Глава 3

Чай пить — не дрова рубить, мир освещается солнцем, а Человек знанием блатных законов, автор давно изъят из Движения, сидит целый день, застывший в своих собственных травмах, вспоминая прошлое: «Олимпийский огонь на нашей земле, а в роли обиженных в то время на зонах — маленькие дети!» Во время долгой отсидки, ограниченности в пространстве исчезает бремя стремления к абсолютной оригинальности, прекращаешь попытки создать что-то из ничего и начинаешь поощрять чужое влияние вместо того, чтобы избегать его, так приходят к ВорАм, все, что ими должно быть сказано, давно было, но поскольку кто-то их слушал, но не услышал, могут нам сказать еще раз без перехлестов, но энергично; то, что мы любим, творит нас и придает нам форму, мы то, что мы решились впустить в нашу жизнь, генеалогическое дерево есть у всех ВорОв, линия передачи, есть оно и у их идей, правильные арестанты, стремяги занимаются отбором Людей, чтобы одушевить тот мир, который вокруг себя создали, дорога в тюрьму начинается не в тюрьме.

Быть ВорОм как самоубийство, совершить его сложно, не отхлестать себя прилюдно по щекам за пару-тройку опрометчиво высказанных при всех тех же идей, а действительно лишить себя жизни, надо постараться, впрочем, у некоторых получается само, если Вор в законе любит наслаждаться жизнью в режиме охранник на входе, охранник на выходе, обходите стороной, ВорЫ пытались разными «понятиями» остановить волну перестройки, которая вымывала из России все Человеческое. Почему Движение называлось Движением, в нем все все время что-то делали, куда-то бежали, хотели кого-то убить, пытались куда-то сбежать, поехать очень активно, много куда-то ходили и бегали, на  самом деле — на самом деле! — стояли на месте, в лучшем случае бегая по кругу, не отвечая за свои поступки, предоставляя все чёрной руке судьбы, что обязательно влекло к преждевременной смерти его героев, Движение — это смерть, любой его герой рано или поздно становился мертвым. Смерть высокая особа, и если она заранее оповещает о своем прибытии, ее следует принимать со всевозможными изъявлениями почета, это относится и к тем, кто с ней на короткой ноге, по кодексу этикета снайперов безмолвие и неподвижность в засаде в снайперской лежанке знаменуют к ней глубокое почтение.

Киллер взглянул на свое шаткое подножие, затем обратил взор на бурлящую речку, бешено несущуюся под его ногами, видимо, один из притоков Пянджа, он заметил пляшущее в воде бревно и проводил его взглядом вниз по течению, закрыл глаза, стараясь сосредоточить свои  мысли на прицеле, до сих пор водичка, тронутая золотом раннего солнышка, туманчик, застилавший берега, ниже по течению маленький кишлачок, рота солдат, плывущее бревно отвлекали его,  ощутил новую помеху. Какой-то звук, назойливый и непонятный, перебивал его мысли,  резкое, отчетливое металлическое постукивание, словно удары молота по наковальне, в нем была некоторая звонкость, он прислушивался, пытаясь определить, что это за звук, откуда исходит, бесконечно далекий и безнадёжно близкий, удары  раздавались через правильные промежутки, но медленно, ждал нового с нетерпением, почему, сам не понимая. Постепенно промежутки между ударами удлинялись, паузы становились все мучительнее, чем реже раздавались звуки, тем большую силу и отчетливость они приобретали, словно ножом, режа ухо, он едва удерживался от выстрела из подствольного гранатомета в ту сторону, АКМ лежал рядом, что он слышал, была рубка голов по законам шариата, сегодня пойманным наркоторговцам рубили головы, посмотрел вниз и снова увидел воду под ногами. «Отрубили бы только руки, — подумал он, — или в крайнем случае надели бы им петлю или утопили, бросили в воду, тоже мне правительственные войска,» — ему самому захотелось глубоко нырнуть туда, где даже пули не достанут, он бы доплыл до берега, скрылся в лесу и пробрался в Пакистан, какой он, ужасно интересно! Уже Индия…

Когда эти мысли, которые здесь приходится излагать словами, сложились в сознании обреченного на стрельбу на поражение без предупреждения в других людей, точнее, врагов, молнией сверкнули в его мозгу, Узбек сделал ему знак, Сержант отвалился в сторону, жидкая саксауловая роща, где была засада, росла у поворота узкой горной дороги, до этого места неуклонно поднимавшейся в гору, устремлявшейся на юг, здесь она круто сворачивала на запад, огибая вершину, метров через сто опять на юг вниз через долину, там, где дорога делала второй поворот, над ней нависала большая плоская скала, слегка выдававшаяся на север и обращенная к низине, более прозрачная, похожая на хрустальную или из кварца, откуда начинала свой подъем сама дорога, скала накрывала собой высокий утес, брошенный с его вершины камень упал бы прямо вниз на верхушки других камней, пролетев расстояние в тысячу с лишним метров, Шах с Бирей лежали на другом уступе этого самого утеса, их взору представлялся не только короткий отрезок дороги и нависавшая над ней скала, но и весь кишлак, по всей вероятности, от такого вида у многих сразу закружилась бы голова.

Вдали за этой долиной громоздился целый ряд гигантских утесов, больших, подобных тому, с которого нам открылся вид на эту величественную картину и по которому дорога взбегала вверх к самой вершине, отсюда с наблюдательного пункта на ней казалось, что долина замкнута со всех сторон, и на ум невольно приходила мысль, каким образом дорога, нашедшая себе выход из долины, ранее нашла в нее вход, откуда течет и куда убегает дерзкая горная река, разрезавшая надвое лежавшую далеко внизу горную  долину и осмелившаяся противопоставить вековому покою седых афганских гор своё вольное движение, как бы красива ни была какая-нибудь местность, кандидаты кисельных наук моджахеды все равно рано или поздно превратят ее в театр военных действий, на дне этой военной мышеловки, где полсотни правительственных солдат, охраняющих выходы, могли бы взять измором и принудить к сдаче целую армию, скрывались пятьсот боевиков пехоты талибов, пятьсот, был приказ работать по всем повстанцам, российские танки маршем шли целые сутки без остановки сюда от границы от Термеза и теперь расположились на отдых, как только стемнеет, начнём, они выступят, поднимутся на кручу, туда, где сейчас караулил Шах, и, спустившись по другому склону горы, обрушатся на лагерь врага в боевом порядке, снайпера перед этим снимут часовых, Киллер толкнул Бирю.

— Они рассчитывают напасть неожиданно с тыла, куда дорога, в случае неудачи окажутся в чрезвычайно трудном положении, если благодаря какой-нибудь случайности или нашей бдительности их передвижение будет обнаружено, на удачу им рассчитывать не придётся, набери по возможности танкистов, — морпех аккуратно снял крышку рации.

— 555… — Своей честностью, преданностью делу и отвагой питерец быстро заслужил признание товарищей и полкового начальства, и именно благодаря этим качествам и некоторому знанию боевого дзюдо, мастер спорта, ему и было дано опасное поручение бытЬ наводчиком у Сержанта, Узбеку охранять, снайперская «тройка». Кто скажет, злым или добрым был Узбек, в глубокой тиши и истоме жаркого полудня какой-то невидимый мусульманский джинн, посланник судьбы неслышно коснулся своим перстом очей его сознания, прошептал ему на ухо таинственные слова, неведомые людям и прежде ими неслыханные, береги Шаха, полтора года он инстинктивно сжимал в правой руке винтовку, послушно.

