 23.11.2015)

Ворон-Груган особенно не мелькает, зато – Евразийцы...

За верность старинному чину,
Под музыку этих стихов,
До самой, до смертной кончины,
При самом раскладе лихом,
В любую пургу-непогоду,
В угаре, в дурманном чаду,
Хлебать кипячёную воду,
Меняя Москву на Читу.
И Люди, и Звери, и Боги –
Плавильный тунгусский котёл…
Мы – скифы, «прозревшие» в Блоке.
Мы снова куда-то бредём.
Пророки подземной Агарты.
Барона безумного бред.
Всё те же краплёные карты
В проигранной кем-то игре.
(Евразийцы, 29.11.2015)

Однако: Унгерн Унгерном (а заходил он ко мне и в следующие года), но – хотелось бы барона с Вороном. Или – хотя бы с вороной.

Между Юнгером и Унгерном
мечет жребий Пёс Войны.
А у нас, в посёлке Лагерном,
все свободны и равны.
Боги вышли из Асгардии.
Водят дружбу с голытьбой.
Каждый пятый – в членах Партии.
А в героях, так – любой.
Здесь начальники проверены.
Если что – на Колыму.
Всё – по Марксу и по Ленину.
Честь и Совесть – по Уму.
Все мы – братья и артельники.
С левой, в ногу, в Новый мир.
Счастья разом восхотели мы.
На века и без войны.
Лишь Трудом и Обороною.
По заветам Ильича.
А барон, с его вороною,
опсовел и одичал.
(Асгардия, 5.02.2018)

Опять – на стих Влада («Крыло»). «На веточке Брейгеля».

Deliro…
Лирики перо.
Под шорох крыльев гай-вороньих
во сне привидится Нерон –
актёр-поэт на римском троне.
С ним рядом Унгерна «портрет».
Театр Даурского барона.
Короче – полный винегрет:
«Декамерон Оксюморона».
Поппею-Оллию сюда,
в угоду Клавдиям, бес-спорно
вовлечь не стоило б труда –
аля-По-вато и то-порно…
Поёт бескрылый Гамаюн!
Оскалясь Вороном Эдгара.
Балет Ватто. «Урок» Дега.
И на души чужой огарок
я теплю свечечку.
Свою.
(23.08.2019)

Да. Ворона Брейгеля мы, вестимо, также уважили.
А Владу, в послеслов, шло так

«Кинул» (Владу) так:
Десятиднев-Оксюморон…
Ибо показалось, что перебираю с аллитерациями. Но сейчас вернул изначальное.
Последняя блоха, которую вставил: поправил «артист» на «актёр». – Точнее и по смыслу, и по звучанию (мне).
Было – «Лирика» (персонально). Стало – «Лирики» (как таковой).
Игра с «чёрточками-штрихами-буковками». «Математика Поэзии» (хоть по Бодлеру-Рембо). Расщепление…Вот тебе и «поток сознания»!
Сквозное – По (Эдгар-Аллан). От кого Владу и прилетело это «Крыло». Которое я «ужал» до пёрышка. Здесь (в моём «перо») можно засечь кой-какую «игру смыслов». Перо – Пьеро. «Пьеро Лирики». Даже с каким-то кивком ППП (Пьеру Паоло Пазолини), а не просто «арлекину-шуту».
С По и началось. А Бодлер подхватил!
«Бес-спорно» (в рифму с «то-порно». У Нерона была «сцена» с юношей Спорном (после заклания Оллии). Ну, про «порно» – помолчу ))
Поппея… Первое имя пассии Нерона. Тут и По и Пея (Пейя). Кивок ономато-пейе. На пару к царю-оксюморону.
«аля-По-вато»… От буквального смысла (не-лепо) – к По. Да ещё с «а-ля» (подобно, по образцу). Разбегаясь к «оскалясь» (через «алитеру» и «рекомбинацию» – «лая») и к Ватто. Ватто (XVIII в.) – предтеча Дега в поэтизации балета. «Балет» – недавний стих Влада (по де Саду). Дега – между прочим, как и По – Эдгар.
Встроенная с Дега между правильно рифмуемыми – слегка ломает ритм (заменяя при этом женскую рифму «Эдгара-огарок» на мужскую)…
О! Эврика! – Раздвигаю последнюю строку. Выделяю «Свою» двойной цезурой (достаточно без восклицательного знака). – Ритмика!
Да: «Оскалясь» – отсыл к Высоцкому. «Птица Сирин мне ласково скалится…». А вещий Гамаюн-то и в самом деле птица без крыльев. И подаёт она как надежду, так и без-надежность.
Ну, «огарок» я уже на душу (свою) сажал. Птицей Огарем в том числе.
Понапихал однако… В «гай-вороньих» раздвижка отсылает к Гаю Валерию Катуллу. С его… Да тем, что я принял как лейтмотив всего моего творчества: Odi et amo.
Где-то даже Бодлера с Рембо переплюнул ))
Ниии… Я символ трактую несколько иначе. Динамизм. Энергийность – несомненно! Но не без разрыва – при всех остранениях-отстранениях – с Сущностью (даже уходя в Сверхсущую-Первосущность Одного-Ничто). Символ – Вещь – Образ. Большая тема! Корень всего. По самому лезвию. Рембо на нём и порезался. Убив в себе Поэта.
Зато с ума не сошёл! Хотя… Всё одно кончил скверно.

