Русь Сказочная. Поэма

Из цикла "Сказания Древней Руси"


Глава 1. Русь Сказочная
Преданья старины

У тёмных топей мох зелёный;
Сквозь ряску свет струится мглой.
В избе там ветхой и бездонной,
Кикимора метёт долой
Пылинки, сор и паутину, –
И звонко треснет помело;
Порядок вносит в погостину,
Чтоб в чистоте тут всё цвело
Там Водяной, на кочке сидя,
В кафтане тинном, с бородой,
Гармонь свою из вод изыде,
Пленяя слушателей мглой.
И вторит хор ему лягуший,
И слизень замер на листе,
Когда мотив, лаская уши,
Плывёт по сонной темноте.
А в заводи, где плачут ивы,
Струится лунная тропа,
Ведут русалки молчаливо
Свои ночные кружева
То прячутся под лист кувшинки,
То в догонялки мчат гурьбой,
Сбивая с листьев все росинки
Своей прозрачной чешуёй.
Баба-Яга взревёт, метнётся,
В ступе летит сквозь мглу лесов;
Платок из паутины вьётся,
Скрывая тайный свой покров.
Блестит сеть пряжи паучиной,
Трепещет в лунном серебре;
И вещий Гамаюн тропиной
Поёт судьбу ночной заре
Разбойник-Соловей, чаруя,
Зальется трелью колдовской,
И девы, по лесу кочуя,
Навек утратят свой покой.
И, очарованные звуком,
Кто с полотна, кто с тёплых нив,
Идут, терзаемые мукой
Змеиных трелей и напев.
А в чёрной башне, в отдаленье
Кощей, худая кость в руке,
Выводит с адским вдохновеньем
Слова на липовом листке;
Летят сюжеты, кляксой дымной
Ложатся в тяжкий переплёт;
И шёпотом страницы длинной
Слагают мрачный разворот.
Прими, мой юный почитатель,
Сказаний позабытых дар;
Я их усердный создаватель,
Во мне горит стихов пожар.
Войдём же в мир преданий дивных,
Где бродят леший и колдун,
Где звук от песен заунывных
Несёт напев из дальних дум
Преданья старины глубокой,
Дела давно минувших дней,
За Музой резвой, быстроокой,
Мой друг, вослед лети за ней.
Она откроет мир старинный,
Где витязь борется со злом,
Где змей крылатый и былинный
Грозит всему живому в нём.
В светлице девушка томится,
Готовя свадебный убор,
Не зная, что беда стучится
И ей готовит приговор.
Там ждут тебя дела иные,
Былины, сказки, чудеса...
Так слушай повести седые,
Навострив уши и глаза.



Часть 1. Деревня
Удел славян, преданий полный,
Где быль и сказка сплетены,
Там на пригорке брег безмолвный
Хранит покой седой страны.
Деревня зеленью укрыта,
Из труб дымок стремится ввысь,
Резьбой узорной вся покрыта,
Где предков думы родились.
Близ врат обители святой,
Где нищий ждет подачки праздной,
Спешит инок стезей прямой,
И вторит им смех детский, разный.
Там на лугу, в сиянье дня,
Мужик, чело в поту утерши,
Сбирает сено для коня,
На мир крестьянский взор простерши.
А в горенке, при свете тусклом,
Жена и дочерь, сев к окну,
Веретеном по нитям русским
Прядут усердно пелену.
В лесах, что сумраком объяты,
Где бродит зверь и тень встает,
Смех детворы звучит крылатый,
И страх его не достает.
Над ними птиц летучих стая
Чертит узоры в синеве;
Лучина в избах, догорая,
Трещит о близкой тишине.
Идут тропинкою девицы,
Стыдливо опустив глаза;
Румяны щёки, как зарницы,
Прекрасна девичья краса
Но вот, прервав свой шепот тайный,
Глядят, где молодец идет,
И взор их, робкий и случайный,
Ему признание несет.
Средь жителей села простого
Жил витязь, удалью ведом,
Был нрава пылкого, живого,
И остр и дерзок языком.
Но в нем жила не только слава,
Не суета пустых похвал:
Он чтил родителей по праву,
Их слово свято уважал.
И, встретив друга у ограды,
Он речь повел, хвастлив и горд:
«Не ждал я этакой засады!
Кабаний целый дикий сброд!
Они неслись, клыками блеща,
Топтали братьев-ловчих в прах!
Один я бился с силой вещей,
Внушая им животный страх!
Я их разил мечом булатным,
Пока не пал последний зверь.
Соседям, селам небогатым,
Я мясо их раздал теперь.
А этого, что всех был меньше,
Везу как знак победы я!»
И друг, словам бездумно внемля,
Дивился силе бытия.
Хоть был кабан размером с кошку
И спал, когда его настиг,
Наш витязь сочинил немножко
Свой богатырский, славный миг.
А у ворот, где люд толпится,
Сидел певец с седой брадой;
И песнь его, как вольна птица,
Летела в воздухе густой.
Он пел о витязе удалом,
Что славен доблестью своей.
Герой, подъехав с видом бравым,
Ему бросает пять рублей.
Певец, монету поднимая,
Ударил в струны веселей,
И песнь полилася иная,
Еще хвалебней, чем досель:
«О, щедрость витязя лихого!
О, зоркий глаз, о, твердый нрав!
Он не жалеет золотого,
За честь и правду постояв!»
Его доспех, стальной и гладкий,
Всегда сверкал, как серебро,
И не было на нем заплатки,
Лишь солнца яркое клеймо.
А конь под ним — арабской стати,
Резвее ветра и стрелы,
Не знал крестьянской серой плати,
Лишь шелк узорной пелены.
На пир ли, в бой — в наряде лучшем
Являлся витязь всякий раз,
Чтоб взглядом девичьим и жгучим
Пленять сердца в урочный час.
Кафтан из бархата цветного,
Сапог с узором дорогим —
Он не жалел добра чужого,
Чтоб быть завидно молодым.
Влюблен он был, как то пристало,
В одну лишь деву средь села,
Чья красота его пленяла
И за собой в мечты вела.
Но, правды ради, скажем прямо,
(Простит нас ветреный Амур),
Порой от взгляда девы самой
Он отвлекался на Лаур.
Блеснет улыбкой белозубой,
Поправит кудри со чела,
Чтоб весть летела по изрубам,
Какая доблесть в нем жила.
Но прежде чем домой явиться,
Он в Божий храм направил путь,
Чтоб перед ликом помолиться
И веры в сердце почерпнуть.
Затеплил восковую свечку,
Что пред иконой зажжена:
«О Боже, выслушай словечко!
Пусть будет мне побед сполна!»
И, лоб крестом пересеняя,
Он прошептал в тиши святой:
«Даруй мне сил, не покидая,
И вечно будь, Господь, со мной!
У старой церкви, у погоста,
Где крест склонился над землей,
Он крестника, в тени помоста
Увидел с юною вдовой.
Никиты был отец когда-то
Ему как брат, товарищ, друг;
Но в сече яростной, проклятой
Прервался жизни верной круг.
И витязь, над безмолвным телом,
Дал клятву в тот предсмертный час
Беречь семью поступком смелым
От злых людей и горьких глаз.
С тех пор он бремя нес по чести,
Отцовский заменяя свет.
Сошел с коня. Забыв о лести,
Сказал вдове простой привет.
И, от кабаньей туши ловко
Отрезав знатный он кусок,
Промолвил тихо, даже робко:
«Возьми, не откажи, сынок».
«Вот, матушке твоей снеси-ка,
Да и себе оставь чуток.
Скажи, не обижает лихо?
Не тронул злой язык, дружок?»
Малец, подарок принимая,
Смотрел, как на отца, в слезах,
А витязь, горечь зажимая,
Узрел товарища в глазах.
И, вскинув юношу на гриву,
К коня могучей голове,
Он прошептал ему нелживо:
«Пока я жив, ты жив вдвойне».
Затем, оставив друга с вестью,
Спешит в родительский свой дом,
Чтоб поделиться славной честью
И мыслью главною о том,
Что он решился: «Мать, отец мой!
Примите сына откровенье:
Хочу назвать ее невестой,
Прошу на брак благословенья!»
Родители, слезы не пряча,
Его с улыбкой обняли.
И вот уж новая задача —
Спешить к красавице в любви.
А та, что сердцем завладела,
Предмет его надежд и снов,
Любила золота пределы
И яркий блеск цветных шелков.
Приняв подарок драгоценный —
Узорный, красочный атлас —
Она созвала непременно
Подруг своих в тот самый час.
Им хвастала не раз, не дважды
Обновой дивной, не простой,
Что ей жених принес отважный,
Пленённый девичьей красой.
«Смотрите, милые сестрицы,
Какой узор, какой атлас!
Такой не вышьют и царицы,
Он из столицы, и для нас!
И любит он меня безмерно, —
Шептала дева им потом, —
Клянется в верности безмерной,
Готов весь мир сложить в мой дом!»
«А ты сама, скажи, голубка,
Его ли любишь всей душой?»
Вопрос, как тоненькая струйка,
Нарушил девичий покой.
Она вздохнула, не ответив,
Лишь оберег рукой нашла,
Подруга, взор ее заметив,
Все без утайки поняла.
Когда ж подруги удалились,
И тишина легла на дом,
Её заботы пробудились,
Что были скрыты за замком.
Она достала холст суровый,
Что не чета был тем шелкам,
И в чан с смолою той еловой
Его спускала по кускам.
Она трудилась, не жалея
Ни рук своих, ни красоты,
Чтоб та смола, в огне слабея,
Впиталась в нити, как мечты.
Она трудилась до рассвета,
Чтоб плащ не пропускал дожди,
И чтоб теплом её согретый,
Хранил от хвори и беды.
Не для богатства, не для славы
Трудилась девичья рука,
А чтоб укрыть от злой забавы
Холодных капель сквозняка.
И в каждый шов она вплетала
Свою заботу и любовь,
И заговор свой напевала,
Чтоб он вернулся к ней живой.
Меж тем наш витязь шел обратно,
Победой горд, успехом пьян,
Не видя в деве той приятной
Расчета тонкого изъян.
Он верил: сердце покорилось,
И свадьбы близится пора...
А дева втайне лишь дивилась,
Как жизнь на милости щедра.
Любовь с богатством совместились,
Как две заветные мечты,
И вот теперь они свершились
В сиянье дивной красоты.







Часть 2. Таинственный недуг
Но смолкли звуки дня былого,
Прошла и ночь. Едва заря
Зажгла свой луч, для всех не новый,
На ложе, тихо говоря
Слова бессвязные, лежала
Красавица, бледней холста.
Вчера румянцем что пылала —
Сегодня мертвенны уста.
Душа впадет в оцепененье,
То жар ее палит огнем;
И дева чахнет, как растенье,
Под ледяным седым дождем.
Родные, в горести глубокой,
Зовут знахарку впопыхах.
Та, с травкой горькой и жестокой,
Явилась в сумрачных стенах.
Зажгла куренья, дым пахучий
Пустила в горенку, но вот —
Взяла свечей пучок горючий,
А пламя гаснет, не живет.
Едва затеплится, мигая,
И тут же тонет в темноте.
И поняла жена седая:
Здесь чары действуют не те.
«Не порча злая, не обида,
Не сглаз от зависти людской.
На ней незримая планида
Сплела узор своей рукой.
«Моя здесь сила — прах и тленье.
Ищите ту, что средь болот
Хранит времен былых ученье,
Что в чаще сумрачной живет».




Часть 3. Марена-Ворожея

И вот, оставив все надежды,
Идут тропой в дремучий бор,
Где мхи, как ветхие одежды,
Скрывают вековой позор.
Там сырость, тлен и запах гнили,
И тишина, что смерти ждет;
Там, слухи древние твердили,
Колдунья-ведьма жизнь ведет.
Марена — имя ей пристало,
И вид ее был страшен, дик:
Суха, как корень, что впитал он
В себя земли иссохший лик.
Меха свисали, пахли кровью,
И перьев сальный, черный клин
Лежал у ведьмы в изголовье,
Как знак погибельных годин.
От плеч её, худых и острых,
Свисали длинные клочьЯ,
А смрад стоял, как на погостах,
В глазницах — два гнилых ручья.
В руке держала горсть обломков —
Сухих, как прошлогодний лист.
То были кости не потомков,
А тех, чей крик давно утих.
На левом же плече, как стража,
Сидел ее извечный друг —
Тот ворон с песней как пропажа
Для всех живых существ вокруг.
Глаза ж ее — два разных света:
Один — как неба летний свод,
Другой — бельмом слепым одетый,
Влекал в пучину тёмных вод.
Сквозь занавес из мшистой ветки,
Где факел лиственный чадил,
И дым смолы тягучий, едкий,
По стенам медленно бродил.
Марена, не сказав ни слова,
Свечей семиграненных ряд
Воткнула вкруг чела больного,
Чтоб совершить ночной обряд.
Посыпав пол золой и пылью,
Полыни с толотым углем,
Она, ведомая ей силью,
Взмахнула костяным ножом.
Надрезав палец девы нежный,
 (Обряд был древен и жесток),
Крови ручея безмятежный
В обсидиан-сосуд потек.
Смешав его с росой студеной,
Что меж громами собрала,
Она, как зверь в глуши рожденный,
Слова гортанные прочла.
И, выдохнув сквозь клюв вороний
Тот дым, что в легких сберегла,
На деву пепел посторонний
Сыпучей горстию стряхла.
И в дыме том, в его спирали,
Прозрели синие черты —
Письмен проклятия скрижали,
Венец лихой и немоты.
Без сил колдунья повалилась,
Из уст ее раздался стон:
«Судьба над нею совершилась,
Таков извечный их закон.
Те чары спрядены богиней,
Что держит судеб наших нить.
Моей руке той паутине
Увы, узлы не разрубить»
Но, видя витязя кручину,
Промолвила: «Есть путь один.
Ты должен отыскать причину,
Судьбы своей став господин.
В Черниграде, у князя в славе,
Есть книжный дом, где свитки спят.
Там в позабытой пыльной главе
Ответ твоих таинств хранят.
Возьми перо мое, о юный,
С ним вскроешь тайну кладовых.
Но, взяв тот свиток многострунный,
Ты сдвинешь нитей судьб своих».
Её родители, взирая,
Безмолвно скорбь свою несли,
И мать, платок свой обрывая,
Промолвила ему: «Иди,
Вот плащ смоляной, что в тиши
Твоя невеста создавала,
Вложив в него тепло души,
Чтоб хворь тебя не доконала.
Спаси дитя от муки смертной,
Ищи, вверяясь силе рока!»
И он, их волей безответной
Благословлён был на дорогу.




