V. О лирике

Татьяна Бек.  «Определение лирики»

Определение лирики

Медведица мрачная – локально
распространенный вид бабочек,
требующий охраны…
  Из справочника

Серое с красным; присыпка табачная;
Четко очерчены черным края…
Бабочка вида «Медведица мрачная» –
Эка нелепица, радость моя!

...Вот и упьюсь параллелью невзрачною:
В мире,
который прекрасней, чем быт,
Лирика тоже – медведицей мрачною
Ясно лучится и вольно парит.

Темно ли светлая, светло ли темная, –
Как бы там ни было, – малость огромная, –
Не уставай
ни порхать, ни реветь,
Легкая бабочка, мрачный медведь!


Научное мышление к середине 20-го века стало неотъемлемой составляющей общественного сознания, оно приобрело массовый характер.  Это объясняется идеалом научности, господствовавшим в Советском союзе: всеобщим охватом населения средним и средне-специальным образованием, резким повышением числа тех, кто получил высшее образование.  Сама господствующая марксистско-ленинская идеология утверждала свою научность! – оставим в стороне вопрос о том, насколько обоснованы были эти претензии.  В целом же, увеличение роли рассудочного мышления и вера в науку как средство решения всех проблем человека отчётливо сформировались ещё в трудах Декарта, Лейбница, философски утверждались Кантом, Гердером, Гегелем, Фейербахом и Марксом…  Девятнадцатый и двадцатые века художественно осваивали научную проблематику в произведениях Жюля Верна, Герберта Уэллса… Собственно рассудочное, «дедуктивное» мышление становится элементом сюжета у Эдгара По, Конан Дойля, Честертона, Агаты Кристи… Между тем, лирика во многом оставалась в стороне от осмысления этой стороны жизни; по крайней мере, сколько-нибудь значительные примеры такой поэзии мною не установлены.

В Советском союзе наблюдаем особенную историческую форму этого глобального процесса; она определена огосударствлением научной деятельности, сциентизмом господствующей идеологии, которая к семидесятым годам утратила какую бы то ни было содержательную силу.  Вместе с распространением рассудочного мышления нарастало понимание границ его познавательных возможностей: ограниченная способность познать индивидуальный предмет в его конкретности; непреодолимые трудности, возникающие перед рассудком тогда, когда он принимается за постижение любого живого объекта, особенно человека и его духовной жизни.  Нужно упомянуть также о возникновении конфликта между индивидуальным опытом, семейной и личной исторической памятью, с одной стороны, и научным знанием, получившим официальное одобрение.

Противоречие между рациональным и нерациональным является предметом лирического познания в стихотворении Татьяны Бек, при этом нерациональное выступает в форме личного эмоционального свидетельства, которое не принимается научным сознанием, но является важнейшим элементом так называемого «бытового», обыденного сознания, где прецедент, эмпирическое индивидуальное знание играют значительную, если не решающую, роль.
 
Заголовок – «Определение лирики» – шаг к содержанию стихотворения: и к его теме, и, как показывает анализ, к проблеме.  Действительно, темой этой лирической пьесы является именно определение лирики, а через это осмысливается любое определение как интеллектуальное действие.  Проблема начинает раскрываться в самом факте помещения заголовка «Определение лирики» перед небольшим стихотворным текстом. Так читатель знакомится с первым противоречием: противоречием между заголовком, которому следует находиться перед академической статьёй, и текстом, который расположен вслед за этим заголовком.  Читательское ожидание уже на зрительном уровне подготавливается к чему-то необычному, и это «необычное» не заставляет себя долго ждать: сразу же за заголовком следует эпиграф, выписка из энтомологического справочника с дефиницией подсемейства чешуекрылых из семейства Erebidae – медведицы мрачной (лат. Axiopoena maura). К лирике, как легко догадаться, это насекомое не имеет никакого отношения, поскольку эти два понятия – „лирика” и „Axiopoena maura” – не имеют никаких общих существенных признаков.
Однако не содержат они общих существенных свойств лишь тогда, когда берутся в отношении к отражаемым предметам: понятие есть форма мышления, отражающая предмет мысли в его существенных признаках.  Но они могут иметь общие признаки тогда, когда берутся как реализованные акты познания, т. е. в качестве именно форм мышления: для познающего субъекта, который пытается осмыслить то, как именно происходит познание, который разбирается, в чём именно, каким способом познание осуществляется.  Иначе говоря, предметом мысли оказывается уже не бабочка, а мысль о бабочке.  Мысль о бабочке, представление о ней, её образ и её имя, равно как и мысль о лирике, представление о лирике или о любом другом предмете в таком случае имеют общие признаки, поскольку они все – суть мысли, представления, образы…

Итак, на данный момент — на момент заголовка — есть два противоречивых отношения: первое – это противоречие между заголовком и стихотворным текстом, второе – это противоречие между заголовком и эпиграфом.  Если первое противоречие (и, соответственно, нарушение читательского ожидания) – это отношение, отвечающее на вопрос „что?”, т. е.  ч т о   и м е н н о  является предметом мысли, то второе – это отношение, отвечающее на вопрос „как?”, т. е. с   к а к о й  и м е н н о  стороны данный предмет осмысливается, какой аспект предмета мысли привлекает наибольший интерес.

Следующий ход в стихотворении состоит в раскрытии внутренней формы словосочетания „медведица мрачная”.  Эта внутренняя форма вступает в противоречие с научной разновидностью русского литературного языка энтомологического справочника, поскольку обладает образностью, не характерной – даже нарушающей! – нормативные требования научного функционального стиля.