— Посмотри! — В первый момент Узбек испытал только наслаждение, такое чувство доставляет человеку созерцание картины редкой красоты, на самом краю плоской скалы, как принято говорить на Востоке, раскинувшейся в десять направлений, лежавшей на колоссальном пьедестале древнего утеса, неподвижно застыла величественная статуя всадника командира моджахедов в чёрном тюрбане, четко вырисовывавшаяся на фоне пустого неба, с широкими плечами и тонкой талией, всадник сидел на вороном коне с военной выправкой, в его фигуре чувствовалось вынужденное спокойствие посланника исламского бога, вершителя жизни и смерти. Но не только он.

— Давай! — Киллер показал рукой, Узбек снял чехол со своего прицела, закрыл левый глаз, приник к стеклу, автоматически выцеливая. — Покажи нормальную СТП.

— Быстееееейййй, — прошипел морпех, — сейчас уйдёт, вбок не сваливай… — Чёрный тюрбан всадника как нельзя лучше гармонировал с бескрайним пространством бесчисленных афганских горных цепей, на топографической военной карте коричнево-синих, блеск металлических частей его оружия, старинной длинноствольной афганской пищали и сабли, и медных блях на попоне с цитатами из «Корана» смягчался падающими солнечными лучами, масть арабского скакуна была спокойного, но яркого тона, светло-пегая, пищаль лежала спереди на луке седла, казавшаяся отсюда через оптический прицел удивительно короткой, всадник придерживал ее правой рукой, левую, в которой он держал поводья, не было видно, сабля сбоку в точеных ножнах.

— Ещё бы взял лук и стрелы, — улыбнулся Шах, — готов?.. — Лошадь стояла в профиль, ее силуэт отчетливо выделялся на фоне неба, морда вытянута по направлению к большим утесам, главный среди пятисот боевиков повернул голову в сторону так, что хорошо стала видна его длинная вахаббитская борода и висок, смотрел вниз в долину, снизу вырисовывавшаяся на фоне неба фигура всадника казалась бы громадной, а сознание, что ее присутствие означает близость грозного врага, делало бы ее в глазах русских солдат чем-то героическим и внушительным, поэтому снайпера всегда сверху, отсюда любой букашка, которую можно взять и раздавить одним движением курка, была бы хороша подставка под «плётку», «ноги».

— Выставился? Заходи на 1200… Огонь! — Сначала всадник покачнулся, потом раздался шлепок, лошадь взяла в сторону.

— Попал, — довольно сказал морпех. — Болт. — Он достал из кармана порезанную в размер для чистки хлопчатобумажную тряпку, войлочный цилиндр для чистки канала ствола не взял.

— По лошади не могу, — Шах махнул рукой, понял, Биря внезапно дико заулюлюкал во весь голос и дал в небо из ракетницы так, что осветило все, труп князя моджахедов, вскинувшуюся на дыбы и пытающуюся скинуть его породистая лошадь, слетевший с головы поражённой цели тюрбан с какой-то блестящей драгоценностью наверху, бегущие к ним из ущелья серые тени и реактивный залп пушки советского танка, танки это пушки, начался бой.

— Ничего, — проворчал Киллер, — а то, как ты в прошлый раз салат «оливье» по коробкам из-под чая разложил, картоном потом вонял, думал, и в этот раз что-нибудь такое, куда попал, видел?

— В шею, — тихо сказал Узбек, — навылет с полочки. — Кто убил командира «духов», никто никогда так и не узнал, внутренняя кухня снайперов заколоченное окно даже если надо напомнить кому-то  о своём славном прошлом, Шах посмотрел Узбеку прямо в лицо, в глаза, в его храброе, отзывчивое сердце, разум незамутнен, пацаны не могли надеяться взять врага в плен, а напугать его означало дать возможность вернуться в свой лагерь со своей роковой властью, всех правительственных солдат зарезать, ясно, вариант один, застрелить без малейшего промедления из засады, не размышляя, не обращаясь мысленно ни к Богу, ни к Аллаху, ни к кому-то третьему типа Пригожина, сразу уничтожить! Жестокость, нет, необходимость.

