Листья падали. Глава 14

Глеб проснулся, встал - и первым делом пошёл осматривать свой фингал. Ещё совсем не зажил. Даже как будто ещё больше стал, распух. Неужели он будет выступать с таким? Немыслимо! Однако метаться было поздно. Концерт был запланирован на шесть часов вечера, до Москвы от их города было около двух часов езды,  и времени было ещё очень много. Глеб думал поделать уроки, но за что ни брался - ничего не выходило. Книжки валились у него из рук. В конце концов, Глеб плюнул на уроки и решил пойти подышать свежим воздухом. Родители, сославшись на то, что возвращаться Глебу придётся поздно - да ещё в субботу - сказали, что поедут с ним и на концерте поприсутствуют.
-Помучаемся немного, не оглохнем, надеюсь, - сказал отец.
Глебу стало чуть веселее: впервые родители услышат его пение! Жаль, что несколько изуродованное лицо всё портило. Впрочем, если спортсмен может продолжать играть с фингалом под глазом, то почему бы и певцу не петь? Он же не фотомодель, в конце концов, хотя, конечно, он актёр. И тем не менее - это было первое большое выступление в его жизни, и он не может упустить такой шанс, не имеет права. И пофиг на то, что некоторые зрители будут говорить о нём, вероятно, не самые лицеприятные вещи.
Вечер не заладился. Сначала Глеб и его родители решили пропустить перегруженную электричку, в которой не было свободных сидячих мест, а после оказалось, что следующая электричка отменена. Они ждали поезд почти сорок минут - и тот пришёл ещё более нагруженный, чем предыдущий.
-Суббота же, куда всех потащило? - удивлялся отец.
-В Кремлёвский дворец, - сострила мать.
Глебу не улыбалось два часа стоять в полном электропоезде, однако деваться было некуда: пропусти они и этот поезд - опоздали бы. Приехать надо было ровно к половине шестого, чтобы успеть приготовиться, понять, что, где и как. Эх, была бы у них машина - добрались бы быстрее и комфортнее! Однако отец говорил, что машина - только лишние хлопоты, что возни с ней много, и что вообще матери и Глебу слишком жирно рассекать на личном автомобиле.
-А мне ещё налоги и штрафы платить! - кичился он. Поэтому автомобиля в их семье так и не оказалось, и сегодня особенно остро чувствовалась серьёзность его отсутствия. После часа езды у Глеба затекли ноги, он взмок так, как будто его облили водой.
-Больше я с тобой на концерт не поеду, уволь, - ворчал отец всю дорогу. - Вот чёрт меня дёрнул! Так и думал, что не нужно - на что там смотреть, на твою рожу кривую?
Всё вкупе это выбивало Глеба из колеи, и он уже не чурался мысли, что, быть может, всё это совершенно зазря - и его участие в концерте, и его занятия вокалом - ведь очень может быть, что он на самом деле никакой не певец, что у него не такой уж красивый тембр голоса, что ему все льстят, дабы не обидеть...
Тут надо сказать, что Глеб, как любой певец, не знал, как звучит его голос. То есть примерно-то он это знал, конечно, но он никогда не слышал своего истинного голоса. Голос всегда посылался в зал, зрителям, а слуху Глеба оставались только отголоски этого звука. Конечно, часто он записывал свой голос на диктофон, однако и на записях его голос был не совсем его голосом, он искажался... Судьба певца в этом плане напоминает судьбу шеф-повара, который почти каждый день готовит вкуснейшее блюдо, однако попробовать его не может - лишь понюхать и полюбоваться. Певец слушает и слышит многих и многих других певцов, но себя, себя истинного - никогда. Даже если голос записан на самое лучшее, самое современное устройство - всё равно это не то.
Когда высаживались из поезда, у Глеба гудело в ногах и в голове - и он сам не мог сказать, где  гудит сильнее. Москва встретила их недружелюбно, суровой метелью, плевавшуюся снегом во всех, кто показывался ей на глаза. Как колеблющаяся белая змея, она обволакивала своими кольцами тёмное небо столицы. Пробираться через эти кольца было трудно, не было видно ни зги, и дважды Глеб и его родители сбились с курса.
-Хоть бы указатели поставили, -ругался отец. - Хрен поймёшь ведь, где метро.
Наконец они нашли метро - в нём, по счастью, народу было немного - и Глеб ненадолго присел передохнуть. Доехав до Александровского сада, они вышли и поплелись в сторону Кремлёвского дворца. Метель не стихала и так и норовила сбить с ног. В фойе Глеба и родителей встретила Екатерина Викторовна и сообщила, что концерт не в шесть, а в семь, но приехать надо было за полтора часа, поскольку в шесть начнут пускать уже зрителей. Екатерина Викторовна сказала Глебу идти за ней, а отец бросил ему в спину:
-Я взял места на последний ряд. Чтоб уж точно не слышать твоего ора.
Глеб выступал четвёртым. С одной стороны, ему было радостно, что он отмучается в числе первых - нет этого тягостного ожидания своей участи; а с другой стороны - всё равно очень переживал, и Екатерина Викторовна приободряла и успокаивала его как только могла.
-Да не переживай ты так, в классе всё шикарно получалось!
Но Глеб переживал. Переживают все и всегда. Особенно если у тебя фингал. В какой-то момент Глеб подумал, что, быть может, даже хорошо, что у него обезображено лицо. Все скажут про него: «Какой молодец, такая травма - а всё-таки решился участвовать, не сдрейфил, не подвёл никого!»
Но, посмотревшись в зеркало перед самым выходом на сцену, Глеб понял, что куда лучше было бы без этой травмы, куда замечательнее было бы запомниться зрителям в своём дотравмированном виде.
Они договорились с Екатериной Викторовной, что Глеб споёт только одно произведение  -Ариозо Онегина. Тем более, оно было коротким. Но этого будет достаточно, чтобы поразить или,по крайней мере, произвести на публику сильный эффект.
Выйдя на сцену и посмотрев на зрителей, Глеб заволновался ещё сильнее: публика напоминала собой огромного голодного удава, и не кто иной, как Глеб был в роли маленького испуганного кролика, которого удав хотел проглотить. Вдруг он заметил одну добродушную старушку, которая улыбалась почти во весь рот, как бы говоря ему: «Ты справишься, всё будет хорошо»! Ему стало чуточку легче. Такие старушки, сами того не зная, всегда безумно помогают юным артистам.
Концертмейстер сыграл вступление, и Глеб запел. Сначала немного неуверенно, но почти сразу же он нашёл нужную позицию, нужное настроение, и вот он уже забыл, что поёт на сцене перед огромным количеством людей, вот он уже стал Онегиным, перенёсся в атмосферу романа в стихах Пушкина и музыки Петра Чайковского, в период девятнадцатого века... Весь зал слушал затаив дыхание, только несколько восторженных вздохов («Талант! Талант!») разнеслось над рядами. Слышно Глеба было прекрасно везде - даже на самом последнем ряду, где сидели и слушали его родители. Рядом с отцом Глеба сидел неказистый старичок лет семидесяти и шептал:
-Да, неплохо поёт, даже очень... А вот фингалище этот, конечно, выдаёт истинную его сущность - пьяница либо наркоман, а скорее и то и другое, да-а-а-а...
-Слышь, дятел, - буркнул отец Глеба. - Это вообще-то сын мой, ещё что-то вякнешь, я тебе такой фингалище покажу!
После этих слов старичок вжался в спинку кресла и так и просидел до окончания концерта, боясь издать лишний звук.
А Глебу, как только он допел («Везде, везде он предо мной») многие аплодировали стоя. Включая его родителей.