Часть 4. Путь в Черниград

Едва румянец зори нежной
Коснулся сонных облаков,
Наш витязь, в думе безмятежной,
К походу ратному готов.
Оседлан конь, гнедой и верный,
Надежный друг в делах войны
Тяжелый панцирь, черный, скверный
Холодит кожу со спины.
А шлем, иссеченный мечами,
Венчает смелое чело;
В сумах за верными плечами
Припасов взято не зело:
Лишь хлеба ломоть, мяса вяла
Да фляга с ключевой водой.
Но сердце пламенем пылало,
Чтоб биться с властною судьбой.
Дорога вьётся лентой длинной
Чрез лес дремучий, луг широк;
То холм встаёт спиной былинной,
То мчит коня степной поток.
Свистит в ушах насмешник-ветер,
Лицо сечет, как злобный бич.
Но путь его надеждой светел,
И в сердце слышен страсти клич.
Он броды рек переправлялся,
Где мутный вал бурлил у ног,
С конём здесь за уздцы таскался,
Чтоб омут сбить его не мог.
Но на второй день, у заката,
Когда сгустилась в чаще тень,
Ждала разбойная ватага,
Прервав его походный день.
Пять бородатых, диких ликов,
Скрываясь за стволом дубов,
С размахом топоров и криков
Явились из лесных кустов.
«Плати-ка дань, ездок богатый!» —
Грозит им хриплый атаман. —
«Иль здесь найдёшь конец проклятый!
Гони кошель и свой кафтан!»
Но витязь слов напрасно тратить
Не стал с толпой нечистых душ;
С коня сопрыгнув, молвил: «Хватит!» —
И вынул меч, отважный муж.
Вихрём набросились злодеи,
Но он удары их встречал;
Один, лишившись вмиг затеи,
С рассеченным плечом упал.
Другой, с размаху топорищем,
Героя погубить хотел,
Но тот, укрывшись под лезвищем,
Ударить в бок его успел.
А третий, сзади подбирался,
Но верный конь, взмахнув хвостом,
Копытом так ему достался,
Что тот отброшен был пластом.
Два остальных, узрев расправу,
Завыв, метнулись по кустам.
Герой не гнался с ними в славу —
Он время уступал мечтам.
Отёр клинок о травы луга,
Проверил, цел ли конь-дружок,
И вновь помчал, гоня недуга,
На дальний, дымный огонёк.
Но ждал его иной противник.
На третий день, среди полей,
Навстречу — княжеский дружинник,
В рядах не счесть его людей.
С десяток всадников суровых,
В доспехах, с гербом на щитах,
Сбирали дань в краях дубовых,
На смертных нагоняя страх.
Их воевода, сед и важен,
Коня пред витязем сдержал:
«Кто ты таков? Путь твой не глажен!
Ты вор иль просто опоздал?
Плати-ка князю дань по праву,
Иль ждёт тебя тюремный сруб!»
Герой, поняв, что на расправу
Против дружины— будет труп
Смирил свой пыл, не лез до драки,
Хоть сердце рвалося на бой.
И, не чиня в ответ отваги,
Достал кисет свой дорогой.
Он развязал свой кошель с краю,
Монету приготовил дать,
Но воевода, всё смекая,
Сумел богатство увидать.
Глаза его огнём зарделись,
В них жадность вспыхнула тотчас.
«Вся дань моя! — уста пропели. —
Здесь княжья воля, не указ!»
Рукою цепкой, беззаконной
Он вырвал кошель из руки,
И злата звон самодовольный
Раздался средь лесной тоски.
«Теперь ступай! — кивнул он властно, —
Свободен путь, иди туда
Где путь твой будет не напрасным,
Без золота, в ком нет вреда!»
И стража в стороны шагнула,
Давая витязю проход.
Душа героя не взглянула
Назад, но ринулась вперёд.
И вот, на третий день дороги,
Узрел он в утренней тиши
На каменном крутом отроге
Цель утомлённою души.
Как дивный сон, как изваянье,
Черниград-город восставал,
Стен деревянных очертанье
И башен стройных ряд сиял.
И солнце крыши золотило,
И таял дым, как тень, везде.
Он прибыл. Сердце в нём застыло.
Теперь — в палатах книжных, где
Искать ответ средь древних рун,
Что скрыты в тишине извне,
И сдвинуть нити судеб струн
На рынке том — и смех, и крики,
И люд гуляет там и тут,
И каждый край, большой, великий,
Свой представляет самоцвет.
Москва ж представила народу
Диковину на все века:
Медведь, забыв свою породу,
Идёт по нитке свысока.
А как дойдёт до середины,
Так в пляс пойдёт под гуслей звон,
И все дивились той картине,
И шлют медведю свой поклон.
А Новгород явил потеху,
Что не видали и в веках:
Сидит там заяц, для утехи,
В хрустальных, сказочных листах.
Но та капуста — из хрусталя,
А в ней — зелёный изумруд,
И стража, что стоит у края,
Тот изумруд в мешки кладёт.
А Тула диво сотворила,
Чтоб изумить честной народ:
Из ларца блошку отворила,
Что в пляс неистовый идёт.
Её подковы золотые
Блестят, как искра на свету,
Такие лёгкие, простые,
Что держат танец на лету.


Часть 5. Библиотека

Пред ним, в лучах зари багряной,
Предстал великий Черниград,
Стеной увенчан деревянной,
Рядами башен строен в ряд.
А у собора, средь величья,
Стоит палата из камней,
Где мудрость в книжном безразличьи
Ждет любознательных очей.
Но вход в нее — не для простого,
Два ратника, как два столпа,
Глядят на витязя сурово
На гостя не из их села.
Исполнен гордого тщеславья,
Решил купить к познаньям путь,
Забыв про честь и благонравье,
Просунул стражнику на грудь.
Но тот, как истукан безмолвный,
Лишь меч поправил у бедра:
«Приказ блюдем мы безусловно,
Нам честь дороже серебра».
Второй был план его отчаян:
В одежде краденой солдат,
Но взгляд у стражи неслучаен,
И он отправлен был назад.
Отчаявшись найти решенье,
Средь шума шёл он наугад,
Как вдруг он встретил то виденье,
Что устремлял в писанье взгляд.
Слагала дева, Светозара,
С усердием чертя слова,
К ней витязь подошел средь жара,
И речь была его жива.
Про подвиг, девушку, проклятье
Он рассказал, печали полн,
И дева, веря в то заклятье
Что шлёт среди летящих волн,
Смахнув с ланит румянец робкий,
Ему вручила тайный ключ:
«Вот пропуск временный и топкий,
И он пробьет завесу туч».
И вот он в комнате старинной,
Где воздух пахнет тленом книг,
Где свет, полоской бледной, длинной,
Едва в оконный свод проник.
Зал первый — летопись державы,
Второй — устав церковных служб,
А третий, полный книг лукавых,
Закрыт для посторонних дружб.
Хранитель-старец, сед и строгий,
Сказал: «Туда лишь княжий глаз
Глядеть посмеет на пороге,
Таков его прямой приказ».
Перо, что ведьма даровала,
Во тьме светилось, как маяк,
Сквозь щель решётки проникало
В густой и непроглядный мрак.
Дождался он, когда стемнело,
Прокрался в башню, как злодей,
И шпилькой, действуя умело,
Открыл он запертых дверей.
Как в лабиринте, меж веками,
Он шел, ведомый огоньком.
Перо дрожало над томами,
Шурша понятным языком
Вот полка «О», вот полка «Ка»,
Перо дрожит в его руке.
И здесь, где надпись так близка,
Оно горит на стеллаже!
За стенкой ложной, за панелью,
В шкатулке под большим замком,
Лежал, укрытый пыльной тенью,
Тот свиток с древним ободком.

Он руны на обложке вывел
Концом пера, и в тот же миг
Пергамент вспыхнул, будто выпил
Всю тьму вокруг, и свет возник.
Не карта в нем была, не строки,
А образ — ясный, как живой:
Дуб-Стобор, страж лесной, высокий,
Что путь укажет под землей.
Но шум шагов раздался в зале...
Схвативши свиток, он к дверям!
Там Светозара, вся в печали,
Кричит: «Сюда! Пожар! Беда!»
И стража ринулась на крики,
А он, шепнув «Спасибо» ей,
Скользнул в проулок темный, тихий,
Быстрее ветра и теней.



Часть 6. Туманный Бор и его Страж

И снова он в седле, ведомый
Сквозь чащи, топи, бурелом.
Но путь лежит в удел суровый,
Что скрыт туманным полотном.
Въезжает в Бор, где свод из веток
Скрывает солнце в вышине,
И Воздух сыр, и путь без меток,
И тишь в печальной пелене.
Средь сотен вековых деревьев,
Что тянут ветви к небесам,
Стоит один, сухой и древний,
Не веря солнцу и дождям
Дуб-Стобор, тайной осенённый,
Испещрен рунами дотла.
И вдруг, из кроны оголенной,
Послышались его слова:
«Кто ты, посмевший в царство тени
Принесть тепло живой крови?
Загадки отгадай ступени,
Иль здесь свой век ты оборви.
Что ярче солнечного дня,
Но не узришь ты оком бренным?
Что не в стекле блестит, звеня,
А прорастает сокровенным?»
Герой взглянул на ткань с восторгом,
И после паузы сказал:
«Вот красный бархат, чистый, строгий,
Что душу с небом повязал».
И дуб, скрипя корой ветвистой,
Стряхнул с себя туманов плед,
И голос, древний и речистый,
Дал витязю такой ответ:
«Твой ум остер, твой верен глас,
Но жил ли ты так в добрый час?
Ты зрел лишь внешнюю красу —
Цветка на утреннем лугу.
Искал румянец, блеск очей,
Забыв, что в сумраке ночей
Сияет ярче всех огней
Душа, что злата тяжелей».
Умолкнул дуб. И витязь бравый
Услышал приговор судьбой
Как будто бой проигран главный
Не со врагом, а сам с собой.
Он опустил свой взгляд усталый,
Поникнув гордой головой:
«Ты прав, мудрец лесного края…
Я был не прав, судьбу кляня.
За мишурой богатства рая,
Я позабыл всего себя.
Мечтал девицам угодить
Сияньем лат и серебра,
Но ты помог мне ощутить:
Важна не внешность, а душа.
Не блеск камней, не гордый вид,
А то, что сердце говорит».
Дуб вновь качнулся, скрипнув глухо,
И молвил, ветви опустив:
«Твой ум не спит, и зорко ухо,
Ты мудр, но слишком горделив.
Ты полюбил лишь лик прекрасный,
Не душу, что внутри жила.
И выбор твой теперь опасный,
Судьба тебя сюда вела.
Я помогу найти истоки
Тех нитей, что плетут удел.
Но за такие вот уроки
Отдай, чем больше всех владел».
Сорвал тут витязь с шеи смело
Тяжелый крест свой золотой,
Что мать ему на счастье пела,
И бросил в мох перед собой.
Потом клинок, что прадед славный
В боях кровавых добывал.
«Бери! Сей дар, мой самый главный,
Что род мой вечно защищал!»
Усмешку выдал древ герою
«Мне злата блеск и сталь — ничто.
Ты платишь ценностью другою,
Что не вернет тебе никто.
Я отниму не дар фамильный,
А дар бесценный — память дней.
Тот миг, когда отец твой сильный
Сам подводил тебе коней.
Забудешь матери улыбку,
Ее объятий теплоту,
И с девой встречу, в неге зыбкой,
Настроившую красоту.
Все то, что грело твое сердце,
Что было слаще всех побед,
Исчезнет. И за этой дверцей
Ты новый примешь свой обет.
И знай, когда сотрется это,
Твой выбор будет вдвое крут.
Ведь ты любил ее за лето,
А не за зимний сердца труд».
И витязь замер, будто камень,
Закрыв глаза рукой своей.
В душе зажегся скорбный пламень
По памяти ушедших дней.
Он видел мать, отца седого,
И смех любимой в тишине...
Но долг свой помнил, долг суровый,
И подошел он к старине,
И выдохнул, собравшись с силой,
Смотря на мертвую кору:
«Пусть станет прошлое могилой.
Я все тебе отдам. Иду».