— Будем отходить! — Киллер повернул голову, посмотрел вниз, на дно воздушной пропасти, казалось, с поверхности моря он глядел в глубину Марианской впадины, упорно всматриваясь в бездну, и отпрянул, сразу же увидев цепочку других таких же чёрных всадников, извиваясь, она ползла по зеленому лугу, лица у командиров были замотаны чём-то чёрным, виднелись только глаза, идиоты, ни один русский комдив не позволил бы своим офицерам вскочить на лошадей на открытом месте, за которым можно было наблюдать, по крайней мере, с десяти горных вершин и скакать навстречу тысячепроцентой гибели кому-то на подмогу, Шах отвел взгляд от долины и устремил его в небо, чтоб глаза отдохнули, потом снова посмотрел на них сквозь прицел своей СВД, начал считать.

— …восемь… — Что бы ни случилось, они должны исполнить то, что считают своим долгом, полностью владел собой, зубы крепко сжаты, спокоен на вид, как спящий тигр, никакой дрожи, задержанное на мгновение, пока брал прицел, дыхание было ровным, пульс неучащенным, себя уже победил, Узбек его понял, Всевышний любит сильных. — …по команде кабанчиков! — Сбоку утес казался совершенно отвесным, его верхняя часть отчетливо выделялась на фоне голубого неба, которое приблизительно на половине уступало место далекому горному кряжу, соперничающему с ним своей голубизной-силой, далее Пакистан, ближе к земле утес исчезал в жаркой пыли, задрав голову, всадники смотрели вверх на недосягаемое, предугадывая за ним потрясающую картину, воины ислама на лошадях бьются с бронированными танками и побеждают, скорее на подмогу, война даёт отличится всем, такой случай, по воздуху верхом на коне в долину спуститься может лишь настоящий воин, дураки-храбрецы сидели очень прямо, по-кавалерийски проглотив аршин, плечи назад, грудь навыкат, крепко держась в седле и натянув украшенные серебряными колокольчиками поводья, словно сдерживая своих чересчур норовистых коней, каждый султан, некоторые под опиумом, руки в длинных перчатках-крагах скрыты облаком взметнувшейся конской гривы, чёрной, белой, рыжей, потом поскакали, полетели, вытянувшись в струну бешеным галопом по горной дороге, на глазах у Узбека, первая лошадь вдруг изменила положение и выбросила вперед все четыре ноги, как скакун, взявший барьер, потом вместе со всадником упала в пропасть, произошло в воздухе.

— Первый есть, — сказал Биря. — Чикамога! — Старый питерский сленг.

— Мясник, — глазами показал Узбеку Шах, с ужасом и изумлением моджахеды посмотрели на исчезнувший призрак своего товарища, всадника в небе, подлетел метров на сто вниз летописцем своего собственно апокалипсиса, они остановились, были потрясены и взволнованы врезанной по ним внезапной стрельбой не понятно, откуда, ноги второго мерина подкосились, и он упал вместе со всадником туда же, если не труп, точно калека, почти в ту же щель.

— Второй, — морпех поправил на животе флотский ремень, через несколько секунд раздался звук СВД Сержанта тройными, бам, бам, бам, бам, бам, бам, через секунду показал братишкам кулак, пять, одному удалось остаться, самому последнему, уклонился.

— Два Биря, пять я, — губами улыбнулся Киллер, — Узбек! — Бача прицелился, тоже дал тройной сверху вниз, лоб, грудь, лошадь не поняла, ее наездник исчез, вынесло из седла вместе с самим седлом, частью сбруи и стременами в тартарары.

— Отходим, — за кустами танки добивали «чёрных аистов», Узбека так поразили изящество и грация, с какими скакали матёрые талибы, что он молитвенно сложил руки на груди, упокой Аллах их всех в рай, командир, человек бывалый и опытный, в ответ только улыбнулся, возможно, они туда попадут, погибли за свою веру.