Три квартиры

1. Дом на углу Бассейной

О, первый мой альков с дубовою кроватью.
Мой ленинградский март, мой неувядший мирт.
На полстены окно. Дорожка: шубка-платье-
перчатка-туфля-шарф-чулочек-Новый Мир…

Манил  предмет любой на глубину алькова,
где с потолка палил в нас купидонов сонм.
Любовь… любовь… любовь… И дела никакого,
что день – давно не день, а сон – совсем не сон,

а дом – уже не дом, что на углу Бассейной
сияет  тихий рай, гремит бесшумный пир,
а  на союз  лжеца и барышни кисейной
взирает свысока весь сталинский ампир.

12.06.2012


2.Квартира на Рубежной

Я двум каштанам под твоим балконом
молилась, – с них-то всё и началось.

Бельём казённым, пледиком суконным,
ковром – там воду пил из речки лось, –
набором чайным в трещинах, кувшином,
в котором кипятильник обитал,
рассветным дальним воплем петушиным,
тремя томами Маркса «Капитал»,
чем было ей, квартире на Рубежной,
гордиться? Только видом из окна.

Ты открывал балкон. Курил неспешно.
А я, оставшись в этот миг одна,
смотрела на каштаны в красно-жёлтом.
Считала по затяжкам: докурил.
Не запирая двери на щеколду,
ты выходил, на поручни перил
облокотившись, листья рвал с каштана
и в комнату вносил осенний свет,
ронял его к ногам моим. И странным
мне не казалось, что суконный плед
усыпан весь признаньями твоими
в любви, в тепле, в желании, в тоске
бездонной. Ты моё чудное имя
ласкал, крутил-вертел на языке.

Срывалось имя, листья опадали
с кровати на пол. И шурша, шурша,
летели по Рубежной вдаль. А дали
не ясно было: листья ли, душа...

23.06.2011



3.Нечитание стихов

«и в этот день мы больше не читали…»
Д. Мережковский



Мы больше не читали в этот день.
Я звал её, я вёл её. Стелила,
взбивала, укрывала. Что чернила,
расплёсканные по столу, что сила,
влекущая допить из всех бадей,

и рюмок, и стаканов – всё бледнело,
всё усыхало перед этой белой
крахмальною пустыней простыни.
Одни. Уже лишённые брони,

потерянной на подступах к соитью,
мы согревали и постель, и дом,
и город, говорящий, да, с трудом,
но всё ж – по-русски. И светилась нитью

накаливанья злая магистраль,
ревущая под окнами. Прощали
мы этот свет. И тот. На одеяле,
упавшем на пол, праздная мораль

давно спала, не слыша звуков дивных
большой любви. Как в разноцветных гривнах,
в листве осенней плакал дальний парк.
Две пары рук счастливейшей из пар
искали худа, находили – чудо,
а город, стар, зернист и сухопар,
так и не понял, видимо, откуда,

свалилось столько летнего тепла
ему на грудь. Иллюзия плыла
по улицам, под златом куполов
ещё дней десять после нашей встречи.
Любовь? Невыносимый зов полов?
Сложенье в столбик страстной устной речи?

Всё промелькнуло. Я теперь один.
Болит грудина, а из-под гардин
гудит сквозняк. И тромб не дремлет в вене.
Хочу в балет. Открыт Большой, поди.
Или вот-вот откроют. Настроенье,

ей-богу, есть. И деньги есть – купить
себе токсидо, пресловутый смокинг.
И женщина, на каблуках высоких,
в роскошном платье, золотая нить
запястье обвивает, обвивает…
И женщина, желанная, живая,
готовая со мной хоть на балет,
хоть след во след, а на балет – уж точно,
в мой пьяный бред, строптивый, полуночный,
замешанный на сладости вранья,
поверившая, потому – моя,
прилежно ждёт, не торопя, не хныча.

Всё дал мне бог, не поскупился нынче.
Но, вижу, – ухмыляется. Чего ж
ты, отче, ждал? Да, я и впрямь похож
на сына твоего, когда стихами
я населяю мир моей мечты –
жить бесконечно. Только вряд ли ты
пропитыми моими потрохами
побрезгуешь. Я у тебя в долгу,
ты дал мне много: неба, боли, тверди.
И честных денег – вон, лежат в конверте.
И женщину – надежду на бессмертье.
Открыт Большой. Билеты есть на Верди.

Собрать всё вместе, боже, не могу.

13.10.2011