Листья падали. Глава 32

Матери-природе, этой закоренелой, неисправимой эгоистке, дела нет до людей и их проблем. И когда тяжело им, часто светит солнце, и когда хорошо и легко - идут дожди и грозы. Была пятница, последняя пятница февраля этого года. Ваня, прийдя домой, почти сразу же сел корпеть над уроками: по алгебре у него была ситуация плачевная, выходила двойка, а ещё предстояло сдавать по ней ЕГЭ! Ни черта не понимал он в уравнениях и логарифмах, всё это было неинтересно, скучно, муторно. Где-то с час поломав себе мозг, Ваня закрыл учебник и принялся рубиться в комп, успокоив себя тем, что выше головы не прыгнешь. Комп тоже надоел довольно быстро; если раньше, будучи подростком, он обожал компьютерные игры и часами играл в них, не в силах оторваться от экрана, то сейчас это виделось ему ни чем иным, как пустой тратой времени. Не было в этих играх жизненного смысла.Виртуальный мир был всего лишь временным и не очень прочным укрытием от испытаний реального. Все эти гонки, стрелялки, догонялки - всё это был суррогат истинных человеческих способностей. Сколько времени пропадает даром за этими играми, вполне могло бы хватить на то, чтобы стать почти непобедимым.
В детстве Ваня считал себя полубогом, который повзрослеет и станет богом. Однако же время прошло, Ваня повзрослел - и превратился в обыкновенного человека. Всё выходило не так, как он представлял, он представлял, что годам к семнадцати у него вырастет густая борода, голос станет низким и страшным, все, кто хоть на два-три года младше его, будут чуть ли не кланяться ему, едва заметив в школьном коридоре. Всё вышло иначе, и Ваня завидовал тем, кто учился ещё только в средних классах. «Человек взрослеет для того, чтобы ему было не так грустно и страшно умирать», думал теперь он. «И только ребёнок поистине силён - и как жаль, что со временем он начинает ослабевать, поскольку узнаёт, что есть такая неотменимая опция, как смерть».
Скоро март. Призрак солнечной весны уже вовсю орудовал на улицах, воздух наполнялся свежестью и воркованием птиц. Небо очистилось от пушистых соринок облаков, прыгали с крыш, словно самоубийцы, последние сосульки этой зимы. Огромное, яркое солнце обнимало невидимыми горячими щупальцами шар земной. Обнажённым деревьям вручили наконец зелёные сорочки листьев. Каждый раз всё это так ново, словно и не было раньше никогда, словно вырвал кто-то из памяти прелесть всех предыдущих вёсен. Словно всё время были только зима и осень, холодные, грязные, сырые - только снег и дождь, снег и дождь, и суровый, до костей пробирающий ветер, шепчущий неразборчивые проклятья.
И каждый год, как некое спасение, звеня и играя, наступает состоящий из четырёх букв месяц. И хочется жить, хочется любить и творить дальше, не парясь ни о прошлом, ни о будущем, понимая, как это бесполезно и смешно.
Ваня вышел из «Контр страйк» и захлопнул крышку ноутбука. Завтра суббота - это значит, он снова поедет в Москву, навестить Нептуна и Даню. Но брата навещать не очень хотелось: в последнюю их встречу он был очень раздражён и даже наехал на Ваню за то, что он так часто ездит в столицу - вместо того, чтобы заниматься полезным делом.
-Каким, например? - удивлялся Ваня.
-У тебя ЕГЭ на носу!
-Смешно слышать это от тебя, -  оспорил Ваня. - Человека, который и вовсе не окончил школу. - Однако тут же пожалел о своих словах.
-Я бы окончил, если бы не ты! - рассвирепел Даня. - Ты разрушитель моей жизни, ты, как чёрт, свалился на мою голову! А я так и знал, ещё тогда знал, что никакого толку из тебя не выйдет! Так оно и получилось.
