Великолепная семерка

­­­­­(провинциальный российский остерн)

Я знал, что будет весело
в разбое у реки;
Потом поделим весь улов,
и будут пироги!

У нас – сплошные вычеты.
Так надо ж… – в бога мать!–
изъять чего наличного,
лохАм бока намять...

Он шел, соприкасаючись
с девчонкой, под зонтом.
На нем был кемель* заячий,
но перстень – золотой!

И все они шушукались,
и он ей ручку жал.
Такой он весь был щупленький,
что стало просто жаль.

Но недосуг нам взвешивать!
Шаг тверд, весом, упруг!
И мы с улыбкой вежливой
берем их на испуг.

Нас – семь! Чего ж печалиться!
«Эй, детка! Паренек!
Хорош к девчонке чалиться!
Пришли-ка перстенек!»

Он сдвинул кемель, загрустил,
в затылке почесал.
Ему бы малость подрасти,
а так – одна печаль.

С испугу, что ли, он присел,
печали не тая?
И вдруг – оскал, прыжок, прицел
и дикий вопль: «Ки-я-а-а-а!»

Девчонка тоже гикнула
и туфельки – долой;
ножонкой лихо брыкнула
и повела рукой,

и локотком заехала,
движенье заверша...
Да что ж тут? Не потеха ли?
Эй, други, кореша!

Где Колька? У него ж кулак,
как гиря! Где Софрон?
Ему ж и пятеро – пустяк,
он в боксе – Цыцырон!

Эх, Николай, да что ж ты так?..
Да это ж просто стыд!..
Софрон, не чуя живота,
хрипя, ползет в кусты...

Я озверел, набычился,
смахнул ладонью пот,
я кралю эту вычислил:
желает взять на понт!

Но тут мне пальчик врезался
под дых, и я притих...
лежу, не то мне грезится,
не то в моргалах тик...

Они ушли, довольны, чай, –
какие им дела,
что позади, стенаючи,
шевЕлятся тела.