Забытые архетипы Руси

---

I. МАТЬ

Я помню тех, кто приходил ко мне без имени:
горсть зерна в ладони, обледеневший ветер в косах,
молоко в кувшине, тишина до первого крика.
Я принимала всех — жара степей и гул сосновых бортей,
солёный пот жатвы, горечь полынной ночи,
шёпот снегов, отрезающих дороги к войнам.

Мне не дано быть княгиней:
я — печь и хлеб, и нитка, что штопает небо,
когда дождь рвёт его на клочья.
Моя власть — варить молча, смотреть прямо,
не плакать, когда уходят,
и не спрашивать, когда возвращаются другими.

Я знаю, как держится мир:
на тёплой ладони, где спит ребёнок,
на спине, несущей воду сквозь метель,
на слове «надо», сказанном так, что больше нечего добавить.
В моих колыбельных — карта рек и тропа журавлей,
в моих запретах — не страх, а память о цене ошибок.

Я учила их различать хлеб и славу:
хлеб — то, что делится;
слава — то, что забирает.
Когда им казалось: «мы — край вселенной»,
я показывала окно, где утром леденеет узор,
и говорила: «видишь? мир начинается здесь».

Я из тех, кто штопает раны земли льняной нитью молитв,
кто ставит у дороги кувшин — для чужого путника,
кто знает меру соли, огня и тишины.
Мой герб прост: ладонь, расписанная прожилками,
колос, удержанный в ветре,
и взгляд, который дольше жизни.

Мне не нужен памятник.
Памятник — это сын, не повернувший меч против брата,
дочь, не продавшая душу за блеск ярмарочного стекла,
дом, где никогда не гаснет очаг,
даже если утро приходит в лохмотьях.
Я — Мать.
И если вам дорога Русь — слышите, как в моих венах
стучит её нескончаемое «будь».


---

II. НАРОД

Я — не толпа и не число.
Я — дыхание пашни, разбуженной грозой,
я — шаги по насту, где трещит февраль,
я — мост, слепленный зимой из полузабытых песен.
Во мне — и борода плотника, пахнущая смолой,
и плечо, на котором в ночь сажают мир.

Меня нельзя выучить; мною живут.
Я знаю вкус терпения: не мед, не жгучий перец —
хлеб, разрезанный на равные части.
Знаю тяжесть слова «долго»:
столетия — это утро, только медленнее.
Знаю, что такое «не предать»:
прикусить язык, когда выгодно крикнуть.

Я строю не дворцы — мосты:
через реки, бездны и невысказанные обиды.
Я помню тех, кто шёл впереди в туман и намокал первым,
и тех, кто возвращался с пустыми руками — но с дорогой.
Я умею уходить молча и приходить вовремя,
чтобы поднять упавшее, не спрашивая чьё.

Я не святой и не безгрешен.
Во мне есть усталость, грубость, огрубевшая кожа,
обидчивость, которая лечится трудом.
Но если мне доверить высоту —
я держу её плечами.
Если мне поверить правду —
я перестану бояться ночи.

Зовите меня, когда колокол ударит в небо,
когда вода поднимется до пояса и выше,
когда надо выбрать тропу там, где карты кончаются.
Я приду без знамён, со связанными ладонями —
чтобы лучше держать.
Я — Народ.
Во мне — глубина. Она не шумит,
но на ней стоит страна.


---

III. ВОЛХВ

Я из тех, кто говорит тише ветра,
чтобы не спугнуть смысл.
Я ставлю ладонь на кору дуба и слышу,
как передвигаются века, как шевелится корень слов.
Мне не нужна власть — мне нужна ясность,
чтобы назвать вещи их первыми именами.

Я знаю травы, что лечат горечь,
и слова, что закрывают дверь в ненависть.
Я не колдую; я возвращаю равновесие там,
где кто-то толкнул мир плечом.
Моя книга — не из бумаги:
её страницы — облака, река, походка журавля,
след от молнии на памяти земли.

Я видел, как на рассвете
из тумана выплывает судьба,
и понял: она любит тех, кто не торгуется.
Я учу: не ищи лёгкого — ищи верного.
Не взламывай дверь — постучи и стой настолько долго,
чтобы понять, нужна ли она тебе.

Мне приносили вопросы — как камни:
тяжёлые, острые, чужие.
Я возвращал их светлее,
потому что камни надо мыть дождём,
а не забрасывать ими друг друга.
И если кто-то плакал у порога,
я не спрашивал имени — у слёз одна грамматика.

Меня не любят князья:
я не поддаюсь приказу.
Меня не любят демоны:
я слишком понимаю их природу — пустота,
что притворяется силой.
Меня любит лес, потому что я не рву,
а прошу.
Меня любит небо, потому что я не требую,
а благодарю.

Я — Волхв.
Я держу невидимую нить между теми, кто был, и теми, кто есть.
Если услышишь в себе тихий колокольчик —
это я, напоминаю:
сначала очисть,
потом выбирай.


---

IV. ВАДИМ

Его имя — не звук, а шаг.
Первый на тонкий лёд, первый на тёмный вал,
первый, кто говорит «нет», когда всё вокруг продаётся.
Он не герой былины — он боль и достоинство,
вставшие ростом человека.

Княжеский блеск не ослепил его;
золото — это тяжесть,
а он выбирал лёгкость правды,
которая требует дорогой цены.
Когда колокол вечевой ударил в горло неба,
его голос был молнией — не для того, чтобы сжечь,
а чтобы высветить.

Он знал: свобода — не подарок,
это долг за предков,
которые молча держали мир плечами.
Он шёл — не против людей,
против бесстыдства в их сердцах.
И когда меч опустился,
он не закрылся руками —
он поставил над собой слово «правда»,
как щит, который продолжается после смерти.

Его убили.
Но есть смерти, что распадаются прахом,
и смерти, что становятся дорогой.
Его смерть стала дорогой —
и по ней идут, пусть и не знают имени,
всякий раз, когда выбирают невыгодное,
но правильное.

Не ищите его могилу.
Она — в трещинах древних стен,
в межах, где спор решили честно,
в нёмках ладоней, которые не отпустили.
Если стемнеет — вспоминайте его как огонь,
который был не для гретья, а для света.
Я — Вадим, — говорит он нам через века, —
и моё «нет» больше, чем ваш страх.


---

V. БОЯН

У него пальцы — струны,
и каждая струна — жила земли.
Он берёт их, как журавль берёт ветер,
и поднимает выше, чем можно словами.
Он знает меру слезы и смеха,
как знает море меру прилива.

Он не придумывает — он вспоминает,
что было до нас и будет после.
В его голосе — тропы, которые уже заросли,
и те, по которым ещё никто не ходил.
Он умеет превращать поражение в колыбельную,
чтобы сердце уснуло и проснулось сильней.

Он поёт князьям — и снимает с них маски;
поёт детям — и дарит им мужество;
поёт вдовам — и возвращает дыхание.
Его песня — не украшение пиршеств,
а учитель дороги:
шаг правды всегда короче шага гордыни.

Когда земля падает лицом в снег,
и кажется: всё закончено,
он встаёт посредине площади и берёт первую ноту.
И нота эта — не звук, а память:
мы выдерживали больше,
мы снова выдержим.

Боян не просит платы —
его платит даль.
Его хлеб — слушающие глаза,
его крыша — небо, которое он чинит мелодией.
Пусть гусли старые,
пусть палец в крови —
когда мир ломается,
он собирает его песней.

Кто нынче Боян?
Тот, кто достаёт из тишины смысл
и ставит его на стол,
как хлеб.
Тот, кто говорит: «слушай» —
и ты начинаешь слышать себя.


---

VI. ЮРОДИВЫЙ

Он идёт босой по лужам,
ветер играет его лохмотьями,
как знаменами собственного поражения.
Его смеются; его гонят;
его камни знают по именам.
Но когда гремит гром —
он первый крестит небо.

Он говорит нелепости,
которые через годы становятся истиной.
Он видит трещину в мраморе власти,
там, где мы видим только блеск.
Он рвёт на клочья красивые речи
и достаёт из них маленькую кость смысла:
вот, держи, грызи, пока поймёшь.

Его не купишь,
потому что у него нет цены.
Его не сломишь,
потому что у него нет того, что можно отобрать.
Он беден, как воздух,
и свободен, как воздух.
Он знает, что истина любит смешных —
они не опасны для неё.

Он входит в храм и ставит свечу не тем,
кому принято,
а тем, кого забыли,
и свет делается честнее.
Он смеётся над собой так громко,
что нам становится стыдно смеяться над другими.
Он — нож, обёрнутый в тряпку,
чтобы ранить меньше, чем лечить.

Когда город устаёт от собственных зеркал,
он поднимает осколок и смотрит сквозь него на солнце.
И солнце, удивлённое,
сходит чуть ниже —
посмотреть, кто это не боится быть никем.

Юродивый — это сторож любви.
Он не допускает,
чтобы мы превратили сердце в закон
и закон в камень.
Его миссия — взламывать скорлупу привычки,
чтобы из неё опять вылупилось живое.

И если однажды ты увидишь в снегу
человека, который делит с воробьями свой последний хлеб,
не проходи мимо.
Может быть, он и есть та невидимая ось,
на которой пока ещё держится мир.


---

ХОР РУСИ

Мы — не голоса, но дыхание земли,
мы — не тени, но корни, питающие ствол.
В нас бьётся одна кровь — колос и молния,
плач и песня, рана и ладонь.

Я — Мать, что учит держать мир на ладонях,
и я — Народ, что держит плечами небеса.
Я — Волхв, что бережёт равновесие ветра,
и я — Вадим, что ставит правду выше меча.
Я — Боян, что поёт раненой земле её силы,
и я — Юродивый, что смеётся, когда вы плачете,
и плачет, когда вы забываете смеяться.

Мы разные — но мы одно дыхание.
Мы не спорим: мы срастаемся, как реки.
Каждый — лишь часть, но вместе — целое,
которое выше страха, голода и смерти.

Вам кажется — нас нет, мы забыты,
мы — пыль на страницах летописей.
Но мы стоим в вас,
когда вы выбираете честь вместо выгоды,
верность вместо лжи,
дорогу вместо тупика.

Мы — хор Руси.
Не прошлое и не легенда —
мы настоящее, живущее в каждом,
кто слышит в тишине шаг предков
и решается идти дальше.

Слушайте нас не ушами, а сердцем.
И если дорога станет тьмой,
помните: хор не умолкает.
Он звучит в крови, в песне, в совести.
Он — ваша внутренняя крепость.

И когда вы встанете плечом к плечу,
вы услышите, как тысячи лет
собираются в одно слово:

«Будь».


---