Зверь

Старик сидел на завалинке, мусолил цигарку с самосадом, а внук приник рядом, глядел снизу вверх и слушал. Дед говорил неторопко, будто не рассказывал, а вытаскивал из себя тяжёлое, что долго лежало.

— Было это, — говорит, — в самую смуту, когда беляки по хуторам ходили, кнутом гнали, всё брали и жгли, а мы с мужиками в лесу держались. Партизаны мы были, да какие ж мы партизаны: топор да старый бердан, а у них винтовка да шашка. Ну, меня поймали. В овраге прижали, штыком в бок ткнули, связали. Казаки были, конные, бородатые, в бешметах. Кричали, чтоб я им выдал всех, кто в лесу сидит. А я молчал. Тогда они меня в сарай заперли, чтоб поутру офицер приехал, с соседнего хутора, контрразведка ихняя. Сказали: «Он спросит — и всё узнаем, а если и не узнаем , всё одно — пущаем в расход».

Сарай был старый, скрозь щели от костра светило. Я лежал избитый, кровь на губах, руки за спиной. Ночь длинная, думал: вот он, конец. А на рассвете слышу — лошади храпят, казаки заворочались, кто костёр пуще палит , кто песни бормочет. И вдруг земля задрожала.

Смотрю в щель, и вижу — из тумана, с оврага, будто гора идёт. А это не гора. Это зверь такой, какого ни в сказке, ни в басне. Тело длинное, шкура вся мокрая, как слизи налито. Голова широкая, зубов полон рот, зубья как колышки частокола. Глаза жёлтые, светятся. И хвост у него длинный, метёт, как бревно, и лапы — толстые, с когтями.

Он как рыкнул — будто вся земля загудела. Лошади встали на дыбы, казаки закричали, кинулись кто за шашкой, кто за ружьём. А зверь прыгнул, да прямо в гурт. Схватил одного, кто на коня заскакивал за плечо, и вместе с конём перекусил. Кровь брызнула, пар пошёл, кони рвут привязь, казаки мечутся. А он хвостом раз — и троих смёл, как буря.

Я глядел — и не верил глазам. Думаю: сон ли, или бесы на погибель мою. Один казак подскочил к сараю, хотел дверь распахнуть, да зверь его лапой достал — и хруст пошёл, будто бочку раскололи. Доски трещат, кровь течёт под порогом.

Долго ли, коротко ли, а казаков не стало. Кто успел вскочить на коня — да зверь догнал и в землю вдавил. Кто в кусты — там и остался, крик его недолго слышен был. Лошадей тоже всех перетоптал, пожевал. Только кости  да кожи клочья окрест валялись.

Когда всё стихло, зверь огляделся, хвостом махнул и пошёл прочь, к болоту. Солнце уже встало, пар над землёй стоял, а кругом — ни души.

Тут я плечом на дверь налёг , она треснула, доска лопнула, я и вывалился наружу. Свежим воздухом дышу, весь дрожу , а сердце будто не моё. Никого кругом, только кровь да ошметки обглоданные. Я и побрёл к лесу, пока офицер ихний не приехал.

Так и спасся.

Дед затянулся, помолчал, посмотрел на внука.

— Никому я это не сказывал. Ни нашим в лесу, ни потом, когда война кончилась. Поди докажи, скажут — выдумал. А я видел. Своими глазами видел, как он беляков жрал, будто корова сено. Вот и живой остался.

Старик вздохнул, замолчал, а внук вскочил, глаза горят. Побежал по улице , потом дальше, к сельсовету, где проездом уполномоченный из НКВД сидел. Подбежал и сказал всё как есть: «Дед мой видел, как в ту войну зверь особый беляков пожрал, сам видел, а молчит».

Чтоб неповадно было молчать.