И лишь промолвил он три слова,
Как чудо началося там:
Из-под брони, из-под покрова
Помчались нити к тем ветвям.
Не нити — жизни волоконца,
Светясь, текли из-под руки:
Вот нить златая, ярче солнца —
Отец дает ему клинки.
Вот нить лазурная струится,
Благоуханна и легка —
Когда над ссадиной склонится
Родимой матушки рука.
Они алели, будто раны,
И пахли мятой и весной —
В них были встречи и обманы,
И первый поцелуй ночной.
И с каждой нитью, что вбирало
Сухое древо в свой нутряк,
В груди зияла, как провалом,
Пустая рана, вечный мрак.
Он видел лик — и в то ж мгновенье
Забыть его был осужден.
А нити, полные забвенья,
Сплетались в рунный небосклон.
И дуб, напившись юной силой,
Что добровольно шла к нему,
Ствол распрямлял свой некрасивый,
Развеяв вековую тьму.
Все звери, что таились в чаще,
Метнулись прочь, издав испуг.
Деревья, что стояли спящи,
Сплелись ветвями в жуткий круг.
Вой волка взвился исступлённый,
Но оборвался в тот же миг,
Как будто болью оглушенный
Был перехвачен их язык.
Листва стремилась вверх скручённо,
И светлячки, и сорняки
Текли туда заворожённо,
Природной силе вопреки.
И лес вокруг, вняв зову власти,
Ответил таинством своим:
Коряги старые, напасти
Рассеялись, как сонный дым.
Трава зажглась огнем зеленым,
Что вырвался из-под земли,
И мотыльки над спящим долом
Порхая, на траву легли.
Они летали, будто в пляске,
И рассыпались, как салют,
Живой пыльцой из дивной сказки
Осыпав жертвенный сосуд.
Но нить последняя горела
Алее прочих во сто крат —
То первый поцелуй несмелый,
Что был дороже всех наград.
Она метнулась, свет рождая,
И витязь вскрикнул, пал без сил,
И темнота вокруг густая
Сожгла ту часть, что он любил.
И нить рванулась, ослепляя,
И богатырь наш вскрикнул вдруг!
Померкнул мир, и твердь земная,
И замолчал окрестный звук.
Лишь гул в крови, как в бурю море,
И нити огненный удар...
И в том гудении, и в горе
Раздался шепот вещий, стар:
«Ко мне пришел за красотою —
Теперь иди же за судьбою».
Поток украденных мгновений
В единый жгут свивался сам
И уходил без промедлений
К сухим и вековым корням.
И голос мощный незабвенный
Прошел по витязю волной,
Не звуком — дрожью сокровенной,
Вибрацией в броне стальной.
«Ты память сердца, узы крови
Забудешь?» — ствол ему вещал.
И он, судьбе не прекословя,
Слова присяги повторял.
Луч ослепительный, безмерный
Ударил в витязя с небес.
И в пустоте его вселенной
Последний образ вдруг исчез.
Он рухнул, как подкошен бурей,
На лик земли, суровый, хмурый.
Трава у ног его иссохла,
А после вспыхнула росой.
И тишина вокруг оглохла
От мощи силы неземной.
Он отворил с усильем вежды,
И сделал судорожный вдох,
Лишенный горестной надежды,
Что прежний мир не так уж плох.
Вокруг — все тот же бор туманный,
Но тишина, покой и гладь.
Он встал, решительный и странный,
Пытаясь прошлое собрать.
Он помнил деву, помнил клятву,
Тот свой обет ее спасти.
Он помнил дуба злую жатву
И путь, что долог впереди.
Но ни отца, ни образ кроткий
Родимой матери своей
Не мог найти он, будто жёсткой
Рукой, исстертая из дней.
И дуб-мертвец перед героем
Разверз свое нутро до дна.
И в нем, сияя синим зноем,
Мерцала бездна, глубина.
Туман пред ним густой клубился,
Но разошелся меж елей,
Как будто полог расступился
Невидимых лесных дверей.
Портал, изменчивый и зыбкий,
Переливался бирюзой.
И витязь, без былой улыбки,
Шагнул за новою судьбой.



Часть 7. Пряхи Времени
Ступил на новую дорогу
Наш витязь — и туман густой
Сомкнулся, множа в нем тревогу,
Печатая его покой.
Тропа меж мхов его домчала
На луг, где пустошь лишь одна.
Избушка там его встречала,
Ужасна, мрачна и темна.
Портал померк. И витязь смелый
Шагнул в бревенчатый чертог.
Нет окон, сумрачный и белый,
Он был и тесен, и широк.
Здесь воздух густ, как будто пряный
От веретен и трав сухих.
И свет струился в нем туманный,
Рождаясь в очагах живых.
Не пламя в них — а судеб пряжа,
Что тлела вечно, без огня.
И в центре, молчаливой стражей,
Три девы ждали света дня.
Одна — старуха, лик — пергамент,
Глаза не видят белый свет.
Она — времен ушедших пламень,
Хранительница прошлых лет.
Истока имя ей. Слепая,
Она лишь в прошлое глядит,
И нить из ткани вынимая,
Клубок из памяти творит.
Все, что свершилось в доле бренной,
Что в Лету кануть суждено,
В ее руке благословенной
Навеки в нить обращено.
Вторая — женщина во власти
Всех сил, что зрелость ей дала.
В очах — ни тени, ни напасти,
Лишь ясность острого стекла.
То Явина, богиня яви,
Прядет она, вращаясь вкруг.
И тысячи путей-лукавий
Слетают с быстрых ее рук.
Какая станет вдруг судьбою,
А не бесплодною мечтой,
Решает пряха за собою,
Кружась под вечной суетой.
А третья — дева, ликом света,
В туманном из нитей платке.
Она — Гряда, и ткань сюжета
Дрожит в девической руке.
Ее станок — полуневидим,
Повис меж небом и землей;
Он как морозный иней выткан
Прозрачной, тонкою резьбой.
Берет она у Яви нити
И ткет безбрежный свой ковер.
В ее руках — клубок событий,
И Судеб вещий приговор.
Как ляжет нить, каким узором,
С кем жизнь другую перевьет, —
Все подчиняется покором
Тому, как дева нить ведет.
Она плетет узоры дней,
И Смерть сама танцует с ней.
К Истоке витязь обратился:
«Открой, откуда та беда?»
Она молчала, но скрутился
Клубок в руке ее тогда.
К ней витязь шаг ступил невольно,
Но Яви властный слышен глас,
И пряха глянула спокойно
Своих неумолимых глаз.
«Ты отдал светлое, чтоб ныне
Прийти во тьму, где суд вершат.
Ты ищешь нить одну в чужбине,
Не зная, как миры творят.
Здесь не мечом решают споры,
Здесь отвечает дух людской.
Три дай ответа на три зова —
И мы укажем путь домой».
И тишина в чертоге стала,
Звеня от тысячи основ.
Лишь веретенце напевало
Беззвучный, вековечный зов.


Часть 8. Три Загадки Вещих Дев

Лик обратила к гостю пряха,
Истока, древняя как мгла.
И в голосе, сухом, без страха,
Как будто вечность речь вела:
«Что легче в мире потеряти,
Но тяжелей всего поднять?
Что может к долу пригибати
Иль к небесам тебя воззвать?
Что ты отдал без сожаленья,
За наименьшую из цен?»
Герой, не ведая сомненья,
В мирских понятьях видит плен.
Он молвил, горд и прямодушен:
«То клятва иль обет святой.
Ее нарушить — глас послушен,
Но бремя давит за собой».
И дева лик свой отвратила,
И тишина легла, как гнёт,
И в ней была немая сила,
Что строже казней всех сечёт.
Тут Явина, царица яви,
Вращая пестрый свой клубок,
Взглянула остро и лукаво,
Как будто зная наперед:
«Что есть венец, желанный всеми,
Но носят лишь слепец, глупец?
Чем больше ты владеешь теми,
Тем меньше ты себе творец».
Наш витязь, мысля о престоле,
О власти, что манит сердца,
Ответил: «Речь о царской доле,
О блеске ратного венца».
Усмешка губ ее коснулась,
Но в ней не радость — только лед.
И пряха снова отвернулась,
Плетя судьбы водоворот.
И Гряды голос, тих и светел,
Как первый снег, что пал в тиши,
Спросил: «Что ищешь ты на свете
Для дорогой тебе души,
Но обретешь для всех невольно?
Что дашь в конце, чтоб взять в начале?
Что к жизни путь ведет окольный,
Лежащий через смерть, печали?»
Герой, уставший и смущенный,
Цель видя в знанье роковом,
Ответил, духом утомленный:
«Ответ — в лекарстве дорогом.
Ищу его для девы милой,
Но исцелит оно и всех.
И заплачу любою силой,
Чтоб превозмочь свой смертный грех».
Тут Гряда взор же свой подняла,
В нем скорбь и жалость без границ.
И Явина, сурова, встала,
Прервав полет летящих спиц.
«Ты не постиг ни слова, витязь,
Ты слышишь, но не понял суть.
Ты ценишь сталь, и честь, и сытость,
Но в душу не дано взглянуть.
Ты шел сюда за нитью верной,
Но оборвал их сразу три.
Иди ж дорогой лицемерной,
Что сам себе ты сотворил.
Теперь твои пути-ответы
Сплетут твой рок, твой крест и путь.
И знай: пока ты ищешь светы,
Твоей любимой не уснуть.
Не тронет смерть ее дыханья,
Пока ты ткешь свои страданья».
И стана скрежет оглушает,
Вплетая нить темнее мглы.
Мир прях героя исторгает,
Как сор из вековой избы.


Часть 9. Перепутье судеб
Открыл глаза — вокруг пустыня,
Где вдаль уходит небосклон.
Лишь рядом конь, его твердыня,
Делил с ним этот тяжкий сон.
Кругом сгущался сумрак синий,
И дуб корявый, как пророк,
Готовил дождь свой ливень длинный,
Храня развилки злой порог.
На перепутье том унылом,
Где тьма скрывала небосвод,
Лежал здесь прах, забытый силой,
Что проклинал угасший род.
Три тропки расходились в дымке,
И древний камень у дорог
Стоял, как памятник ошибке,
Как воплощенный в камне рок.
И надписи на нем виднелись,
Как эхо сказанного им:
«Налево — честь твоя, как крепость,
Но не услышишь ты немых».
«Направо — снадобье отыщешь,
Но цену жертвы не поймешь».
«А прямо — имя возвеличишь,
Да только сердце не спасешь».
На ветке ворон-сторож черный
Смотрел на страшный результат,
Судьбе жестокой и покорный
Был брошен этот мёртвый взгляд.
Недалеко — скелет в лохмотьях,
Но не простой, а свежий, злой,
Как будто в дьявольских заботах
Был умерщвлён чужой рукой.
Клочками мясо с кровью ржавой
На рёбрах вешалось, дрожа,
Под мух жужжащую ораву,
И остриё того ножа,
Что был стрелой, вонзившись в око,
Прервал и мысль его, и путь,
И тень легла на мир жестокий,
Чтоб вечным сном теперь уснуть.

Герой, все так же горд и смел,
На те слова в упор глядел
Он не урок в них увидал,
А чести бранный идеал.
«Я докажу им, старым ведьмам,
Что дух мой крепок, как булат!»
И он шагнул путем последним,
Что вел налево, в свой закат.


Часть 10. Дорога Веры

Наш витязь, сердцем не смиренный,
Нашел тропу, что в глушь вела,
И там, виток судьбы презренный,
Его в потемках скорбь ждала.
Тут стон донесся из оврага,
Где терн сплетался в полумгле,
Печаль, и ужас, и отвага
Смешались на его челе.
Ребенок, лет восьми не боле,
Лежал в крови, среди ветвей,
Его терзала в дикой воле
Там стая яростных зверей.
В укусах рваных и кровавых,
Он на земле сырой лежал,
От стаи волчьей, злой, лукавой,
И еле слышно лишь стонал.
Раздался крик его гортанный,
То крестник был, в крови, без сил.
И витязь к той фигурке рваной
Упал, и на руки схватил.
Ребенок приоткрыл ресницы,
И слабо-слабо прошептал:
«То ты ли, крестный? Здесь, в темнице,
Разбойник лютый пировал».
Сожгли село, убили мать…
Я в степь бежал, спасая тело,
Но волки стали догонять…»
И сердце витязя вскипело.
О банде той он слышал весть,
О их вожде, что хитр и злобен,
И жажда мщенья, будто месть,
Прожгла дремавший гнев во гробе
Свой плащ на части он порвал,
Смочив их влагою воды,
Ребёнка раны бинтовал,
Чтоб избежать большой беды.
Потом, подняв на руки плод
Своей печали и заботы,
Пошел вперед, сквозь зной невзгод,
Сквозь пыль, песка круговороты.
И думал он: «Мой долог путь,
Меня ждет дева в заключенье.
Но как же крестника вернуть
К теплу и жизни, из забвенья?
Оставить? Нет! Но долг зовет…
Как разорвать себя на части?»
И так он шел, за шагом шаг,
Во власти тягостной напасти.
Когда багряный падал свет
На дюны в сонной тишине,
Узрел наш витязь силуэт -
То караван шёл в стороне.
Когда на землю тень ложилась,
И гаснул солнца яркий свет,
Вдали пыль медленно клубилась,
Оставив каравана след.
Верблюдов медленная стая
Понуро мерила шаги,
Их тень по дюнам проплывала
Средь ветра, пыли и тоски.
Затихло мерное шуршанье,
Замолк верблюдов грузный шаг,
И ночь своё повествованье
Вступила, рассыпая мрак.
Разбит шатёр их был у склона,
Где звёзды сыпались с небес,
Семья торговцев утомлённо
Вошла под шёлковый навес.
Смотрел страж вдаль, сжимая древко,
Куда их вновь ведут пути,
И слушал ночь глухую цепко,
Чтоб лагерь от беды спасти
К ним витязь с мальчиком подходит.
Сверкнул металл, но в тот же час
Охранник главного приводит,
Увидел боль страдальца глаз.

Хозяин с белой бородою
Спросил: «Что нужно, господа?»
И с материнскою тоскою
Увидел мальчика тогда.
Он был бездетен, боль утраты
Давно терзала грудь его,
И все шелка, и все палаты
Не заменяли ничего.
И в свой шатёр, своей рукою,
Унёс мальца, храня покой,
И мазь целебную, с тоскою,
Ему на раны клал с мольбой.
И вышел воин под созвездья,
Что освещали небосвод,
Искал он в них благие вести
Про свой дальнейший, трудный ход.
Малец крепчал, и жизни сила
В его глазах зажглась огнём,
Судьба ему отца дарила,
Что согревал его теплом.
«Я одинок, — сказал торговец, —
И род мой кончится на мне.
Позволь, о доблестный поборец,
Мне стать отцом в сей стороне».
И витязь понял: эта доля —
Спасенье для души дитя,
И покорился доброй воле,
Всем сердцем искренне грустя.
Прощаясь, он в немом молчанье
Прижал дитя к своим плечам,
«Я буду помнить», — на прощанье
Сказал малец его очам.
Он шёл вперёд, где ждала битва,
Но зная — крестник был спасён,
И тихая его молитва
Была услышана Творцом.
А впереди — туман и дали,
И новый долг, и новый путь,
Но с сердца снятые печали
Давали с лёгкостью вздохнуть.



