Заводная груша

Живём мы втроём. Папа – с девками на мамину пенсию пьёт,
Она не пойми кому молится, запрятавшись в угол, как крот.
Я много занятий освоила – то в баре пивас разношу,
То песни пою или бобиком усталым спортзал сторожу.

Ночую порой у приятелей – идти не охота домой.
Там ждут дней своих прожигатели, кого не считаю семьёй.
Когда папу видела трезвым я? Все люди – его кошельки.
Дрожу, на лице видя мамином в сетях из морщин синяки.

Зачем она терпит? Бежать бы! Но нет – пирожки печёт,
«День станет светлей от улыбки» – соплячье кредо поёт.
Уйти ей сто раз предлагала – упёрта день ото дня:
«Пойми, он покончит с собою, коль рядом не будет меня».

Коль папа лез в драку, умела удар его отразить
И пальцы верным кастетом в отеческий бок вонзить.
Сестра моя импульсивность однажды вышла во вред –
Разобралась кулаками, хотя могла сказать «нет».

Аглая – тренерша – думала с друзьями обчистить спортзал,
Меня подкупить, чтоб на их дела я закрыла глаза.
Но я была против. Как пьяная, эспандер сжала в руке
И выбила дробь барабанную на тренерской наглой башке.

Согласно суду, я отправилась на курс в лучшей из больниц.
Со мной психиатр беседовал, заполнив много страниц.
Закат, на гнойную рану похожий, достиг окна.
«Твой случай, – сказал, – не единственный. Но знай, что ты спасена».

Дорога короткая – ванная, сортир, пищеблок и кровать.
Мне что-то ввели. От насилия – в висках боль, тик, тянет блевать.
Я всё же не дрозофила. О, чёртов эксперимент!
Свести может ныне в могилу один интернет–коммент.

Природа всегда равнодушна: акация расцвела...
Плетусь я домой, мечтая, что стану такой, как была.
Наружу дверь. Папа – с девками, пахучий, как винзавод,
А мама «Улыбку» трёклятую поёт и меня не ждёт.