А следующим (на «Феникс» Наташи П.) я Влада, кажется, задел. Совсем того не желая...

Яйца бывают разные. Белые, чёрные, красные.
Птицы бывают всякие…Фениксы. Соловьи.
Те же Пингвины-увальни. Лысые и вихрастые.
Вместе с Фламинго розовым…Главное, чтоб свои!

Вороны По и Унгерна. Совы Минервы Гегеля.
Разными, даже очень, могут бывать Дрозды.
Кто-то застрял в ефрейторах. Эти уже в фельдфебелях.
Ну, а иные метят Власти прибрать бразды.

Вот и Орлы довольные.  Дали им монопольную.
Только в орлы протиснулись Рябчики-шулера.
Крутят они хвостами. Делят бюджет подпольно.
Курицы хлопают рябчикам. Яйца несут с утра.
(О яйцах и птичках, 4.06.2020)

Спасибо Барону (за его «ворону»). Да. С Вороном Унгерна – лучше-таки зайти к самому Арсению (Н-М). Не забывая об увлечении последнего фашизмом, но и не пренебрегая им из-за этого.
У Питера Брейгеля Старшего (мною весьма привечаемого) на той ветке восседал-таки не Ворон, а голубь. В «Охотниках на снегу». Рой Андерсон, в своей чёрной комедии «Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии» тоже не обошёлся без этого (к мудрому Ворону) намёка.

Подсяду к Брейгелю на веточку.
Не голубем, а хмурым вороном.
Окину землю взором сумрачным
и, чуть зевая, помолчу.
О жизни, что дробится в клеточку.
О том, что целое разорвано.
В мякину вытоптано сволочью.
Хотя…
Кого я сволочу?!
Мы все «влачим» и абсорбируем.
Унылый шлейф за нами тянется.
Скоблим себя в театре Беккета,
где препарируют абсурд.
И мандаринами Кибирова
кумыс закусывают пьяницы.
Там этикет достоин рэкета.
Вершиной права – самосуд.
На всех живущих длань наложена.
Помадой мажут двери адовы.
И вяжут дзэном, а не логикой,
литые створки парадигм.
Полёты Гаршина и Лужина.
Из Пустоты – фантомы-атомы.
Блуждают миллеры по «тропикам»,
а мы на веточке сидим…
(Жизнь и Искусство, 14.08.2017)

Вслед за Старшим я отблагодарил и Младшего. И тоже – не без птичек.

У Младшего, однако – веселей.
Пестрее краски. Контуры размыты.
Утёсы нависают вдалеке,
сливаясь в сизой дымке с облаками.
Сам день – не ярок,
но устойчиво погож…

Охотники с пригорка семенят.
Собачки забегают не понуро.
И зверь на пике кажется лисой,
а не до кож ощипанною выдрой.
Навстречу – двое:
бодро тянутся в лесок…

Домишко, у речушки – не чадит.
И речка отчего-то стала прудом.
А на кусточке, что слегка подрос,
сидит, почти поленовски, сорока.
И тоже мыслит:
о своём. О бытии…

И те, что «у отеля», со свиньёй –
коптят её без лишних фейерверков.
А праздный люд «окучивает» лёд
на Новый год, с большим энтузиазмом.
И кирхи скромно
на гуляющих глядят.
(Младший, 15.08.2017)

Сорока, она ведь тоже – вещая. Правда, щебетуха...

Сорока – к смерти?! Сорок сороков…
Там – Брейгели. А я припомнил Эльстер.
Не зарекайся… Возлюби врагов.
Не сетуй, не проси и не надейся.
Не утонуть – кому верёвкой рок.
Живи без страха. Также – без упрёка.
Вот – Бог,
а вот тебе порог!
Жизнь – «в домино», как пёстрая сорока.
(Обманка жизнь..., 16.08.2017)
PS:

Сорока на виселице (нидерл. De ekster op de galg) – картина Питера Брейгеля Старшего. Написана в 1958 году маслом по дереву. Хранится в музее земли Гессен в Дармштадте.

Эльстер... Тоже ить – Сорока. Сим я припомнил свою поэмку, от 2012-го. «Понятовский»...

Пожалуй, с моими Воронами, воронами и прочими птахами-вещунами от классиков – хватит.
Да. По ходу набегало что-то и в продолжение трёпа (герменевтского) окол этих (ужо не славянских) имён. Однако...

13.08.2025
PS:
Ежели кто-то сам приметил, что Унгерн кивнул нашему Гругану (в имечко) – молодец! Не всё мне одному в герменевтах прозябать.
Ну, а если рядом с Чёрным Бароном (Унгерном) упомнить и Белого (Врангеля) – то, в знак благодарности, закивает клювом уже расейский Вран-Ворон.