Часть 11. Покой души
Тропа средь выжженной равнины
Вела к развалинам седым,
Где от часовни лишь руины
Стояли, как остывший дым.
И там, где свод упал на землю,
Монах, забывший про года,
Трудился, тишине не внемля,
В порыве скорбного труда.
Он подбирал куски гранита,
Икону выводил резцом,
И в деле том, судьбой не сбитый,
Вел тихий разговор с Творцом.
Наш витязь, чей удел — сраженья,
И Предложил монаху мщенье:
«Я их, разбойников, найду!
Предам их каре и суду!»
Но старец тихо отвечал,
И взор его не осуждал:
«Месть не построит новых стен.
Разрушить — миг, создать — не тлен.
Топор, что рубит образа,
И тот, что строит чудеса.
Из той же созданы руды,
Но цели их разделены.
Все дело в сердце и в руке.
Твой гнев — лишь рябь на злой реке».
Герой, в ком гордость бушевала,
Чья длань клинка лишь только знала,
Взял в руки тес и долото.
И труд, что был ему ничто,
Вдруг душу стал ему лечить,
Уча без слов любить, творить.
И в стуке ровном молотка,
Что раздавался свысока,
В той тишине, в той простоте,
В усердной, мирной суете
Он находил душе покой
Познав смиренье, тишину
Смывая прошлую вину.
И обретал свой путь домой.
Но долг звал витязя вперед,
В проклятый край гнилых болот.
Прощаясь, старец на дорогу
Ему вручил с молитвой к Богу
Простой, но с тайной, оберег,
И голосом смиренным рек:
«Когда наступит трудный час,
И свет в твоей душе погас,
Ты вспомни Светоч Веры свой —
Он путь осветит пред тобой.
Его сиянье снимет чары,
Развеет мороки-кошмары,
Прогонит прочь и ложь, и тьму,
Не дав попасть в ее тюрьму».


Часть 12 . Лесное Милосердие

И снова в путь тропой пустынной,
Где мерк закатный небосвод,
Он шёл, своей судьбой хранимый,
В свой одинокий, злой поход.
И витязь наш, судьбе послушный,
Шел дальше, путь его был дик,
Сквозь лес дремучий, равнодушный,
Где каждый куст — зловещий лик
И вдруг пред ним, в тени древесной,
Мелькнул огонь, как уголек,
И писк раздался повсеместный,
И вой, что душу в страх вовлёк.
Ускорив шаг, герой наш смело ,
Раздвинул ельник пред собой.
Душа от жалости вскипела,
Смутив решительный покой.
Поляна в сумраке лежала,
Укрыта золотом листа,
И здесь беда двух тварей ждала,
Два рока — с одного куста.
В силках, из жилы прочной свитых,
Птенец трепещет золотой —
Дитя жар-птиц, небес открытых,
Смущенный ранней суетой.
Его пушок горит зарницей,
Но свет тот слаб и чуть живой;
Он бьется, огненною птицей,
Над ним нависнувшей бедой.
А рядом, в двух шагах, под елью,
В капкане стонет лисовин.
Железо стало смертной целью
Его отчаянных грызин.
Из раны кровь бежит струею,
И гаснет хитрый блеск в очах;
Он воет с тихою тоскою,
В безжалостных стальных тисках.
И сердце витязя смутилось.
«Не быть беде!» — воскликнул он.
И в нем сочувствие родилось,
Как чистый, состраданья стон.
Сперва к птенцу он прикоснулся,
Ножом разрезал сеть-тюрьму;
Малыш от пут освободился,
И свет вернулся вмиг ему.
Он пискнул тонко, благодарно,
Потерся о его ладонь,
Оставив след, сверкая славно -
Живой, божественный огонь.
И витязь понял: дар бесценный
Ему оставлен в тишине —
Надежда в тьме обыкновенной
И помощь в завтрашнем огне.
Затем к лисице обратился:
«И ты не знай железных мук».
К лисенку молча наклонился,
Взял сталь в мозоли своих рук.
И с хрустом челюсти разжались,
Свободу лапе возвратя;
Все муки в прошлом оказались,
Как сон, что мучает дитя.
Достав из сумки холст опрятный
И мазь из трав, что собирал,
Обмыл он раны след кровавый
И лапу туго завязал.
Лиса ж глядела молчаливо,
Без страха, с хитростью в глазах,
В том смысл был, глубокий, дивный
Невыразимый на словах.
Она к руке его припала,
Лизнула теплым языком,
И молча в чащу прохромала,
Махнув в последний раз хвостом.
Герой стоял, глядя ей следом,
И чувствовал в душе тепло:
Две жизни спас он пред обедом,
И в сердце солнце проросло.
Не знал он: помощь их вернется,
Когда придет урочный час —
Огонь жар-птицы встрепенется,
Лиса укажет верный лаз.
И, укрепившись духом снова,
Он дальше двинулся вперед,
К свершенью подвига иного,
Что рок ему преподнесет.


Часть 13. Старая рана
В душе у витязя надежда,
Что человечность в нем жива,
Но впереди, как и все прежде,
Лежит опасная тропа.
Забыв про выжженные дали,
Он шёл, куда вела судьба,
Где ветви древние шептали
Про то, что здесь идёт борьба.
Вдруг из-за камня, в пыльной гари,
Мужчина к витязю бежал.
В его глазах — огонь в угаре,
И руки он к нему вздымал.
Плащ грубый, выцветший от зноя,
Рубаха в дырах и крови,
И вид измученного воя,
И крик: «ты Путник, помоги!»
Но лишь приблизился прохожий,
Распахнут ветром был хитон,
И витязь замер, весь встревожен,
Узнав до боли лик знаком.
Узнал он в нём того злодея,
Что в той пятёрке страшной был,
И мысль, от ужаса бледнея,
Сказала: «Он твой дом спалил».
И кровь взыграла в нем пожаром,
И гнев затмил рассудка свет,
И он одним слепым ударом
Решил прервать теченье лет.
«Ты сжег мой дом, злодей проклятый!» —
Вскричал он, выхватив клинок.
И сталь, отмщением объята,
Взмахнув рукой вонзилась вбок.
Тот рухнул, кровью истекая,
Без стона, без борьбы пустой,
И, руку к ране прижимая,
Смотрел с покорной немотой.
И прохрипел, лежа во прахе
«Да, это я... Я был средь тех
Кто жёг дома в безумном страхе,
Глухой к рыданьям и для всех.
Но с той поры душа сгорела,
И совесть жжет меня огнем.
Бей, витязь! Кончи это дело!
Мне нет прощенья... Смерть во всем!»
Вновь меч взметнулся над главою,
Готов свершить последний суд,
Но замер дланью волевою,
Замедлив ярости маршрут.
Он вспомнил крестника, и милость
Проснулась в сердце, как родник.
В глазах злодея не светилась
Злоба, но скорбный, смертный лик.
«Нет, Бог - судья, — сказал он глухо, —
Не мне твою решать судьбу».
И отвернулся, полный духа
Презренья к грешному рабу.
Но крик разбойника хрипатый
Заставил витязя застыть:
«Постой! Там мальчик, волком рватый,
Лежит... Ему недолго жить.
Его от гибели спасая,
Я помощь поспешил искать.
Душа его была святая,
Её ты должен отстоять!»
Усмешка горькая блеснула
На витязя лице на миг.
Судьба их странно повернула,
Но он молчать о том привык.
«Того ребенка я уж встретил, —
Ответил он, взирая вдаль. —
Он жив, здоров, и путь мой светел
Тем, что ушла его печаль.
Ребёнок под моей опекой,
Твой подвиг не пропал зазря».
Злодей, что был плохим по веку,
Вздохнул, за всё благодаря.
Дрожащей дланью осенился,
И слезы хлынули из глаз:
«Хвала Творцу! Я искупился...
Спокоен мой последний час».
А кровь бежала непрестанно,
И взгляд его тускнел, как сталь.
Но витязь подошел к той ране,
Свою отбросив в сердце даль.
Он плащ свой снова рвал на жгуты,
И рану туго пеленал,
Не слушал в злые те минуты
Ни слёз, ни робких слов похвал.
Потом он встал: «Я дал лишь случай.
А дальше — воля Божества.
Коль путник встретится везучий —
Живи. А нет — мертва молва».
И витязь прочь пошел, не глядя,
В сгустившийся вечерний мрак.
Но свет в душе, на тьму не падя,
Зажегся, как большой маяк.
Прощенья тихое начало,
И милосердия росток
В его душе прогресс задало
Чтоб он продолжить путь свой мог.


Часть 14. Дорога Тщеславия

И вновь пред ним разверзлись дали,
Две тропки в мглистый край легли,
Где горы с небом совпадали,
Теряясь в сумраке земли.
Он встал у камня рокового,
Где письмена огонь прожёг,
И суть пророческого слова
Прочесть на камне витязь мог.
«Величья дух в тебе проснётся,
Но сердце в бездну упадёт».
Преданье в памяти несётся,
Что исстари хранил народ:
И снова путь пред ним тройной,
И камень, мхом поросший, серый,
Хранил удел его земной
Под гнётом колдовской химеры.
Три борозды ушли во мглу,
И на одной, что шла прямая,
Он различил сквозь пыль и тлу
Слова, погибель предрекая:
«Коль прямо путь пойдёшь ты свой,
Познаешь славы божество,
Но станешь ты пустой травой,
Утратив сердца естество».
Он шёл вперёд, где скалы рвали
Густую цепь на небесах,
И стены города восстали,
Внушая леденящий страх.
И тьма сгустилась, дождь полился,
Хлеща, как тысячи кнутов,
И витязь к граду устремился,
Под сень его немых столбов.
У врат, где брёвна влагой полны,
Он в древо мокрое стучит,
И звук, по тишине безмолвной,
Гул ливня заглушив, летит.
И скрипнул створ ворот тяжёлых,
И страж из темноты возник,
С фигурой мрачной и безмолвной,
Явив сутулый, злобный лик.
На нём была сырая шляпа,
Чьи крылья пали на чело,
И тень его, как смерти лапа,
За ним по лужам волокло.
«Зачем пришёл дорогой тёмной?» —
Нарушил страж его покой.
«За славой лживой и огромной?
За это — плата головой.
Я видел тех, кто шёл за славой,
Входили — пламень, вышли — дым,
Их души выжжены отравой,
Их путь стал вечно нелюдим».
«Моя любовь — не блажь пустая, —
Ответил витязь, — а мой путь!
Пройду все муки, твёрдо зная,
Чтоб милой прошлое вернуть!»
Страж хмыкнул, в сторону шагнув:
«Иди, но конь твой здесь чужой.
И помни, в бездну заглянув,
Что слава — это враг большой».
Пустынный город, как могила,
Встречал его под шум дождя,
И плесень стены облепила,
Узоры тлена выводя.
Когда ж закончилась прореха
В сплетенье мёртвых улиц, мрак
Открылся взору, где ни эха
Не издавал бесшумный шаг.
И там, начертан кругом верным,
Двенадцать грозных исполинов
Стояли в сумраке неверном
Уже несчитанных годинов.
Зеркал высоких вереница,
На мраморных столпах в пыли,
А рядом с ними — колесницей
Скелеты павших залегли.
Один у зеркала простёрся,
И череп к глади был склонён,
Другой, в падении истёртый,
Лежал, иллюзией пленён.
Но лишь на круг ступил он смело,
Как мир вокруг оцепенел,
Луна свой свет пролила белый,
И ветер песню петь не смел.
И в отражении усталом
Он видел не себя в пыли,
А воина с мечом бывалым,
Что был рождён для всей земли.
И шёпот сладкий, как отрава:
«Ты победил чудовищ рать!»,
И он к другому шёл направо,
Чтоб новый саван здесь сорвать.
А там — венчание на царство,
И толпы славили его,
И шёпот, полный святотатства,
Поил величьем божество.
Но с каждой новою хвалою
Ему становилось больней,
И тошнота волной слепою
Вставала в горле всё сильней.
«Не слава это, а тюрьма,
Где гибнет чистая любовь!
Где правит балом Сатана,
И стынет в жилах стыд и кровь!»
И вмиг, как будто лопнул сон,
Развеялись все сновиденья,
И витязь вновь был возвращён
Средь площади, в оцепененье.
Как вдруг из тех зеркал забытых
Возникла духов злая рать,
Существ ужасных, ядовитых,
Чтоб душу витязя забрать.
Из первого стекла виденьем
Явилась гордости змея,
Второе, полнясь наслажденьем,
Рождало монстра бытия.
Кинжал свой выхватил герой,
И тварь ударил он с лихвою,
Но рана лишь сочилась тьмой,
Не унимая боли зверя.
И он, отпрянув, ненароком
Разбил проклятое стекло,
Ударом яростным, жестоким,
И тело демона свело.
И понял витязь: в тех зерцалах
Их жизнь, их сила, их душа,
И, уклоняясь от кинжалов,
Он стёкла яростно крушал.
Последний враг, рождённый мглою,
Скользнул из зеркала, шипя,
Но был разбит его рукою,
И прахом пал, небытиём.
Упал герой, в грязи теряясь,
И рана жгла его огнём,
И жизнь, как ниточка, порвалась,
И он забылся вечным сном.
Но вдруг он слышит звон хрустальный,
Как будто ангельский напев,
И в нём, божественный, печальный,
Таился мощный дух дерев.
Он поднял голову устало,
И видит — дивный хоровод:
Где камни мёртвые лежали,
Диковинный цветок растёт.
Его листы — как лёд прозрачный,
И стебель — будто лунный свет,
Но в нём бутон, как кубок брачный,
Хранил от всех грядущих бед.
Коснулся он, и свет пролился,
И сила в тело потекла,
И он, как будто обновился,
И жизнь ему была мила.
И боль в спине его пропала,
И раны больше не видать,
Лишь шрамом тонким засияла
Его былая благодать.
Цветок в руке его растаял,
Флаконом обернувшись вмиг,
И свет лазурный свой оставил,
Прозрачный, ясный, как родник.
Победа есть, но что за плата?
Он видел, как его душа
Тщеславьем, гордостью богата,
Чуть не погибла, не дыша.
«Зачем мне жить?» — шептала слабость,
Но мысль пришла ему в ответ:
«Чтоб вновь познать любви той сладость,
Увидеть милой девы свет».
И он побрёл от града злого,
Где ложь пирует на костях,
Готовый к испытанью снова,
Развеяв свой минутный страх.


Часть 15. Невидимый Подвиг

Изранен, но душой прозревший,
Он вышел на лесной простор.
И видит — тихий, опустевший,
Застыл в печали сонный бор.
Деревня средь полян дремала,
Но в той дремоте — смерть сама.
Ни плача, смеха не бывало,
Лишь горя вечная тюрьма.
Все дети в том селе уснули,
Объяты сном небытия,
И лица бледностью дохнули,
Покой невинности храня.
Вдруг перед ним, как дым прозрачный,
Возник Хранитель, дух седой.
Сказал он голосом чуть зрячим,
Исполненным лесной тоской:
«Проклятье ведьмы здесь таится,
Что славой тешится людской.
Живой Водой должно омыться,
Чтоб дать детишкам вновь покой.
Но знай: никто не должен видеть
Твой подвиг, слышать о тебе.
Коль примешь славу — их обидеть
Рискуешь в роковой судьбе.
Иди, как тень, под звездным кровом.
И помни мой простой завет:
Добро не требует ни слова,
Ни славы на закате лет.
Герой кивнул. И с каждым словом
Он гордость в сердце усмирял.
Дух указал ему к суровым
Брегам, где сумрак лишь витал:
«Там Озеро лежит немое,
Где Водяной, слуга пороку,
Хранит от глаза всё живое,
Но ты иди к его истоку.
Под толщей вод родник священный
Хранит живительный свой дар.
Но Водяному он — смертельный,
Как для нечистых душ пожар».
И витязь наш, не ждав утра,
Вручив судьбу свою обету,
Пошел сквозь дебри и ветра
К лесному, сонному предмету.
Есть в диком поле, в отдаленье,
Где травы кроет синий мох,
Одно простое, на спасенье,
Озерко — дивный божий вздох.
Вода его — хрусталь прозрачный,
Что вглубь на сажень не солжет,
А воздух — сумрачный и злачный,
И тишина в нем круглый год.
Но эта сонная завеса
Лишь для того, кто сердцем глух.
А зрячий слышит в чаще леса
И плач, и смех, и жизни дух.
Там чудеса, там леший бродит,
Ступая мхом, как по ковру.
Там раз в столетье хороводит
Листва под ведьмину метлу;
Там на ветвях плакучей ивы
Русалки чешут влажный шелк,
Их песни льются прихотливо,
От них в норе смолкает волк.
На кочках, в зарослях осоки,
Лягушек несмолкаем хор,
Но средь них всех, одна, в пороке
Заклятия, потупив взор,
Сидит царевна, ждет Ивана,
И в небо смотрит до утра,
Из глаз роняя два фонтана
Тоски, не злата-серебра.

На теплом камне, солнцем гретом,
Разлегся, нежась, Кот-Баюн,
И мудрым бархатным сонетом
Струит покой меж сонных лун.
Порой, вспорхнув огнем летучим,
Чтоб жажду в озере унять,
Жар-Птица молнией над кручей
Блеснет — и скроется опять.
А то Яга, чей древний лик
В ночи над озером парит,
И слышит дев озерных крик,
Что ей покой ночной вредит.
Их песни, полные изъяна,
Ей застят верную тропу,
И шепот ведьмин, без обмана,
Несёт проклятье на толпу.
Когда озерный омут древний
Уснет, не шелохнув волны,
И станет тишь еще волшебней
Под светом трепетной луны…
То Гусляр, с белою брадою,
Присев на корень старых ив,
Своей волшебною рукою
Слагает сказочный мотив.
Он ловит шепот камышовый,
И вздох русалочий, и плеск,
Чтоб в песне чудной, в были новой
Остался этих воды блеск...
В воде, что тёмной и бездонной
Лежит на дне уж много лет,
Дух озера, порабощённый,
Хранящий тайный свой обет.
Там озерцо зеркальной гладью
В багрянце вечера горит;
И камыша стена в прохладе
По берегам его шумит.
Там начинался свой обычай,
Концерт для сонной тишины;
И хор лягушек, очень зычный,
Был слышен в царстве тишины.
И слизень, как корабль бумажный,
Меж трав подводных путь свершал;
А сом усатый, очень важный,
На дне безвылазно лежал.
На ивах с пышной бахромою,
Русалки на ветвях поют,
Склонившись низко над водою,
И в омут за собой влекут.
Вдруг гладь воды пошла ключом,
Скрутилась в зыбкую воронку —
И царь подводный, с калачом
Лица, явился миру звонко.
Из ольхи корни вместо влас,
В усах — жемчужин мутный ворох;
И трон трехногий в тот же час
Под ним возник в подводных спорах.
Он поднял свой волшебный рог,
Что из ракушки был сплетён,
И звук мелодий нежных лёг
На воды, полон дивных звон.
И вздрогнул лес, и стих тростник,
И мир затих, певцу внимая...
Но кто в тот миг в тени возник,
Свой путь к воде оберегая?
Из чащи вышел витязь наш,
Без имени, в броне черненой;
На нем смоляный черный плащ,
Что дегтем пахнул, как копченый.
Тяжелый посох-суходол
В его руке служил опорой.
Он к самой кромке подошел
И скрылся в зелени озерной.
Русалки меж собой шептались,
Сплетая речи в тишине:
«Наш царь, чтоб все им восхищались,
Пойдёт на всё в своей стране!»
«Лишь похвали его немного, —
Вторая молвит, — и тотчас
Забудет он свою дорогу,
И позабудет он про нас».
«Но есть мотив, — им третья в лад, —
Четыре ноты зыбкой лени.
Услышишь их — и рай, и ад,
Всё канет в сон, подобно тени.
И царь уснет, и мы, и ил...
Боится он сей песни страшной!»
Герой наш ухом уловил
Сей ключ к победе не напрасной.
Он вышел, ветви отведя,
И поклонился властелину:
«О, царь! Прости, что вшел сюда,
Плененный песней соловьиной!
Твой бас так глубок, так могуч,
Что сталь доспехов задрожала!
Он будто тысячи излуч
В единый глас вода собрала!»
Наш Водяной расправил бровь,
И лесть проникла в сердце прямо.
«О, слух твой тонок, прекословь
Не стану я! Но молви, странник,
Зачем ты здесь, средь вод моих?
Какого чуда ищешь взором?»
«Хочу я, чтоб твой дивный стих
Звучал и в княжеских соборах!
Есть мастер у меня один,
Он льет из звезд металл небесный.
Я отолью тебе кувшин,
И глас твой славный, повсеместный
Услышит суша!» Царь мечтой
О славе наземной затеплил,
Но страх пред тайной роковой
Его восторги вмиг ослепил.
«Нет, витязь! Ноты сна не дам!
Их всяк споет, и сгинет царство!»
Но тот, не веря злым словам,
Снял сбрую — дивное убранство,
Нагрудник ценный, и на дно
К ногам владыки опустил:
«Вот мой залог! Коль суждено —
Вернусь. А нет — я не хитрил».
И царь, тщеславьем побежден,
Склонился, шепотом слагая
Четырех нот волшебный сон:
«Звук мягкий, твердый, замирая,
И пустота...» — и в тот же миг
Все караси уснули разом.
Герой наш в тайну ту проник
Своим пытливым, острым глазом.
Вот мотылей слепых каскад,
Что под водой огнем светились.
С ветвей на плащ героя-град
Из капель жемчугом катились.
Он понял дар, невестой данный,
Когда вода с него стекла,
«Какой же плащ мой долгожданный,
Моя любимая сплела».
И витязь первое познал:
Смола — воды сильней препона.
И крест ничком на дне лежал,
Часовни сломанной икона.
Вода вокруг него смирилась,
Как будто в страхе замерла.
«Святыня в глубине укрылась», —
Промолвил царь, дивясь делам.
Второе витязь подглядел:
Креста боится хлябь немая.
А царь, что хвастаться хотел,
Веревь пенькову вынимая,
Верёвку он метнул на крест,
Своей рукою очень смелой,
Открыв проход в обитель мест,
И влага вспенилася белой.
Там прялка древняя лежит...
И витязь третий ключ находит:
Крест со смолой — надежный щит,
Что воду в стороны разводит!
Когда ж последняя звезда
Взошла на небосвод полночный,
Наш витязь, не сказав «когда»,
На плот взобрался в час урочный.
Он натянул на тарч-щите
Из рыбьей жилы струны туго
И в водной, сонной немоте
Извлек четыре ноты круга.
И звук по озеру пополз:
Мальки свернулись в запятые,
Карась застыл, русалки торс
Обмяк, и косы их густые
Разостлались... И царь-отец
Последним клюнул носом в воду.
Затих подводный молодец,
Отдав стихиям всю свободу.
Герой вернулся вновь к кресту,
Что плашмя спал под водной гладью.
Он помнил хитрость-простоту,
Что царь явил своей же статью.
Смоляной плащ-отградник свой
Он расстегнул и, не робея,
Над перекладиной святой
Расправил, купол свой лелея.
И ткань раздулась пузырем,
Воздушный коридор рождая.
Он посох свой воткнул копьем,
И свод воздушный укрепляя.
Проход! И витязь вглубь спустился,
Туда, где путь был нелюдим,
Где каждый страж в покой склонился,
Напевом тем заворожим.
Он крест толкал вперёд с собой,
И плащ раскидывал покорно,
Так шёл он под сырой водой,
Свершая путь свой чудотворный.
И вот алтарной глыбы свод,
А из-под ней вода святая,
Источник тех лазурных вод,
Огнём небесным полыхая.
Он крест воздвиг над тем ручьём,
Плащом накрыв его прилежно,
Достал свой кубок со свечой,
Что прятал он в пути так нежно.
Надрезал палец свой, чтоб кровь
На тот алтарь святой пролилась,
Он оживил природу вновь,
И сила древняя явилась.
Но что за рёв? За грозный вой?
То царь очнулся в гневе диком,
И свод воздушный над главой
Качнулся под ужасным криком.
Тоннель качнулся, задрожал,
Но витязь был на всё готовый:
Сорвал плащ, посох свой сломал,
Приняв удел пути суровый.
И воды ринулись назад,
Схлопнув его сухую келью.
Но он, пройдя подводный ад,
Уже достиг заветной цели.
Он выплыл, флягу сжав в руке,
А Водяной, в волне шумящей
Кричал ему на языке,
Что лишь стихии власть дарящей.
«Предатель! Сон мой ты похитил!»
Но витязь, выйдя на песок,
Сквозь тяжкий вздох ему ответил,
Кладя заветный свой залог:
«Не к смерти я твой дар унес,
А к жизни! А доспех — порука!
Вернусь с той чашей звездных грез,
И слава станет верной внукой!»
Вода сомкнулась за спиною,
И конь летел вперёд стрелой,
Спешил он с влагою святою
Спасти детей в деревне той.
Несёт с собой живую влагу,
Чтоб чары злые победить,
Не ради славы и отваги,
А чтоб надежду подарить.
Чуть только утро мир объяло
И петуха раздался глас,
Вся детвора вдруг засияла,
И смех их звонкий не угас.
Селение, забыв печали,
В восторге славило Творца,
И радость в каждом взоре ждали,
И счастья не было конца.
И понял он свою награду,
Что выше почестей земных:
Найти для сердца ту отраду
В спасеньи жизней дорогих.



Часть 16. Песнь Забытого Подвига

Идёт наш витязь озарённый,
И конь чеканит мерный шаг,
От гордости освобождённый,
Что вел его в кромешный мрак.
Вдруг слух его ласкают гусли,
Их звук летит из-за бугра,
И листья на березах русых
Шумят, как будто в лад игра.
На той поляне средь дубравы,
Сидел сказитель седовлас,
Чьи песни знали все державы,
И каждый помнил его глас.
Он пел про славу и про злато,
Про подвиги былых времен,
И витязь в нем узнал когда-то
Певца, что славой был силен.
Тот бард, взглянув на гостя браво,
Сказал: «Приветствую, герой!
Я чую запах свежей славы,
Что вьется за твоей спиной!»
И, струн коснувшись, бард лукавый
Запел о славе неземной,
О том, как витязь наш удалый
Вернулся с почестью домой.
«Вот витязь, что у Водяного
Сумел добыть святой воды!
Он не страшится рокового
И злого мира суеты!
Но песнь моя о том, что было
Совсем недавно, в этот час…»
И витязя как будто било
Хлыстом, что шёл из этих фраз.
И понял он, что славы чаша,
Что бард сулит ему сейчас,
Лишь яд, что делает нас краше
В глазах у тех, кто хуже нас.

«Нет, бард, — сказал он твердо, строго, —
Не совершал я ратных дел.
Моя темна была дорога,
И мрачен жизненный удел.
Я гнался за пустой скорлупкой,
За блеском суетных похвал.
Оставь же гусли, пой голубке
Я славы этой не искал».
А сам сжимал кулак до боли,
Кричать хотел, что он — герой!
Но ради детской чистой доли
Смирил в душе порыв слепой.
Гусляр хитро прищурил око:
«Ты точно в этом убежден?
Ведь слава — щит от зла и рока,
И ты прославлен будешь в нем».
Но витязь в барде зрел торгаша,
Что рифмой душу продает.
И стала полной гнева чаша,
Но он молчал, закрыв свой рот.
Он молча сел в седло гнедое,
Коня пустил своей тропой,
Забыв величие былое
И славы призрак за спиной.
А бард ему вослед, негромко,
Как будто дар неся ему,
Запел, и песня эхом тонким
Пронзила леса тишину:
«Уходит он, гордыню сбросив,
Спасая чад от лютых бед
И славы прах теперь отбросив,
Нашел он к счастью верный след».
И витязь понял — бард все знает.
Но гнев сменился на покой.
Душа окрепла, не страдает,
Что путь ее теперь — иной.

