Сказание о Семи Холмах и Бескрайних Дорогах

В краю, где сосны подпирают небо,
Где жизнь течёт размеренно, как мёд,
Стоял завод, что был и домом, хлебом
Для тех, в ком кровь рабочая течёт.
Там жил Степан, наладчик предпенсионный,
Чьи руки знали сталь, как свои пять.
И сын его, Михайло, непреклонный,
Готовый за родное постоять.
Но слух прошёл, как вор ночной порою,
Что их завод, их колыбель и суть,
Продали барам жадною рукою,
Чтоб задавить, сломать и обмануть.

«Кирилл, пойми, не время сантиментов.
Завод — актив. Убыточный притом.
Мы выжмем сок из этих элементов
И сбросим балласт. Дело решено».

«Но там же люди... Целые династии...
Мой дядя там, Петрович, капитан...
Нельзя же так, одним движеньем кисти,
Их всех пустить в житейский ураган».

«Ты молод, мальчик. Жалость — это гиря.
Привыкнешь. Подпиши. И будь готов
Считать барыш. Добро пожаловать в империю,
Где нет людей, а только сумма слов».

От центральных площадей до сонных деревенек
Несётся гул народного терпенья через край!
Страна не хочет больше быть толпой разменных денег,
Кричит: «Хозяин, совесть и Отчизну не продай!»
Дороги пыльные ведут обозы гнева,
Где нет царей, а есть простой рабочий люд.
И от востока до полуденного сева
Они своей последней правды ждут.

Прошла молва, как по сухой траве,
Что новый барин, чуждый и далёкий,
Одним лишь росчерком в своей Москве
Назначил людям жребий их жестокий.
Завод, что был и домом, и отцом,
Что дедов пот и прадедов мозоли
Хранил в себе, — теперь одним лицом
Был обречён на смерть по барской воле.
И те, кто век свой жили простотой,
Кто верил в плуг, в станок и в урожай,
Вдруг поняли, что загнан за чертой
Их тихий, их родной, их скромный рай.

«Братья, отцы! Нас вышвырнули вон,
Как будто мусор, из родного дома!
Нам говорят: “Таков теперь закон!”
Но эта песня всем до слёз знакома!
Нет! Мы не быдло! Хватит нам молчать!
Поедем в город, к самым тем палатам!
Пусть нас услышат! Пусть увидят рать
Простых людей, что преданы и смяты!»

От центральных площадей до сонных деревенек
Несётся гул народного терпенья через край!
Страна не хочет больше быть толпой разменных денег,
Кричит: «Хозяин, совесть и Отчизну не продай!»
Дороги пыльные ведут обозы гнева,
Где нет царей, а есть простой рабочий люд.
И от востока до полуденного сева
Они своей последней правды ждут.

На подступах к столице, где туманы
Скрывали блеск неоновых витрин,
Сошлись два мира, две большие раны,
Сошлись мужик и новый господин.
Колонна встала. Люди вышли молча,
Без криков, без угроз, без кулаков.
Напротив — цепь ОМОНа в чёрной стали,
Безликий строй, холодный, как броня.

«Стоять! Я капитан Петрович. