Август Иванович Могильёв

1.
Хотел бы я поведать вам без лишних слов —
Кто такой Август Иванович Могильёв.
И я расскажу, ничего не тая,
Какая творца поджидает судьба.

Всё было однажды, в единую ночь,
Когда и Луна не смогла бы помочь.
А если Поэт остаётся один —
Перед ним открывается целый мир...

Зажигаются свечи – разгоняется мрак,
И сметают большой в голове бардак,
И выделяют мысль всего одну –
Про комнату, жизнь и глубину.

Лоском сверкают соцветия роз.
Они создают такой симбиоз,
Что светятся разным узором поля,
Строчки в себе сохраняя не зря.

Но! Мир тот не прост, не покрытый лугами,
В мире его не бросают цветами,
И для поэта этот мир нарастал -
Он лишь чернилами его обуздал.

Ох, чернила поэта!
Как тягучи и так хороши,
Но для другого света
Они все безумно мрачны.

И вот - подрезая перо,
Макнул в чернильный котел сиё,
Задрожала рука, задёргался лист,
И послышался долгий и звонкий свист...

Иногда долгой, чернильной нитью,
Горизонтной линией на берегах
Ты выводишь с особой прытью
Образа, которые видишь во снах.

Образа те бывают разные -
Заяц в высоких горах,
Человек сердца алмазные
Ломает в пух и прах.

2.
Вдруг! Из чернильных нот и ран
Явился старый калека Иван.
Разорван зипун, и тальянка в руках,
Борода на лице. Мужик как в мехах.

Смотрел на меня он своими печальными очами,
Как бы глядела лиса в норе
На гостя пришедшего извне,
Изрядно выпившего и бродящего полями.

Тальянкой сыграв, шагая на месте,
Молвит он мне, как начало для песни:
"Ты погоди и послушай, дружок.
Разве так плох деревенский рожок?

Хоть поминай и сейчас, и потом,
Отчего так любился отчий дом.
Почто купаться на речку ходил
И радость души своей положил.

Или напомнить, мой милый, тебе
Как на покос мы вставали в росе?
Молилися богу, ели ксени...
Может, об этом в письме помяни?

И балалаечник наш, Василёк,
Который любую песенку впрок
Сыграл бы для нас, мы подпели б разок –
Разве не это нам счастье, сынок?"

Бородатый пропал, помахав мне рукой,
И оставил пятна чернил пред собой.
Тут же стук, похожий на трость –
И появляется новый гость.

3.
Высокий стан. Не меняясь в лице,
Из моих строк выходит Monsier1
Он представляет вид особы такой,
Что из страны европейской одной.

Во фраке, жилете, и галстук при нём,
Цилиндр снимает, как при встрече с царём,
И мне говорит он: "Salut, mon ami! 2
Разве можно скучать по болотной любви?

Имя мне Август, душой поражен
Я вашему слову – низкий поклон.
Да только считаю, чтоб был размах –
Долой лапти на поэта ногах!

La revolution3 гремит! О ней слагают песни и баллады,
А вы – не становитесь деревни пастушком!
Пишите о стране, других перекрывая взгляды
Своим высоким поэтическим крылом!

Забудьте прочие унылые страданья,
Которые укрыли из меха пиджаком.
У нас сейчас не эпоха увяданья –
Ударьте ж в барабан железным молотком!

Уж лучше стройность сонета иметь,
Нежели песни слащавые петь!
Ох, бедные и совсем несчастные люди,
Им бы гимн протянуть при последней минуте!

Ничего не поделать, c'est la vie!4
Хоть нет в моей крови берёз и коры,
Но без меня имя - пустой лист.
Шейнмаер Никита, а не артист!"

Поправив свой фрак и ушедши прочь -
Пропадает и эта долговязая фигура,
И хотел бы я им всем помочь,
Только чернила опять повернуло.

4.
В полумраке, в ночной тиши,
Приходили мне типажи.
И каждый из них казался мне сущим вздором,
Но тут услышал звук колокольный перебором

И вот, из моих последних строф
Вышел знакомый мне Могильёв
Внешне кудряв и опрятен на вид
Парфюмом мужским от него разит.

Я его знал, и встречался с ним –
Похож на меня, словно мой сын.
И говорил он о всяком-разном таком,
Что походит на звон серебристых окон

Движения плавные, усталый взгляд,
Что хладной теплотой был часто объят.
Кивнул, чтобы наш начать разговор,
Который звучал как церковный хор.

"Здравствуй, друг мой, и пером и добрым словом,
Я всегда и всячески поддерживал тебя.
А ты угрюмым, затяжным подолом
Расскашивал стихов границы, челюстью скрипя.

Ты написал умело,
Но не пустил в тот свет,
То, чем душа ревела
И как живёт поэт.

А ведь, вокруг тускло-великого бездумья,
Найти родные, для основания, начала –
Как мыслями обливая перепутья,
Бояться шагнуть и налево, и направо.
И я боялся. Коверкал рифмы,
Подбирал горящие слова.
Но жестокости неприменимы
Для описания жизни певца.

Каждый готов писать,
Посвящая славу себе.
Всех родных вспоминать,
Подарив им три слова в конце.

Но, не каждый ползёт лозой,
По тяжёлой, грязнолицой судьбе.
Ведь будь у тебя покой –
Ты сразу бы слыл простаком везде.

И приходится блуждать чепухою,
Собирая на себя руганья дряни.
И воспоминания прохладой ноют,
Пока мир не одаришь чудесами.

Такой сюжет. Ничто не сделать.
Осталось суть принять, как есть.
И чтобы жизни переделать –
Нужно свою душу сжечь. "

5.
Пропал и он. Перо дошло до края.
Я раздумьями своими огрет.
В комнате зияет тьма глухая,
И в окошке теснится рассвет


Я сидел, как старик на рыбалке,
Как волк, выжидающий месяца свет.
И всё также бьётся в рубашке
Трёхличного сердца обманчивый след.

Я, привыкший разбирать всё, читая,
Был готов, не закрывая век,
Написать о каждом, не привирая,
Словно каждый из них – человек.

Вновь обмакнулось перо в чернила,
Повернулся удачный момент –
Голова, как ночник, осветила,
Мыслей связных большой постамент.

И натянул я лапоть на левую ногу,
Лакированный ботинок на правую.
Посмотрел краткий взор на дорогу далёкую,
И вот – она пришла в голову лохматую.

Теперь пишу о природах,
О глубинах городских рек,
И всяких других свободах,
Где живёт личность вовек.

Завершил. И две строчки осталось
Для моих последних слов…

"Приходил,
                Писал,
                И был таков
 
Ваш
        Август
                Иванович
                Могильёв"



1 Месье (франц.)
2 Привет, мой друг
3 Революция
4 Такова жизнь!