***

Она не была создана для яркого солнца и восторженных взглядов толпы. Её стихия – тишина, нарушаемая лишь шёпотом простыней, и бархатная тьма, застилающая окно. В ней не было кричащей красоты дневных бабочек, пойманных в сачки любопытства. Нет, она была из породы ночных мотыльков – существ тайных, трепетных, чьё очарование раскрывается лишь тому, кто осмелится потушить свет.

Он не боялся темноты. Он жаждал её. Для него эта тьма была не отсутствием чего-то, а иной, более тонкой материей, где обостряются иные чувства. Здесь он слышал не звук, а её дыхание – лёгкое, прерывистое, похожее на шелест крыльев о шёлк. Здесь он видел не черты лица, а бледное сияние её кожи в отсвете луны, скользящий блик на скуле, влажный блеск полураскрытых губ.

Его пальцы не спеша вели разведку по карте её тела, незрячую и оттого бесконечно точную. Каждый мурашек под подушечками пальцев был вспышкой на небосводе. Каждая родинка – тёмной звездой, которую он запоминал на ощупь. Он чувствовал, как под его ладонью вздымается и опадает её грудь, как напрягается и снова растворяется в расслаблении живот. Её кожа была прохладной, как ночной воздух, и он ощущал, как от его прикосновений она загоралась изнутри – тихим, томным жаром.

Она не раскрывалась сразу. Сначала это была лишь тень, лёгкое движение в полумраке. Но он был терпелив. Он ждал, и его ожидание было молитвой, приглашением. И тогда она явила ему себя. Медленно, словно не доверяя, она распахнула свою душу – ту самую, что прячется под покровом кожи. Её движения были лишены позёрства, в них была трепетная, почти болезненная искренность. Она арочила спину, и в лунном свете проступал изгиб позвоночника – хрупкий, как стебель, готовый сломаться от слишком сильного порыва.

Его губы нашли её в темноте – не рот, а сначала шею, ту самую точку, где бьётся испуганная кровь. Вкус её был терпким, солёным от капельки пота. Он чувствовал, как под его поцелуем тает её оцепенение, как трепет пробегает по всему её телу, заставляя пальцы впиться ему в спину. Её стоны были тихими, приглушёнными тьмой, но от этого каждый из них был подобен крику, оглушающему своей интимностью.

Он вошёл в неё, как входят в тёмный, таинственный лес – с замиранием сердца и полным доверием. И она приняла его, обвившись вокруг него всеми своими тенями, всей своей прохладной нежностью. Они двигались в немом ритуале, подчиняясь лишь ритму, который диктовала им сама ночь. Её ногти оставляли на его коже не царапины, а следы, похожие на тайные письмена, понятные только им двоим.

В финале, когда волна накатила и отступила, оставив их влажными, дрожащими и безвольными, он прижал её к себе. Её крылья – её душа, её страхи, её самое сокровенное – теперь были расправлены и беззащитны перед ним. И он, единственный, кто не испугался темноты, чтобы увидеть это чудо, восхищённо наблюдал, как в её глазах, отражающих лунный свет, медленно гаснет последняя судорога наслаждения. Она была мотыльком, и он стал её ночью – единственной средой, где её красота была видна целиком.