Питерский ежедневник

i. обзор города

Тонкий слоёный пирог. Солоноватое тесто
с послевкусием как величия, так и сырости.
Болото, что от горсти дрожжей воскресло,
себя возомнившее, напитавшись близостью
с морем, апогеем империи. Престолом
святого Иса;ка; бог знает, какой по счёту
Голландией. Очередным осколком
святого помысла на службе чёрта,
читай - человека. Какая разница? Ты,
как и его плоть, практически полностью
ни что иное, как приземленная форма воды,
с набитой доне;льзя ротовой полостью
людской похлёбкой. Праздничный стол каннибала:
булка из костной муки, требухи, со;ли.
На ужин финское заливное
в желатине венецианского карнавала.

ii. речной трамвай, наружность Эрмитажа
 
Вид с воды открывает глаза на кардиограмму волн.
Лохмотья их гребней раскачивают ча;йку.
Теплоход, натужившись, издает затяжной вой,
и, накрени;вшись, ползет под арку
моста. Укорачивается шея, голова жмется к плечам,
блекнет свет, заменяясь звуком. Эхо
усиливается. Теплоход возвращается на причал
с облегчением. Вместе с ним ты. Веко
подергивается, но выдох спокойный. Идти
удобнее по суше, чем по воде. Ста;туи
крадутся к небу, пытаясь землю покинуть, и
замирают на крышах, завидуя стае
перелётных птиц. Лучше не дожидаться
холодов, но снова придется остаться на зиму.
Стрелка В.О. трясется в танце,
как стрелка компаса, опять неверно определяя азимут.

iii. внутренности Эрмитажа

А кто-то не смог выбраться даже наружу,
и теперь по правую руку от вас вы можете
увидеть мучнистого цвета ли;ца неуклюжих
изваяний, обронивших носы или руки. Прошлое
разбрасывает себя вдоль стен музея -
индеец, загнанный в резервацию.
Настоящее бредёт мимо него, глазея
по сторонам, отражая глянцем
органов зрения видимое. Мало, что впитывая,
доверяя восприятие объективу камеры.
Фильтр памяти сквозь крупные ячейки сита
пропускает образы, оставляя главное:
с кем спали, что ели, портреты Екатерины,
туалет там, где вход, рядом с ним кафетерий.
Гул в ногах наводит на мысль, опуская причины,
что хорошо, что недолгим был век империи.
 
iv. Кунсткамера, Кронштадт

Разлиновка острова упирается в поля волн, тем самым
уходя в бесконечность, смотря в которую,
можно увидеть отражение монстров: в банках,
линзах, фрагментах мозаики и т.д. В сторону
отводя взгляд перевести дух, утыкаешься
в стайки людей, заинтересованных искренне
в том, как неполноценные формы жизни
сохраняют себя в формалине. Кашель
застревает в высохшем горле. Вечную
память обретает попавшее на витрину
музея. Время взмахивает венчиком
и разбивает сгустки памяти. Псевдонимы
в грунт вцепляются крепким пальцем,
разливаются рёвом, дабы оставить след
на поверхности. Вокалист предвкушает овации,
но зритель уходит, не дождавшись начала концерта.

v. протестантское кладбище, полнолуние

Среди серых камней наконец обретаешь покой.
Не всем, кто мечтал умереть на Васильевском, удалось это сделать,
да и кровати счастливчиков покосились изрядно, на то
и нужны балдахины - скрываться от глаз чужих. Серость
обильно справлена зеленью мха и бурьяна.
Лютер был прав и стоял на своем, вот только
лежать на своем все же приятнее. Плёнка
ещё на один оборот уходя назад, плавно
мешает прошлое с настоящим, конец с началом.
Делает точный прогноз, опираясь на экспертизу
двойной экспозиции, совмещающей кадр за кадром
уже мертвое и пока что живое, в линзе
преломляя две части единого целого, разделённых
временем, но слипшихся на случайном фото.
Огромный зрачок луны утопает в волнах,
как и все остальное топит в себе этот город.
 
vi. развод мостов, Анненкирхе

Ночью снова тянешься к жидкости. Спутник Земли
порождает прилив людей, чем сужает берег.
Костяк металлической рыбы словно полип
вырастает на слизистой оболочке реки. Двери
мостов сквозь глазок смотрят в небо из аметиста,
и, узнавая его, начинают движение, отдаляясь
от темной воды, золочёной разлитыми искрами,
по талонам выданными подсветкой соседних зданий.
Небо впадает в открытые пасти. Рыбёшки в ужасе
разбегаются кто куда, застилая дымом
безумие речной глади. Пунктир линий отрыва
города стал осязаем. Окружность
век уводит ботинки в направлении
то ли сгоревшей церкви, то ли кинотеатра,
лучше многих вкусившего равнодушие времени.
Фонари отправляются спать, не надеясь проснуться завтра.

vii. полторы комнаты, макет, литературная гостиная

Квартира со странно посчитанным количеством комнат
годами скопившейся шелухой облицовки прячет
букву "р", с трудом различимую в лексиконе
одного из ее обитателей. Пращур,
взываем к тебе - внемли, очнись.
Ты, слишком увлёкшись в игре в догонялки,
убежал от дома, страны и жизни,
взамен колеса выбирая палки.
Тень низвергается на макет пространства,
объятого тобой рифмой и стоптанного подошвой.
Делает крюк, вираж, сравнимый с американской
горкой, на чьих рельсах ты столько прожил.
Крошечные людишки на этом макете
о себе расскажут, стуча по струнам и бубнам.
Но то почти никто не услышит, и ветер
развеет их чаяния по улицам Петербурга.
 
viii. Выборг

Отравившийся человечиной поезд,
ласточка, надорвавшая гнусом брюхо,
лениво плетется к себе в гнездо. Поздно
роптать на судьбу, потому глухим стуком
колес метя путь, как палкой слепой,
железная птица, к полетам не склонная,
садится за новый обеденный стол,
остатки прежнего наружу сплевывая.
Оцени правильность совершенного выбора.
Камень, подвергшийся крионизации,
держит змею за пазухой. Вырванным
с корнем деревом скалы сопротивляются
навязанной геометрии. Повернув набок
голову, глаза скрещивают параллели,
и, продлевая пространство, находят за;мок,
венчающий остров, на коем уснул, на забвение.

***

Лишь самому себе свой. Опоясанный колоннадой,
висишь на краю обрыва. Меняешь имя за именем.
Металл лижет бетон, гранит обвивает мрамор.
Нева, сбежав от каналов, глотает фасады Зимнего.
Фонтаны с пеной у рта стремятся добраться к облаку,
но облако тает дождем. Асфальт нефтяной радугой
растает в улыбке. Что добавить к облику
куска земли, зажатого между Ладогой
и Балтийским морем, забвением и историей?
Что останется в памяти, что упокоится в прошлом?
Тебя не понять разумом, твою не снести ношу.
Осталось лишь наблюдать за тем, как бутафория,
раскинувшись по проспектам, улицам и анфиладам,
ползет вдоль линии жизни, себя добавляя в реальность,
стирая границу между снами и правдой.
Так ты и стал собой. Иного тебе не осталось.