В первом четверостишии воспроизводится противоречие между олицетворяющей метафорой и холодным равнодушием рассудочного дискурса.  Эта строфа является зеркальным отражением эпиграфа: таксономическое наименование, лишённое внутренней формы и взятое в кавычки, поданное в соответствующей орфографии («Бабочка вида ”Медведица мрачная”») помещается в контекст резко контрастирующий с выпиской из справочника.  Личное, эмоционально окрашенное описание бабочки включает в себя закавыченное – т. е. терминологическое, лишенное внутренней формы – название.  Заканчивается четверостишие восторженными эпитетами: «нелепица, радость моя!»  Нужно отметить, что эпиграф и первое четверостишие –  суть теза и антитеза: то, что утверждается в первом, – отрицается во втором.  Следует говорить в данном случае о хиазме.

При обсуждении отношения "тезис-антитезис” обычно не упоминается то обстоятельство, что в высказывании мы узнаем о тезисе только тогда, когда нам сообщают антитезис; при учёте темпоральной организации художественного произведения это означает, что отношение “тезис-антитезис” обладает ретроспективной функцией, т. е. наделяет формирующееся при чтении представление смысловым возвращением к ранее сказанному, в то время как произведение движется к своему текстовому завершению.

Уже на протяжении трёх первых компонентов текста – заголовка, эпиграфа, первого катрена – возникают два ретроспективных движения по принципу тезис-антитезис: 1) заголовок заявляет об определении лирики, а эпиграф даёт дефиницию насекомому, – читатель понимает, что речь не идёт непосредственно об одном из родов художественной словесности; 2) первое четверостишие вводит антитезис научной дефиниции данной разновидности чешуекрылых за счёт раскрытия внутренней формы соответствующего термина-наименования, – так происходит переход от объективистского, обезличенного описания к выражению эмоционального, индивидуально-неповторимого восприятия этой бабочки, – у читателя формируется представление о конфликте рассматриваемый лирической пьесы: это конфликт между двумя формами знания  мира, действительности, это – используя философскую терминологию (что вполне уместно в данном случае) – эпистемологический конфликт, столь актуальный в настоящее время. 

Восемь стихов (строк) –  чрезвычайно ёмкая форма, позволяющая поэту полностью изложить как тезис, так и антитезис, а затем за счёт ретроспективной функции этого риторического приёма закончить стихотворение, создав искомое смысловое и эмоциональное представление.  Именно поэтому сформировалась очень интересная и исторически плодотворная строфическая форма октета, т. е. восьмистишия, – она адекватно соответствует замкнутому на себе содержанию создаваемого образа. 
Однако в случае иного содержания, как, например, в анализируемом стихотворении Татьяны Бек, т. е. содержания не самозамкнутого, а разомкнутого, предполагающего смысловой выход за пределы текста, неизбежным становится «раскрытие» восьмистишия в бо;льшем, чем восемь, количеством строк.

Противопоставив тезу антитезе – риторически это осуществлено по схеме хиазма – поэт переходит ко второй, завершающей стихотворение, части.  Так формируется логическое целое стихотворения, основанное на аналогии, при этом сама аналогия становится предметом осмысления: «Вот и упьюсь параллелью невзрачною...».  Нельзя не отметить изящество и стилевую согласованность этой строки: термин “параллель” получает метафорический оборот “упьюсь” и оценивается эпитетом “невзрачная”.
Стихотворение завершается сравнением бабочки и лирики.  Но чрезвычайно важно то, что это сравнение осуществляется не в рассудочной разделяющей форме через союзы «как», «подобно» и т. д.; надо обратить внимание на то, что данное сравнение реализуется в наиболее ранней форме этого тропа – а именно сравнение через творительный падеж, что связывает сравнение с древними представлениями об оборотничестве. Сравнение через творительный падеж сливает, отождествляет сравниваемые предметы: «глянул волком», «взлетел соколом» и т. д. В нашем же стихотворении в заключительных строках второй строфы лирика отождествляется с бабочкой: «Лирика тоже – медведицей мрачною   //   Ясно лучится и вольно парит».
«Познание по аналогии, – пишет Кант, – не означает, как обычно понимают это слово, несовершенного сходства двух вещей, а означает совершенное сходство двух отношений между совершенно не сходными вещами» («Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука». § 58. - Цит. по: Кант Иммануил. Соч. в 6 тт, т. 4, 1965, с. 181.).  В чём же в данном случае состоит это – по Канту – «совершенное сходство»?

Перед нами редкий для советского периода истории русской литературы образец философской лирики.  В этой разновидности наиболее отчётливо явлены существенные признаки лирики как рода художественной словесности: непосредственное (а не опосредованное, как в эпике) познание – осмысление и оценка – конкретно-исторической характерности общественного сознания.

Любая лирика в принципе философична; поэтому излюбленное Сократом «Познай самого себя» было сказано первой пифией - Фемоной, дочерью Аполлона и изобретательницею гекзаметра. Любое лирическое произведение в сущности является актом самопознания, поскольку такое познание предполагает выражение, определение этой самой самости. Однако некоторые поэты не довольствуются естественной философичностью поэзии, но стремятся целенаправленно осмыслить положение и назначение человека в мироздании или –  как в рассматриваемом стихотворении –  эпистемологические проблемы, –  иначе говоря, их интересуют собственно философские вопросы.