Тот дуб, что был как пень корявый,
Изгнал свою былую тень,
И первой почкой, величавой,
Встречал грядущий, светлый день.
Скелет же, мхом уже покрытый,
Лежал, земле даруя плоть,
И сквозь него росток пробитый
Спешил свой стебель побороть.
А поле, бывшее кошмаром,
Лежало в глыбах тяжело,
Готовое под божьим даром
Принять грядущее тепло.
И снова он на перепутье,
У камня, древнего как даль,
Где время скрыло в серой мути
Былого письмена печаль.
И надпись новая явилась
Прочтя которую, он вник:
Что слава в сердце поселилась
И путь иной теперь возник:
«Путь сердца чист, и он обнимет
Того, кто был в плену теней.
Кто истину в себе постигнет,
Тот станет в сотни раз сильней».
Лежал клинок на камне сером,
Отцовый меч блистал средь мха,
Забытый праведной им верой,
И тишина была глуха.
Он поднял сталь, что бросил в гневе,
И, глядя в лезвия узор,
Сказал: «Простите, предки, деве
Души моей тот злой позор».



Часть 17.  Дорога Жертвы

И он шагнул на третью тропку,
Ведущей в сумрачный лесок.
И клубок памяти свой робкий
Он чувствовал, как тяжкий рок.
Тропа из бора выводила
В долину дивной красоты,
Где яблоня плоды растила,
Как солнца жаркого цветы.
На камне надпись та гласила:
«Сорви хоть яблоко одно —
И в нем таится чудо-сила,
Что исцеленье дать должно».
Вот он, ответ! Вот то лекарство,
Что он искал в своей тоске!
Но лишь сорвал плод из коварства,
Он тяжесть ощутил в руке.
Сперва как пух, потом как камень,
Затем как слитком из свинца.
И этот золотистый пламень
Сгибал до самого лица.
Он полз, дыша от боли тяжко,
А плод шептал: «Спаси ее!
Без жертвы, без цены, ах, бедняжка,
Получишь счастье ты свое!»
Но витязь, вспомнив все уроки,
Разжал ладонь. И плод упал.
И тяжесть спала, и пороки
Отхлынули, как смертный вал.
Тропа к реке его приводит,
Что яростно во мгле ревет.
И лодочник по глади водит
Свой челн, что у причала ждет.
Лица не видно, он безмолвный
Но за провоз берет своё.
И витязь, долг отдать готовый
Даёт на плату серебро.
Когда ж уплатен звон последний,
Сказал гребец суровых вод:
«Отдай мне памяти наследье,
Чтоб челн поплыл на тот восход».
И витязь видел, как туманом
Стирались милые черты,
Как поцелуи за обманом
Скрывались в бездне пустоты.
«Нет! — крикнул он. — Без них я — призрак,
Пустая тень, мертвец живой!
В них жизни всей и суть, и признак,
В них путь мой, и удел, и бой!»
И лодочник кивнул согласно,
И перевез его за так.
Любовь сильна, когда не властна
Над ней корысть и страха мрак


Часть 18. Последний Дар

За той рекой — овраг глубокий,
Где бушевал поток шальной.
И слышит витязь крик жестокий,
Что резал слух его больной.
Там мать с дитя за корень гнилый
Цеплялись, из последних сил.
Их нес поток неумолимый,
И гибелью своей грозил.
Он мог бы бросить им веревку,
С моста, где сам стоял в тиши.
Но видел он: вот та уловка
Не принесёт покой души.
Их унесет, сломает корень,
И помощь им не докучать.
И витязь, став себе покорен,
Решил без страха отвечать.
Он прыгнул в ледяные воды,
Где смерть кружила вороньем.
Забыл про беды и невзгоды,
Пылая праведным огнем.
Он дочь вернул той, навзничь павшей,
Их к берегу толкал собой.
И стала полной жизни чаша,
Оплаченная им, судьбой.
Волна нахлынула стеною —
И витязь канул в чёрный мрак;
Но вера праведной тропою
Вернула чувство, смяв свой страх.
На берег вытащили люди
Героя, спасшего дитя,
И мать сказала: «Не забудем
Тебя, наш ангел, никогда!»
И он прозрел. Он понял цену
Не той, что платят за товар.
А ту, что рушит в мире стену —
Великой жертвы вечный дар.
Он к камню снова возвратился,
Уставший, мокрый, но живой.
И новый текст на нем светился
Последней, мудрою резьбой:
«Любовь, что жертвует, не знает цепей зла,
Кто отдает, тот обретает все блага.»
И витязь истину постигнул,
Что путь клубок предначертал,
И он сомнения отринул,
И духом крепче камня стал.
И ветер шёпотом донёс
Слова, что пряхи, как и прежде,
Сплели из слёз и вещих грёз,
Чтоб не было в душе надежды:
«Ты исцелил себя. Иди же.
Но помни, витязь, наперед:
Спасенье близко, и всё ближе
Та жертва, что тебя лишь ждет».
Была погода благодатной,
И ветер стих среди полей,
И дуб, могучий и опрятный,
Дарил приют от ста ветвей.
Где кости тлели у могилы,
Теперь не виден страшный след —
Берёзка, полная всей силы,
Дарила нежный, белый цвет.
И тишина была усладой
Его душе, даря покой,
Но вместе с этою наградой
Он был один перед судьбой.
Цветов ковёр лежал повсюду,
Даря и радость, и печаль,
И предавался витязь чуду,
Глядя в безмолвную ту даль.
И где бы смерть ни проходила,
Где ратный дух свершал свой путь,
Там жизнь незримою всей силой
Спешила в землю ту вдохнуть.



Часть 19. Кузня забытых мук

Клубок, петляя по дороге,
Минул и пашни, и леса,
И вот, на каменном отроге,
Пред ним предстали чудеса.
Внизу, под сенью ив плакучих,
Дремал старинный Переславль,
А на холмах, крутых и сучьих,
Куда не досягала явь,
Стояла кузница. Пустая,
Забыта богом и людьми,
Травой-полынью зарастая,
Она дышала снами тьмы.
Здесь мех разорванный, как знамя,
Лежал, добычею ветров,
Над горном, где погасло пламя,
Хранил молчание веков.
И лишь подъехал витязь к двери,
Как воздух дрогнул, помутнел,
И в страшной призрачной химере
Он вид знакомый вдруг узрел:
Тот самый лик, что в сердце носит,
Но взгляд надменен, холодён.
Пред ним бедняк на землю бросил
Колени, страстью побеждён.
Искатель руд, на вид невзрачный,
Но с даром в пламенной груди,
В любви своей, такой же мрачной,
Просил: «Молю, не уходи!»
Она ж, смеясь его стараньям,
Его пылающим речам,
Презренья лед к его желаньям
Явила огненным очам.
И он, отвергнутый, в горниле,
Где жар металлы плавит в прах,
Всю боль, что беды в нем вскормили,
Вложил в один лишь только страх,
Что воплотил в узорном даре,
Дабы в проклятии своем
Она горела, как в пожаре,
И месть свершилась день за днем.
И ожерелье, дар прощальный,
Он протянул ей, как в бреду…
И в тот же миг туман зеркальный
Сокрыл от витязя беду.



Часть 20. Завет Мрачного Духа

Едва видение пропало,
Как из развалин кузни той
Восстало то, что смертью стало:
Качая, призрак, головой.
Был то кузнец. В его глазницах
Горел огонь былых обид.
«Ты ищешь правды в небылицах, —
Сказал он, — но ответ сокрыт.
Той девы жизнь в моих оковах,
Что я из скорби сотворил.
Я проклял в горестных тех словах
Ту, что любил и погубил.
Но муки те прервутся вмиг,
И чар рассеется печать,
Коль враг мой будет свергнут, сник,
Коль сможешь ты его сыскать.



Часть 21. Обманчивый Покой

И вот в болотном царстве топи,
Где каждый шаг был, как в бреду,
Стояли сосны, будто в скорби,
Ведя его в свою беду.
Конь верный мчит его тропою,
Меж вековых дубов, елей;
Туман ползет седой змеею,
И холод дышит из ветвей.
И вспомнил дар тот сокровенный,
Простой, из дерева резной,
Рукой монаха освященный,
Всегда хранимый под броней.
Вдруг огоньки, как духи роем,
Мелькнули в сумраке ночном,
И шепот их над краем хвои
Звучал зловещим холодком:
«Вернись, о витязь, путь твой ложен,
Здесь ждет тебя болотный плен!»
Но витязь, духом непреложен,
Не внял обманчивых сирен.
У вод ручья мелькнули тени —
Прозрачных дев подводный лик,
Хвостами бьющих в пенной лени,
И слышен их манящий крик:
«К нам, храбрый путник, вглубь теченья!
Мы клад укажем в той воде!»
Но помнил витязь поученья:
Не верить призрачной мечте.
И леший, мхом одетый, дикий,
С ветвистыми рогами, стар,
Сидел на пне, и пели лики
Игривой песней лунных чар.
Не ринулся он в бой кровавый,
Но рек, туманом окружен:
«Знай, в красоте — глоток отравы,
Что прячет ведьмы хитрый сон.
Огнем души сожгли химеры».
И, рассмеявшись, вмиг исчез,
Оставив витязя без веры
В реальность сказочных чудес.



Часть 22. Поцелуй Кикиморы

Но что за диво? Лес светлеет,
И смрадный запах прочь ушел,
И аромат цветов лелеет
Дух, утомленный тишиной.
Раскрылась дивная долина,
Где под луной, как серебро,
Лежит озерная стремнина,
И все вокруг — покой, добро.
Цветы, как звезды, блещут долу,
Поют ундины в камышах,
И витязь, покорясь престолу
Красы, развеял в сердце страх.
«Быть может, лгали мне преданья?
Здесь мир, а не проклятый край…»
Но то — Кикиморы созданье,
Обманчивый, застывший рай.
Из вод, как лебедь белоснежный,
Выходит дева. Дивный стан,
И голос льется, сладкий, нежный,
Как будто с неба был он дан.
Смеясь, на камень села гладкий,
Разверзла бедра, взор манит,
И шепот, похотливый, сладкий,
Как мед отравленный, звучит:
«Ко мне, мой витязь, в глубь прохлады,
Познай со мной забвенья сны!
Твоя невеста ждет отрады
Могильной, бледной тишины.
К чему цепляться за страданье?
Здесь вечный пир, здесь сладкий май!»
И витязь, потеряв сознанье,
Шагнул в волшебный этот рай.
Ее власа, как змеи, льются,
Его окутав, в плен влекут;
Уста их в поцелуе жгутся,
И силы вмиг из жил текут.
Экстаза жгучая лавина,
Забвенья сладкий океан…
И вот уже одна картина
Плывет пред ним, как пьяный чан:
Нагая дева, шепчет страстно:
«Войди в меня, и стань лишь мной…»
Но вдруг, как сон, мелькнул неясно
Образ невесты дорогой.
Не этот жар, холодный, лживый,
А рук ее живую плоть.
«Нет! Не предам любви ревнивой!» —
И смог он чары побороть.



Часть 23. Танец тьмы

Отпрянул витязь. Дева взвыла,
И красота ее, как наст,
Распалась, треснула, уплыла,
И стал ужасен лик и глас.
Рассыпалась на мириады
Ос, мошек, гнуса, слепней, вдруг —
Рой черный, полный злого яда,
Что вмиг окутал все вокруг.
Рой жалит, под кольчугу лезет,
И в мозг вонзается игла,
Виденья шлет: то дева бредит,
То он в объятьях нежных зла.
Он машет яростно булатом,
Но тысячью силен их рой;
Нога подкошена, и в смрадном
Болоте он лежит, немой.
Он посмотрел на суму сбоку,
Где огниво лежало в ней,
И высек искру, где осоку
Объял огонь среди теней.
Костер пожрал рой насекомых,
И их безумный танец стих.
Но новый гул из дебрей темных
Принес кошмарный, жутких вихрь.
Услышав роя треск сближенье,
Он прыгнул в озеро, где мрак
Вод скрыл его от нападенья,
От всех болотных злых атак.
Там волны поглотили жалость
Остатков гнусного роЯ.
Но что за лики показались?
То мавок мертвая семья!
Их спины — сгнившие утробы,
Глаза пусты, как вечный мрак,
Плывут, исполненные злобы,
Чтоб затянуть его в овраг.
Он вылез, в ужасе великом,
А мавки у сухой земли
Стоят, и шепчут бледным ликом,
Чтоб снова в воды к ним сошли.
И рой ослаб, и отступил,
Сливаясь в призрак неживой,
И воздух мглою замутил
Виденье страсти роковой.
Стоит невеста за туманом,
Бледна, как саван гробовой:
«Спаси, любимый, злым обманом
Я пленена, приди за мной!»
И сердце сжалось, но с тоскою
Он понял: «То не та, что есть!»
И слезы потекли рекою,
И вздумал кровожадну месть
Обняв ее за прядь волос он,
Вонзил ей в спину острый нож:
«Ты — не она!» — был произнесен
Вердикт, что изгоняет ложь.
Вздохнула дева, умирая,
И витязь в страхе закричал:
«Ужель ошибся?!» Но, сгорая,
Лишь прах ее туман впитал.
И корни, будто змеи злые,
Сплелись в живой, коварный кров,
Вонзились в ноги удалые,
Влеча его под свой покров.
Он меч схватил, рубя преграду,
Но корни лезут со сторон,
И раны источают влагу,
И силы покидают трон
Души его. Но вот предстали
Три стража, вышедших из тьмы,
Как будто из болот восстали,
Три порождения войны,
Из глины, с шагом очень долгим,
Что вечность длится каждый взмах.
Один ударил — в прах осколком
Разбился дуб, внушая страх.
Вонзил он меч — но сталь без толку
Скользнула в тине и траве.
Поняв, что меч подобен шелку,
Он был уже на волоске,
В руках, ногах, и платье в клочья,
И кровь сочится из прорех.
Но корни, как тенета ночи,
Цепляют, предрекая грех
Паденья. И упал он в топи,
Увяз по пояс, по плечо.
А сзади — големов холопьи
Фигуры, дышат горячо.