На том они разлучились, даже не сказав друг другу слов прощания. Ваня так и не понял, из-за чего брат был так раздражён. Однако чувствовал, что обязан увидеться с ним завтра, кто-то же из семьи должен поддерживать с ним общение. Даже если Даня когда-нибудь начнёт говорить о том, что оно ему совершенно не нужно, это будет наглое лицемерие, закомплексованность, страхи. Нелегко встречаться с родными тебе людьми после десяти лет разлуки, особенно если разлука случилась по твоей собственной инициативе. Дане требовалось предпринять титаническое усилие, чтобы вновь почувствовать себя сыном своих родителей и братом Вани. А сейчас - не чужие ли они друг другу? Да и нужна ли ему семья? Он уже успешно встал на ноги в самом огромном городе России, имеет довольно-таки высокооплачиваемую работу - казалось бы, чего ж ещё желать? Ему даже приехать в свой родной городок некогда: занят, всё время занят. Москва как будто заглатывает всех приезжих туда. И все становятся огромной, серой, полоумной массой Первопрестольной. В детстве Ваня был в Москве один-единственный раз: дядя с тётей решили сводить его в цирк Никулина. И уже тогда этот город вызвал у Вани смешанные чувства: в метро не протолкнуться, люди суетливы, как тараканы, и очень мало зелени. Печален русский город, в котором практически не осталось полей! Всё время - стройка, вонь, духота и толкотня - и никакого простора. Это только на картинах да на фотографиях кажется, как много в Москве места. Ваня недоумевал, как брат спокойно живёт в этом городе уже одиннадцатый год.
-Ой, а чего это у вас не закрыто? - послышался его голос - видимо, воображение Вани разыгралось уже до того, что у него начались слуховые галлюцинации. Если так, дело худо! Он вышел в прихожую. Нет, это не галлюцинация. Даня. Собственной персоной. Родители уже встречали его, правда, весьма сдержанно, а Даня пересёк порог квартиры с такой аккуратностью и внутренним беспокойством, словно он представлял собой поток лавы.
-Ну привет, - невесело сказал ему отец. - Мог бы и предупредить, что приедешь. Тогда бы закрылись, а так - теперь и прогнать тебя как-то не по-человечески.
-А я и сам могу уйти, - спокойно сказал Даня. - Если хотите, сей же час уйду, не хочу вас стеснять. Квартира, и так вижу, небольшая. Мне почему-то казалось, что она побольше.
-Так и ты в детстве был поменьше, - напомнила мать.
-Я могу войти?
-Так ты уже вошёл! - сказал отец.
-Да, - согласился Даня. - Вошёл в прихожую. Но, быть может, есть какой-нибудь запрет на посещение той или иной комнаты. Ну, мало ли. Главное, чтобы на кухню он не действовал. Есть хочется очень.
-Нахлебничать припёрся? - сурово спросил отец.
-Перестань, - мать Дани одёрнула его за рукав.
- Не знаю, как и сказать, - задумался Даня. - Скорее, искупить вину.
-Вот как! - воскликнул отец. - Искупить вину, значит? Носовые платочки пока рано доставать али как?
