Всё настежь

Отбрасывая тень сомнений
по недоверью тихих дней
и их непознанных скоплений
по стаям чёрных лебедей,
что, улетая, в небе тают,
оставив след своей тоски
по родине, видать, мечтают
вернуться, их мечты легки.

Мы стог поставили, и слеги
вмиг придавили сена стог,
и… заскрипели вновь телеги –
дня сенокосного итог
отчитывали все колёса…
…кагалом шли мы на паром,
а мимо проплывали плёса,
висел на верхотуре гром.

“Большое озеро”, волнуясь,
глядит на небо в вышину.
Грядою тучи растянулись
и нарушают тишину
своими вздохами и хлюпом
остервеневших в ветер волн,
в их набеганье дико-лютом
мне слышится той бури стон.

Всё настежь в предисловье лета,
в июльском зное эпилог,
когда и песня уж пропета,
и затуманен словом лог
моим раздумьем на закате
упрёков вероятных гроз,
несправедливы в них затраты,
не приняты когда всерьёз.

На Этом Свете в воскресенье
мне виден будущего взлёт,
предпринят был что во спасенье.
Зарёй сверкает небосвод
моих стремлений непонятных
в закрытом обществе свобод
и всех желаний неприятных
путь с бедолагами в обход

препятствий, ям, холмов, оврагов
во время бурь без запятых.
Путь преграждавшие коряги,
без связей княжески простых
был опорочен отреченьем
в высоком смысле мятежа.
Плывёт пространство по теченью,
не извиваясь, но кружа

пейзажной канителью века
без аксельбантов и погон,
но в осознанье человеком,
идущего всё под уклон
без совести и чести, даже
без угрызений никаких.
Становится уже не важно,
о чём задуман этот стих.

То тут, то там, то вовсе где-то
они все учатся вранью,
как будто бы плывут по Лете.
Летят подобно воронью,
садятся за столы спросонья,
что хуже, вовсе с бодуна,
и гнётся худоба болонья,
в работе ветреной спина.