Часть 24. Светоч Веры

Болото тянет, душит, гложет,
И меркнет свет в его очах.
И мысль одна его тревожит:
«Погибну, обратившись в прах».
Виденье: инок на коленях
В молитве шепчет: «Дай же сил!»
А следом в смертных, бледных пенях
Невесты лик, что он любил.
И горе близких… Нет, не время
Ему в болоте умирать!
Не сбросить должен он то бремя,
Пока не сможет жизнь отдать
И вот, из хладной той могилы,
Где дух почти покинул плоть,
Собрав последние все силы,
Он смог те чары побороть.
Но топь героя не пускала,
И, вырастая из земли,
Фигура глиняная встала,
И руки к горлу поползли
Сплетались пальцы дев болотных,
Влеча его в объятья сна,
И вой зверей звучал голодных,
Но воля вновь была сильна.
Припомнил старца он заветы:
«В нем щит, что верою храним!»
И, сотворяя вслух молитву,
Воздел свой талисман пред ним.
И вспышка света, как награда,
Развеяла густой туман,
И пали три исчадья ада,
Рассыпавшись в простой обман.




Часть 25. Последний Бой

Но тишина была недолгой:
Из чащи — шип, проклятья, стон,
Два глаза, красных, полных злобой,
Смотрели, изгоняя сон.
И вот под бледною луною
Явился истинный урод:
Старуха скрючена дугою
Чей вид один ввергает в лед.
Ее власа — живые змеи,
А руки — хлыст из гибких лоз.
Она, ведомая идеей,
Меч вырвала, швырнув в откос.
Схватила витязя, сдавила,
К лицу приблизив свой оскал:
«За кузнеца пришел, чернила
Душа твоя? Он сам искал
Погибели! Твоя девица
Давно мертва, глупец ты мой!»
Сомненье в сердце острой спицей
Вонзилось, но он был живой
Воспоминаньем. В поцелуе
Она впилась, сося всю жизнь,
И руку оторвала, всуе
Крича: «Смирись же и ложись!»
Упал на землю витязь бледный,
Шепча: «За веру… за любовь…»
И ведьма, слыша тот победный
К нему склонилась слушать вновь.
И он, собрав остаток мощи,
Десницей левой меч схватил
И отрубил ей средь полночи
Главу, что яд в себе таил.
Рассыпалось на грязь и тину
Чудовищное естество,
И витязь, видя ту картину,
Упал, не помня ничего.



Часть 26. Рассвет

Очнулся он, когда зарделся
Восток, и луч пронзил туман.
Он на болото погляделся —
Исчез чудовищный туман.
Рассыпались на комья глины
Как будто смерть сама прошла,
И встал герой наш из трясины,
Стряхнув с себя остатки зла.
К озерной он пополз прохладе,
Чтоб жажду утолить свою,
Но трупы мавок в водной глади
Узрел на гибельном краю.
Он свистнул раз, потом опять,
Зовя коня в глуши туманной,
Но тишина легла, как знать,
На мир обманчивый и странный.
Исчезли духи, леший, сонм
Чудовищ, что его терзали,
И в этом месте нежилом
Лишь ветры тихо пролетали.
Но из лесной чащобы тёмной,
Услышав зов его в ночи,
Явился конь, слуга покорный,
Чтоб друга от беды спасти.
Хотел он встать, но сил лишился,
С рукой, отрубленной в бою,
И наземь снова опустился,
Теряя молодость свою.
И конь, как будто разумея,
На землю лёг, чтоб тот залез,
И витязь, болью пламенея,
Взобрался, чуя смерти грез.
Схватив свой меч, отцу заветом
Оставленный, он прошептал,
Теряя разум пред рассветом:
«Веди, куда б я ни попал…»

И конь помчал, неся героя
Прочь от проклятого того
Болота, где ценою боя
Он спас и честь, и естество.




Часть 27.  Сказочный лес

Вокруг него поля лежали,
Как море золота и слёз,
И маки алые пылали,
Как сотни вспыхнувших берез.
И конь его, как будто зная
Дорогу в сказочный предел,
Нёс витязя, не унывая,
И тот в седле едва сидел.
Луна сияла, как из стали,
Хрустальный щит средь облаков,
И васильки в полях блистали,
Как сотни синих огоньков.
Вокруг него леса шептали,
Смыкая ветви над главой,
И думы в нём самом блуждали,
Мешаясь с болью и тоской.
Иль то сознание мутилось,
Иль впрямь творились чудеса:
В ручьях вода луной светилась,
Звенели птичьи голоса.
Ромашки, словно жемчуг белый,
В траве рассыпались вокруг,
И филин, мудрый, старый, смелый,
Чертил крылом над лесом круг.
А заяц, с глазом-изумрудом,
Скользнул в нору, храня покой,
И было всё здесь дивным чудом,
И пахло сказкой и травой.
У озера, что было гладью,
Где отражалася луна,
Сидит русалка с дивной прядью,
И в глуби дум погружена.
На арфе золотой играла,
Струною тонкою звеня,
И с грустью в небо вновь вздыхала
Злую судьбинюшку виня
А принцы, в шкурах лягушиных,
Внимали ей в ночных низинах,
И ждали ту, что поцелует,
И чары злые расколдует.

Тропа вела их к водопаду,
Где воды, словно серебро,
Срывались вниз, неся прохладу,
И побеждали зло добром.
Они в брильянты разбивались,
И над водою той седой
Стояла радуга, казалось,
Что соткана самой судьбой.
Что он на грани двух миров,
Где жизнь и смерть ведут свой спор,
И не было нужнее слов,
Чем те, что пел тот дивный хор.
В лесу дубовом, как в чертоге,
Где пел листвой могучий царь,
Все звери, позабыв тревоги,
Несли свой дар на тот алтарь.
Скрепляли капелькой росою
Трудились братья-муравьи,
И тонкой ивовой корою,
Кладя мосты через ручьи.
Не зная лени и заботы,
Трудился малый тот народ,
Свои вели они работы,
Чтоб был устроен переход.
Там муравей, как зодчий малый,
Свой мост из веточек сложил,
Чтоб жук, уставший и бывалый,
По той тропинке путь свершил.
И белка, лёгкая, как фея,
Сбирала снов златую дань,
И, доброту в сердцах лелея,
Стирала боли злую грань.
В дупле, устланном мягким пухом,
Она творила чудеса,
И лес внимал единым духом,
Смотря на эти небеса.
И каждый сон её был словом,
Что лес от мрака охранял,
И под её волшебным кровом
Никто из тварей не страдал.
Тут ёж был магом настоящим,
Он пепел звёзд в траву сбирал,
И в талисман его блестящий
Заклятья древние вплетал.
Он ветры звал, и те летели,
Чтоб разбудить осенний дождь,
И капли, падая на ели,
Смывали с леса злую ложь.
И бабочки, как сны живые,
Кружились в танце неземном,
И их узоры кружевные
Дарили лесу сладкий сон.
И светлячки, как звёзды в небе,
Вплетались в этот дивный сказ,
Чтоб каждый зверь, забыв о хлебе,
Смотрел на этот дивный час.
Легенды о былых героях
Они писали на стволах,
Чтоб не было в лесных покоях
Ни зла, ни горя, ни врага.
Тут сойка в каплях сохраняла
Сиянье звёзд и лик луны,
И не было ценней кристалла,
Чем дар лесной той старины.
Она хранила свет небесный,
Чтоб тьма не поглотила лес,
И каждый миг её чудесный
Был полон сказочных словес.
Сова как стражница веков,
Хранила время в своих крыльях,
И не было прекрасней снов,
Чем те, что были в тех ущельях.
Она была самой судьбою,
Что прядь времён в руках прядёт,
И та послушна ей, не скрою,
И никогда ей не солжёт.
А лис, что был как жар горящий,
Ловил в свой мех лучи огня,
И след его, вдали летящий,
Был полон радостного дня.
Он вёл к поляне изумрудной,
Где феи свой вершили пляс,
Мелодией своей пречудной
Пленяя всех в тот дивный час.
А жук, что руны вырезал,
На коре дуба, как на книге,
Пути к сокровищам писал,
Чтоб не было в лесу интриги.
Он знал, где бьют ключи живые,
Где травы лечат от всех бед,
И звери дикие, лесные
Хранили тот святой обет.
Крот сеял свет, и тот рождался
В цветах, что пахли волшебством,
И каждый зверь им исцелялся,
Считая лес своим родством.
Соцветья, утром вырастая,
Сияли, как созвездий свет,
И тихо-тихо напевали
О том, что зла на свете нет.
И пауки, что ткали сети,
Ловили в них луны лучи,
И нет прекрасней на том свете
Тех звёзд, что прятались в ночи.
Их нить была тонка, как волос,
Прозрачна, как слеза дитя,
Но в ней звучал небесный голос,
О чудесах лесных шутя.
Они висели, как узоры,
На ветвях, в зелени густой,
И отгоняли злые взоры,
Даруя лесу свой покой.
Познал же витать в час ужасный
Средь лжи, жестокости и зла
Тот лес живучий и прекрасный
Где правит свет и доброта



Часть 28. Лесная хозяйка

Он ехал, кровью и стекая,
Теряя разум в полусне,
И ночь, туманы собирая,
Шептала о его конце.
И вот поляна перед ними,
Где лунный свет лежал, как плед,
И там, под ветками седыми,
Стоял избушки силуэт.
Без изгороди и без тропинки,
Она торчала, как грибок,
И были на её картинке
Резные ставни и порог.
Деревья дымом окуряли,
Чтоб в дом не проникал злой рок,
И травы жгли, и напевали,
Чтоб враг не перешёл порог.
Тот конь на землю лёг послушно,
Чтоб витязь мог сползти на мох,
И крик героя равнодушно
Никто услышать там не смог.
И дрогнул пол под ним нежданно,
И ветер в щелях застонал,
Как будто в доме этом странном
Злой дух суставы разминал.
И дом на ножках на куриных
Поднялся с хрустом из земли,
В своих движениях старинных,
Как будто в сказочной пыли.
Изба качалась, как живая,
И скрип раздался над землёй,
И, зев свой тёмный открывая,
Звала войти его домой.
Как вдруг трава зашевелилась,
И кости лезли из земли,
И в лестницу они сложились,
И к той двери его вели.
И витязь понял с содроганьем,
Что кости были не зверей,
А тех, кто сгинул здесь в страданье,
И не было страшней теней.
Он полз, свою превозмогая
Всю боль, и слабость, и тоску.
А кровь, с костей его стекая,
Вплетала в них свою красу.
Он вспомнил тех трёх старых прях,
Их роковые голоса,
И он, забыв про стыд и страх,
Взглянул безмолвно в небеса.
Вползая в дом, где пахло пылью,
Где паутина вместо штор,
Где печь чернела старой былью,
И пуст был весь ее простор.
И вдруг раздался голос сзади,
Скрипучий, будто ржавый гвоздь:
«Какой кошмар. Фу-фу. Чух-чух
Здесь паутина моя чахнет
Здесь русский дух...
Здесь Русью пахнет!»
Наш витязь обернулся с хрипом,
И видит — старая Яга
К нему шагает с жутким скрипом,
И костяная в ней нога.
И в дом вошла, и в тот же миг
Повеяло могильной мглой,
И витязь понял, что проник
В мир, что был создан силой злой.
Другой ногою щеголяла.
Глаза — угли, и нос крючком,
Она героя огибала,
И дом укутал тиной злом.
И рыцарь вспомнил сказ старинный,
Что та нога — меж двух миров
Есть мост над бездною глубинной,
Для душ, покинувших свой кров.
Его вдруг мысль осенила,
Что плоть его — лишь тень оков,
Что он своей покинул силой
Давно предел живых миров.
«Поможешь, бабушка?» — он молвил,
Теряя силы и тепло.
Она ж зевнула, рот наполнив
Словами, что несли лишь зло:
«А мне какая в том корысть-то?
Помочь тебе — и что взамен?»
И предложила, очень быстро,
Ему неправедный обмен.
«Жду гостя я. Придет злой витязь.
Я накормлю его, и прочь
Пошлю, чтоб в споре не убиться.
Но ты мне должен в том помочь.
Когда скажу я: «Ночь-сестрица»,
Хватай ты меч его и в спину
Вонзи клинок, дай крови литься.
Тогда твою беду я скину».
Но витязь, чести не теряя,
Ответил: «Нет, не мой удел».
«Ну что ж, — Яга сказала, злая, —
Терпенью моему предел!»
И дверцу печи отворила —
А там, на противне большом,
Людская кость белела, было
Видать, что пир тут был с грешком.
И витязь, с долей не играя,
Согласье ей свое дает.
Яга, над раной напевая,
Свой темный заговор плетет.
«Как здесь воняет плотью бренной! —
Яга, ворча, своё поёт. —
Видать, живой ты, несомненно,
И дух твой до сих пор живёт».
Дала настойку выпить злую,
И он, в жару, как на углях,
Увидел деву дорогую
В своих потерянных мечтах.


Часть 29. Обман в Избушке

И вот явился гость. Могучий,
Красивый, статный богатырь.
Яга, скрывая нрав свой жгучий,
Накрыла стол, готовя пир.
Бор из еды, пирог дымился.
Завел беседу гость честной
О подвигах, как с змеем бился,
Как Русь спасал от силы злой.
И понял витязь — перед ним-то
Не злобный тать, а славный муж.
Яга ж, хитро и деловито,
Сквозь речи, полные из луж
Притворной лести, намекала:
«Смотри, не сбейся, молодец...»
И витязь видел, подсыпала
Светящийся дымной пылец
Иль нечто худшее. «Я тоже, —
Сказал наш витязь, — отошел.
Мне голод ноет прямо в коже».
И сел за этот страшный стол.
Три миски. «Перца бы неплохо, —
Сказал наш витязь, — для души».
Яга пошла, не зря подвоха.
Он знаком гостю: «Ты молчи!» —
И миски поменял мгновенно:
Ягину — гостю, гостя — ей.
Вернулась бабка. Несомненно,
Не ждав таких вот новостей,
И холод вдруг пошёл по телу,
И замер взгляд её пустой,
Она, что ведьмой была смелой,
К нему качнула головой.
«Как ненавижу дух свободы,
Что от святой Руси несёт!
Вы вечно ищете проходы
Туда, где вас никто не ждёт.