-Это уж вам решать, - сказал Даня. - Но больше всего я не хочу, чтобы вы сочли меня в эту минуту неискренним. Мне придётся говорить долго. Много всего накопилось за это время. Я действительно приехал искупить вину. С работы я уволился, с квартиры московской съехал. Мне сейчас, по сути, негде жить. И сделал я это исключительно ради вас. Впрочем, не буду скрывать, что в Москве мне было очень тяжело. Одному, вдали от вас, я чувствовал себя последним мерзавцем, совесть мучила меня невыносимо. Каждый день и час я всем сердцем мечтал вернуться к вам, войти, обняться с вами, приветствовать взглядом каждый уголок квартиры, каждый её предмет, каждую безделушку, и у каждой безделушки попросить прощения за то, что меня не было так долго. Я ведь хорошо понимаю, что утерянных лет не вернёшь, нельзя притвориться, что ничего страшного не было, притвориться, что я не покидал вас, что вы не искали меня сломя голову и сходя с ума, что вы мысленно не похоронили меня. Нет, часто притворство может привести к ужасным катастрофам, это мне тоже хорошо известно. Быть может, вы думаете, что я стану говорить, какой я молодец, что и без вас встал на ноги, начал достойно зарабатывать, стал самостоятельным. Нет, не стану, что «ноги»? Сегодня стоишь на них - а завтра тебя подкосило что-то, и ты упал. А семья - она всегда семья, даже спустя годы разлуки. Всё своё время пребывания в Москве, весь этот отвратительный, безумный десяток лет я проклинал себя за то, как чудовищно глуп, как подл был мой поступок. А самое страшное - взамен я получил полное, беспросветное одиночество. Я чувствовал себя запертым в тёмном холодном коконе, из которого никто не может помочь мне выбраться. Я как будто был марионеткой, у которой порвалась ниточка - судьба даже не играла мной, она просто оставила меня умирать в одиночестве. А почему умирать - да потому, что это была не жизнь, а огромный, казавшийся нескончаемым летаргический сон, я словно сам похоронил себя заживо, в один миг вырыв себе глубокую яму и с разбега, с обрыва сиганув в неё. И лучше бы я разбился, наверное, но я остался жив! Но вы не подумайте, что я говорю это только ради того, чтобы пожаловаться на свою судьбу. Я ведь понимаю, что вам было ещё труднее, наверное, в десятки раз труднее, чем мне! Я говорю это ради того, чтобы вы понимали, что я хотел, мечтал вернуться к вам, но не мог - потому, что боялся. Я боялся, что вы меня не примете и выгоните. И тогда бы я остался совершенно одинок. А так, пока я каждый день подолгу думал о вас, представлял, что вы тоже думаете обо мне, переживаете... Так у меня ещё оставалась надежда на то, что я не один. Что у меня есть вы. Есть семья. Семья, которая ещё не забыла обо мне, и весьма вероятно, что, если эта семья встретит меня и узнает, то проклянёт, но это меня не волновало. Волновало то, что эта семья могла вовсе забыть обо мне, забыть о том, что у неё был когда-то сын, что звали его Даней. Да, этот Даня жёстко набедокурил, и ему теперь предстоит, наверное, на коленях прощения просить. Но разве может меня хоть что-то остановить? Скоро Прощёное воскресенье, через несколько дней, однако я понимаю, что каждый день, каждый раз, когда вижу вас, должен просить прощения за то, что натворил. Знаю, ничего хуже я и придумать бы не мог. За десять лет моей столичной жизни я сменил кучу работ, кучу друзей, которые на деле оказались обыкновенными собутыльниками на пару вечеров, но не было и часа, когда я мог спокойно, полной грудью вдохнуть, когда я мог почувствовать себя человеком, а не роботом, живущим на автомате. Я был готов полжизни отдать за то, чтобы переступить порог этой квартиры, и сейчас, произнося этот монолог, я действительно чувствую счастье, истинное счастье, хотя и не знаю, сколько продлится это блаженство. Я даже, признаюсь честно, боюсь перестать говорить, боюсь взять паузу, перевести дыхание, вдруг после этой речи вы объявите мне: «на выход»! А я очень, очень боюсь потерять вас снова, так как осознал, что вы - единственные люди, которые у меня