превращает

Мир дышит сквозь трещины в плоти времени, и каждый вдох — это удар ножом в бок будущего. Мы стоим на краю, где сны перестают быть личными, а превращаются в оружие, заряженное образами, которые больше не принадлежат никому: они свободны, как вирусы, как сперма звёзд, брызгающая в пустоту без цели, но с жаждой проникновения.

Тело — не дом, а проходной двор, где каждый орган шепчет на языке, которого никто не учит, но все понимают в лихорадке. Сердце пульсирует, как если бы его сжимали чьи-то пальцы изнутри, медленно, с наслаждением, выдавливая кровь не в вены, а в трещины асфальта, где она прорастает как чёрный мох, питающийся страхом утренних автобусов и запахом чужих волос в метро.

Город — это рана, которая не хочет заживать. Он дышит через нас, через наши поездки туда, куда мы не хотим, через улыбки, которые мы рисуем, как шрамы, чтобы не быть замеченными. Но нас всё равно видят. Видят стены, видят фонари, видят дети, которые играют в прятки с собственной смертью, считая до десяти у мусорных контейнеров, где кто-то оставил пустую бутылку от антидепрессантов.

Мы вовлечены. Вовлечены в механизм, который не требует понимания, только движения. Шаг влево — исчезновение. Шаг вправо — тот же результат. Единственное, что остаётся — это вращение на месте, как танец без музыки, как оргазм, который никогда не наступает, но за которым гоняются всю жизнь, как за последним поездом, который уходит в тоннель, полный глаз.

Связи? Да, они есть. Но не как нити между людьми — как корни, впившиеся в бетон, рвущие его изнутри, не ради жизни, а ради боли расширения. Мы встречаем одних и тех же людей каждый день — у киоска, на лестнице, в лифте — и каждый раз узнаём их, как части собственного кошмара, повторяющегося с точностью до дыхания. Мы не говорим, но чувствуем: между нами что-то течёт, как лимфа, как сперма, как гной. Это и есть общность.

А за пределами — пустыня. Там, где чертежи падают с неба, как перья птиц, у которых нет костей. Там, где копируют то, что нельзя украсть, потому что оно уже принадлежит всем и никому. Там, где дети учатся на чужих ошибках, но делают свои собственные — более острые, более ядовитые.

И вот — прорыв. Не в будущее, а внутрь. Внутрь материи, где каждая форма — это отказ от другой, где определение — это убийство возможности. Быть — значит отрицать. Быть — значит быть отвергнутым. Быть — значит быть выброшенным из себя каждое утро, как отходы, как сперматозоид, не достигший цели, как мысль, которая не стала словом, но всё равно оставила след на коже.

Усталость — это не слабость. Это сопротивление. Это тело, которое говорит: хватит. Это конец дня, объявленный не часами, а внутренним кровотечением, которое никто не лечит, потому что оно — норма.

А депрессия? Депрессия — это когда ты становишься слишком собой. Когда ты прилипаешь к себе, как кожа к ожогу. Когда ты — это не ты, а тень, которая ест тебя изнутри, медленно, с наслаждением, как паразит, родившийся от любви к самому себе.

Но мы идём. Идём, потому что остановка — это признание. Признание того, что мир не просто равнодушен — он враждебен. Он не убивает нас напрямую. Он заставляет нас участвовать. Участвовать в танце, где каждый шаг — это самопоражение. Где каждый взгляд в зеркало — это встреча с тем, кем ты мог бы быть, если бы не был съеден живьём системой, которая называет себя прогрессом, но на вкус — как тухлая плоть.

И всё же — есть движение. Есть пульс. Есть сопротивление в самом факте дыхания. Мы не просим свободы. Мы не просим справедливости. Мы просто продолжаем дышать, как последний акт неповиновения.

Пусть мир ломает нас.
Пусть он выворачивает нас наизнанку, как перчатку, которую больше не носят.
Пусть он превращает наши сны в инструкции по выживанию.

Мы — не жертвы.
Мы — трещины.
И через нас прорвётся то, что уже не сможет быть остановлено.