Но ты поплатишься, я верю,
За этот дерзостный обман,
И я твою судьбу измерю
Глубиной самых свежих ран.
«И Русь твоя падёт от боли,
Не по моей злонравной воле,
А от него, от одного —
От гнева друга твоего!»
И стала сохнуть, корчась в муках,
И в тварь ужасную, без глаз,
Вся превратилась,в жутких звуках,
Сломала дверь, и скрылась враз.




Часть 30. Замок Мрака

«Ты спас мне жизнь, — сказал спасённый,
Что богатырский нес доспех. —
Твоей отвагой покорённый,
Скажи, в чем твой таится грех».
Иль скорбь?» И витязь без утайки
Поведал все. «Так нам в пути! —
Воскликнул богатырь. — Без байки,
Нам к кузне той легко дойти».
Они приехали. Но духа
Кузнецкого уж не нашли.
Кричал наш витязь в оба уха,
Но тщетно звал его в пыли.
Не сетуй, витязь, — молвил спутник, —
В моих владеньях есть чертог,
Где лекарь мудрый, не распутник,
Прервет страданий сих поток».
Два дня они в дороге мчались.
И вот пред ними замок встал:
Там стены плесенью венчались,
И скорбный вид их ужасал.
Шагал, куда вела десница
Его попутчика в броне,
Но тот решил остановиться
И молвил в полной тишине:
«Со мной пойдёшь, и будешь править
Ты всем, что видишь пред собой,
И я смогу тебя прославить,
Делясь богатством и судьбой».
Но вот пред ними средь ненастья,
Грозой и мраком повита,
Возникла цитадель несчастья,
И дрогнул витязь неспроста.
Как будто вырванный из сказа,
Из самых черных, древних снов,
Стоял оплот, из злого сглаза
Сотканный, мрачен и суров.
На круче скальной он лепился,
Вокруг него — дремучий бор,
Где ствол еловый так ветвился,
Как будто когтем рвал простор.
Из черного базальта стены,
Покрыты трещиной веков,
И шпили к небу, как гиены,
Вонзали остроту клинков.
На них гаргульи — злые духи —
В оскале каменном застыв,
Расправив крылья, жаждут слухи
Ловить, проклятия изрыв.
Туман, пропитанный гниеньем,
Клубился, серою дыша,
И воронов над укрепленьем
Кружила черная душа.
Забор — немыслимое диво —
Сплетенье терна и меча,
Живые прутья, что ретиво
Ползут, отраву источа.
На тех шипах висят останки
И тех, кто злата здесь искали,
И тех, кто шли избавить замки
От ига вековой печали.
Врата из кованого сплава,
Что тяжелее всех оков,
Змея-гигант витком объяла,
Сверкая блеском чешуйков.
В глазницах у нее рубины,
Как кровь запекшаяся, жгут,
И кажется, из змей трясины
Они живьем на страже тут.
И вот, со скрипом отворились,
Как будто дух издал свой вздох,
И ветром стены огласились,
Неся из дальных зал подвох.
И путники во двор вступили,
Где их иной встречал удел:
Там луг зеленый расстелили,
И скорбный хор овец белел.
Пять сотен тех овец безвинных,
Что Змей Горыныч должен съесть,
Стояли в травах тех долинных,
Приняв свою лихую честь.
А стража там — из древней были,
Тех витязей чеканный лик,
Но их сердца давно остыли,
И взор их горечью проник.
Все тридцать три — красавцы строем,
В чешуях кованых горят,
Но взоры их не блещут боем,
А скорбь безвольную таят.
Все великаны молодые,
Равны, как будто на подбор,
Но чарами давно седыми
Пленен их дядька Черномор.
Стоят они, храня оплот,
Не из морских выходят вод,
А служат злу из года в год,
Забыв свой доблестный народ.
Минув двора немую стражу,
Вошли в сырой, промозглый свод,
Где стены плакали, и пряжу
Из мрака ткал теней народ.
Полы устланы паутиной,
Где выткан был узор измен:
Там с Черномором бьется длинный
Русланов меч, попавший в плен.
Там на ветвях русалка пела,
Склонясь над заводью речной,
О доле горькой, что имела,
И витязь тронут был душой.
Потом они взошли на диво —
На мост, что лёг через провал,
Где ветер выл тоскливо,мгливо
И эхо стоны повторял.
На том мосту, как изваянья,
Застыли воины в гранит,
Храня в чертах свои страданья
И горечь всех своих обид.
Один из них застыл над боем,
Став изваянием немым,
Другой укутан мглой покроем,
Остался камнем ледяным.
Их сотни — каждый уникален,
Как память битв, застывших в прах,
Их вид и страшен, и печален
И вечный ужас в их глазах.
Но по краям, в доспехах ночи,
Стояли двадцать стражей злых,
И вместо лиц — пустые очи,
Бездонный мрак таился в них.
Не камень то, а мрак кромешный,
Что свет вокруг весь поглотил,
И холод смерти, страх безбрежный
От этих статуй исходил.
И вот один из черных стражей
Главой качнул вослед бойцу,
И витязь, дрогнув, понял даже,
Глава слагается к концу.
Он вспомнил сказ: кто душу змею
Продал за силу, тот навек
Служить обрек себя Кощею,
Уже не бог, не человек.
Открылся им чертог былинный,
Трофеев, собранных в веках,
И каждый меч, прямой и длинный,
Хранил в себе и боль, и страх.
Здесь пахло сталью и бедою,
И каждый блещущий клинок
Был связан с участью лихою,
Свершив свой самый смертный рок.
За залом тем — сады обмана,
Где пели райские цветы,
Но эта дивная нирвана
Была полна лишь пустоты.
Сияла водная долина,
Где розы украшали край,
И рисовалась им картина,
Как будто здесь был вечный рай.
В той красоте, на вид бесценной,
Таилась скрытая тюрьма,
И в нежной каждой, сокровенной,
Сквозила вековая тьма.
И путь их дальше пролегая,
Привел их на резной порог,
Где самоцветами сияя,
Стоял девичий тот чертог.
Самих же дев прекрасных рой,
Одетых в газ и в шёлк морской,
Сидел недвижною толпой,
Томясь безвыходной тоской.
И вот уж слышен рёв дракона,
Что вход в покои охранял,
И пламя с громового стона
Огнём проклятья изрыгал.
Но, витязя узрев впервые,
Их взор надеждой озарился,
Что путы их, давно гнилые,
Разрушит тот, кто им явился
И дале шёл, где карлы в масках
Сновали в зале средь теней,
Где дева в призрачных окрасках
Была и бездны холодней.
А в глубине, как стон печали,
Престол из кости вырастал,
Глазницы тёмные зияли,
И черепами обрастал.
На нём сидел гигантский воин,
Закован в сталь от плеч до пят,
Как будто скал гранитных строен,
Тяжёл его безмолвный взгляд.
На троне том чернее ночи,
Что блеска вовсе не давал
Сверкали огненные очи
Души, что мир порабощал.
На шлеме, сросшемся с главою,
Два рога медленно росли,
И плащ, пропитанный бедою,
Касался выжженной земли.
То был гигантский черный рыцарь,
Чей шлем  венчали два рога,
Чье тело в сталь могло укрыться,
Там, где лицо должно белеться
Иль ярость пламенем гореть,
Могла лишь пустота чернеться
И в душу пристально смотреть.
«То страж, что был в бою отважен»
Поведал путник, чуть дыша,
«Но проиграл, и духом сражен,
Злу служит, жизнь свою губя».
И вспомнил витязь в тот же час
Преданья старины глубокой,
И поучительный рассказ
О силе пагубной, жестокой.
О том, что злато здесь — лишь дым,
Что меч Руслана взят в бою,
Что перстень делает седым,
А камень губит жизнь твою.
Что сторожит богатство змей,
Чьи семь голов огнем пылают,
И сонм бесплотных упырей,
Что души смертных истязают.
И вспомнил витязь по преданью,
Что в этот край, в предел лесной,
Кощей всю дань, добыв страданьем,
Свозил безжалостной рукой.
То плач народов разоренных,
Что он ограбил без стыда,
В казну свою сносил плененных
Богатства раз и навсегда.
И лишь прислужники-злодеи,
Что дух свой продали давно,
Могли стоять, от страха немы,
Храня сокровищ тех зерно.
Он на попутчика взгляд бросил
Чья тень зловещая росла,
И с ужасом себя вопросил:
«Не сам ли то Кощей из зла?»
Хозяин замка, усмехаясь,
Шел рядом, витязя дразня:
«Тебе всё это, не стесняясь,
Готов отдать сегодня я.
Владей мечами, златом, властью,
Лишь воле подчинись моей...»
Но витязь, полный к злу пристрастья,
Молчал, не поднимал очей.



Часть 31.  Условие тьмы

«Сии богатства, — витязь молвил, —
Ты силой взял, презрев закон».
Злодей усмешку соизволил:
«Мой трон впитал и плач, и стон.
Твой князь сбирает дань с народа,
Я — с тех князей, что грабят вас.
Такая власти всей природа —
Чтоб сильный слабого потряс».
Все грабят. Я — открыто, прямо.
И в том есть честность, мой герой.
Смотри, я для людей — не драма:
Я помогаю им порой.
За мысль держись: твой подвиг дивный
Я оценил. И все, чем жив
Наш мир, и блеск, и пир призывный
Получишь ты, меня почтив.
Он бил по самому больному,
По гордости и по мечтам.
И вот привел к врачу седому,
Что жил средь колб и склянок там.
Два карлика ему служили,
В котле шипела муть одна,
Знахарь сказал: «Вы зря спешили,
Ей смерть судьбой предрешена».
Её не изменить». И тут же
Хозяин замка произнес:
«Я видел прях. В болотной луже
Я задавал им свой вопрос».
Напрасно витязь вопрошает,
Хозяин мрачен и суров.
«Забудь ее, — он прерывает, —
Ты нужен мне». И отдал зов,
Чтоб челядь к залу поспешила
Исполнить то, что власть решила.
И танцы, яства, смех, и девы,
Что краше солнца самого,
Сплели вокруг него напевы
Для сердца только одного.
Одна — как лотоса бутон,
Другая — сумрак южной ночи,
Ему сулили сладкий сон,
Любовь и негу напророча.
Но вдруг, как будто из тумана,
Он вспомнил не лицо, а руки,
Что из глухого океана
Забытых дней несли не звуки,
А теплоту. Он их не помнил,
Но чувствовал. И милый лик
Любимой вдруг его наполнил,
И он издал беззвучный крик.
Нет, — он сказал. — Пусть два лишь дня
Осталось ей на свете белом.
Я буду с ней, судьбу кляня,
Душою с ней и бренным телом.
Прощай». И к выходу идет.
Но тень хозяина чертога
Вдруг отделилась и растет,
Наполнив зал, как злая тога.
Она была ему не в лад:
Владыка прям, а тень — скелета,
И костяной руки захват
Лег на героя в блеске света.
И витязь понял, чей удел —
Не знать ни смерти, ни покоя,
И с кем он до сих пор сидел,
Перед судьбой своею стоя.
На гостя глянул повелитель,
И речь его была суха:
«Раз ты судьбы своей губитель,
Не жди отныне ты добра.
Никто не смел перечить мне доселе,
Никто не смел отвергнуть мой приказ.
Иль ты забыл, на чьей стоишь ты келье?
Мой гнев угаснет, но зажжется враз.
Я принужден убить тебя, о воин,
Хоть слаб ты ныне, духом удручен.
Ты знаешь сам: я смерти не достоин,
Я вечен, я бессмертьем облечен.
Хотели многие меня повергнуть,
Но тщетен был их дерзостный порыв.
Никто не мог сей жизни цепь развергнуть,
Навеки в прахе кости их сокрыв.
Но ты меня от гибели избавил,
А потому — желание проси.
Один лишь дар тебе судьбой оставлен,
И слово молви, и ответ неси.
Подумай, витязь, — и в его улыбке
Был холод безразличья ко всему, —
Ты можешь девы избежать ошибки,
Вернув ее из гроба в эту тьму.
Но можешь жизнь свою спасти от рока…»
Наш витязь не поверил тем словам.
«Не веруешь? — Кощей изрек жестоко
Я черной силой равен всем богам.
Могу из праха жизнь я вызвать снова,
Но магия моя берет свое:
За жизнь одну — падет глава другого,
Того, кто ближе сердцу для нее.
Коль оживлю ее твоей мольбою,
Но не тебя она в душе ждала,
А только тешилась твоей судьбою,
Богатством, славой, — значит, вам зола!
Ты сгинешь вмиг, и дева вслед за этим
Погибнет, ибо ложь любви страшна.
И нет пути разумнее на свете,
Чем жизнь спасти. Твоя — тебе нужна».
Наш витязь медлил. Дума тяжкой тучей
Легла на ум. И он поднял чело.
«Я соглашусь на жребий свой горючий.
Не знаю, что судьбу для нас сплело».
Любила ль искренне? Любил ли страстно?
Теперь узнаем. Выбор мой таков».
«Ты юн, — Кощей промолвил безучастно, —
И глуп твой выбор. Ты на все готов?»
«Пусть мой удел — ошибка роковая,
Но выбор мой, и я несу ответ».
Кощей, лукаво витязю кивая,
С улыбкой молвил: «Славлю твой обет.
Ты зришь зарю... но в жизни в первый раз
Она твой взор последним озаряет».
И витязя в тот обреченный час
К подножью истуканов провожает.
«Смотри на запад, рыцарь молодой!
Последний раз над смертной головою
Небесный свод горит перед тобой
Лазурною прощальною красою».
И витязь зрел, как солнца круг багровый
Касался медленно седых вершин.
И чувствовал, как ледяной оковой
Его сковало тело. Он один…
И жилы в нем становятся как камень,
И в персях кровь застыла ледяная,
И в каменной груди погаснул пламень,
Дыханья боле в нем не пробуждая.
А где-то там, в глухой, в тиши долины,
Где смерть свой пир жестокий совершила,
Лежала дева, жертва злой судьбины,
И жизнь навек, казалось, уступила.
Последний выдох грудь ее покинул.
Казалось, все. Конец. Небытие.
Но вдруг зрачок под веком глаз подвинул,
И резкий вдох вернул ее в житье.