есть. Вы и Ваня. Я обвинял Ваню в том, что это из-за него я сбежал, что я ревновал и не мог смотреть на то, что ему достаётся самое лучшее, уделяется больше любви и заботы, нежели мне. Не скрою, всё это действительно было так. Однако же сейчас я усвоил, как страшно ошибся. Да, вы действительно тогда уделяли Ване больше теплоты и внимания, нежели мне, но я не понимал тогда, что он мой брат. И не столь важно, что он мой двоюродный брат - вы ведь стали для него, по большому счёту, мамой с папой, как и для меня. Значит, он мой родной брат, родной, и не описать словами, как я жалею, что понял это не сразу, а спустя столько времени! Мне неведомо, почему я был так безнадёжно туп, так обидчив и горд. Мне сполна воздалось за всё. Вчера я ещё размышлял, ехать к вам или нет - потому, что я, быть может, стал чужой вам! Меня успокаивало только то, что вы сами, не больше, как две недели назад, приехали меня повидать. Почему я тогда не поехал с вами? Конечно, я хотел, и я был без ума от радости, что вы сами предложили мне ехать. Однако затем я взглянул на вас -  и тогда решил, что вы предложили мне это из вежливости, а никак не из родительских чувств. И я подумал, что мне надо чем-то, хоть чем-то попытаться доказать мою любовь к вам, иначе вы меня никогда и ни за что не простите! Именно поэтому я решил пойти на данный шаг - как Кутузов, отрезать все пути в Москву. Этот город противен мне каждым своим кирпичиком - не потому, что он некрасив или плох, нет, он по-своему прекрасен и безумно красив! Но каждый его кирпичик напоминает мне о полной мучений жизни без вас. Каждая его тропинка, по которой я там ходил - это путь отшельника, только отшельник этот не знает, куда идёт, и не верит в Бога. Разве нужен мне был Бог без вас? Нет, я в нём не нуждался, но потому только, что не нуждался ни в ком, кроме вас, вас троих! Мне было страшно, жутко жить такой жизнью, какую я себе уготовил, и самое абсурдное в том, что, если бы не одна роковая случайность, всё бы сложилось по-иному... Я полагаю, вы помните, что из дому бежал я ночью. Поздней ночью, и я еле-еле успел на последнюю электричку. Двери уже закрывались, но я взмолился помощнику машиниста, чтобы он снова открыл их, потому что я боялся возвращаться обратно, домой. И он внял моей просьбе, оказав мне самую чёрную услугу в моей жизни. Это была даже не медвежья услуга - это была услуга самого страшного врага! Откажи он мне в моей просьбе - я бы вернулся назад, домой, а наутро всё забылось бы. Но мой взмокший, усталый вид его, по-видимому, разжалобил, и он согласился. Да, иногда доброта ломает людям жизнь. Прибыв в Москву, я продолжил прятаться, причём, на самом деле удивительно, что меня не находили! Тогда я счёл это знаком судьбы, и только позже понял, что лучше уж никакой судьбы не надо, чем такая. Я поселился в какой-то богом забытой гостинице, удалил все соцсети, побрился налысо, чтобы меня было тяжелее узнать. И всё равно удивлялся, как это меня не нашли - ведь двадцать первый век на дворе! Ведь искали же, в конце концов, я даже видел висящие на столбах объявления - о пропаже мальчика тринадцати лет. Однако уже тогда я побоялся отыскаться сам. Наверное, в глубине души я надеялся, что меня всё-таки найдут. Прошло столько времени - и лишь меньше месяца назад меня отыскал Ваня. И тоже - огромная череда случайностей. Что ни говори, а удивительно устроена жизнь! И всё-таки произошло по итогу так, как, наверное, и должно было произойти - мы снова встретились. Судьбу, конечно, никто и ничто не переплюнет в коварности: десять лет она издевалась над нами, прятала меня от вас, не давала встретиться. Разумеется, я очень виню себя за трусость. Именно трусость, да, иными словами это и не назовёшь. Если бы не она, если бы я был чуточку смелее... Да что толку теперь рассуждать. Я не рассчитываю на то, что вы тут же меня простите. Пафосная, но искренняя речь не может оправдать моего скотства, да и не могут слова передать всего спектра чувств, которые я испытываю. Я рассчитываю только на шанс - шанс на то, что, быть может, когда-нибудь, вы меня сумеете простить. Я не тороплю вас, не мне, десять лет добиравшемуся до вас, торопить дело. Но я очень надеюсь, что когда-нибудь снова буду иметь право называть себя вашим сыном, а вас - матерью и отцом, и, если когда наступит такой день, то, клянусь, тогда я стану самым счастливым человеком на свете! Подумать только, я сам отобрал у себя всё, что мне было дано при рождении! Всего себя лишил! Столького лишил вас! У меня даже в голове не укладывается, как я посмел так поступить... Почему я набрался смелости, вернее, идиотизма, покинуть вас, но не нашёл в себе храбрости вернуться - вернее, нашёл, но только сейчас? А если бы Ваня меня, совершенно случайно, не узнал - то я бы, наверное, ещё нескоро бы объявился. Я знал, что вернусь в любом случае, только не знал, когда. Однако не было у меня тогда в голове справедливой мысли, что, если тянуть резину, можно попросту опоздать. И как я надеюсь, что сейчас ещё не поздно, и что вы найдёте в себе силы простить меня, иначе это ведь не жизнь - ни для вас, ни для меня. Всё это я говорю искренне, от чистого сердца. Я не собираюсь висеть у вас на шее, и завтра же устроюсь на работу здесь, в этом городе - мне не привыкать так быстро и так резко менять рабочее место. Не собираюсь кормиться за вас счёт, если вам это неприятно, не собираюсь жить у вас, если вы этого - во всяком случае, пока - не желаете. Конечно, я уже взрослый, и мне подобает жить отдельно, но, чёрт возьми, я хочу снова хоть немножко побыть подростком, юношей - я им, если подумать, и не был никогда! Я столько времени жил без вас, что теперь хочу жить с вами, но, опять-таки... Всё зависит от вас, от вашего желания и решения. И если вы даже прогоните меня, или вовсе отречётесь от меня, то я не обижусь, я всё равно буду любить вас, как любил всегда. Потому, что не думая, не вспоминая о вас, о вас троих, я бы давным-давно уже совершенно зачах бы, задохнулся в этой серой, одинокой Москве, я бы с ума сошёл! Только мысли о вас помогали мне хоть как-то держаться на плаву. И разрази меня гром, если я произнёс сейчас хоть каплю неправды. - Даня закончил говорить, опустив глаза в пол. Родителей тронула Данина речь: мать расплакалась, отец же, поначалу слушая вполуха, к середине монолога стал очень серьёзен и вдумчив, а под конец - глубоко, тяжело вздохнул. Ваня тоже слушал весьма внимательно, и, хотя обычно он был очень плохим слушателем, сейчас изменил своей пагубной привычке витать в облаках во время чужого длинного монолога. Ваню тронуло, что Даня назвал его родным братом. В сущности, они и вправду, как родные.
-Ну, хорошо, - только и ответил отец. - Много трёпа, мало сути. Много ты, конечно, херни нам натворил, но так и быть, живи у нас. Если мать и Ваня не станут возражать.
-Только за! - весело прогорланил Ваня, а мать только судорожно закивала головой, подтверждая своё согласие. От слёз ей было трудно говорить.
-Ну, Даня, с возвращением, - произнёс отец. - Много мы из-за тебя горя хлебнули, но и ты, я вижу, наказан здорово. Так ведь, мой сын? Да, ты говорил, что есть хочешь? Пойдём покажем тебе, как отделали кухню, пока тебя не было.
Они прошли в кухню и усадили Даню за стол.
-Богатырь ты, конечно, стал, - сказал отец, глядя на то, как Даня уплетает борщ. - Ешь за семерых, небось. Всё-таки надо было хоть за день предупредить о приезде.
-Да нет, я не много ем, - сказал Даня. - Москва приучила экономить на еде.
-Зря, ещё рак желудка заработаешь! - обеспокоенно сказала мать. - А что, дорого?
-Да цены вообще бешеные, - сказал Даня. - Смотря где, конечно, но, в целом, везде дорого. Просто это «дорого» можно классифицировать: «просто дорого», «очень дорого» и «безумно дорого»...
-И, наконец, последняя категория - «охренели совсем», - подсказал отец.
Говорили они долго, до поздней ночи. Жутко хотелось растянуть эти прекрасные, золотые минуты - самые приятные минуты в жизни всех четырёх членов семьи - семьи, спустя столько лет наконец-то воссоединившейся.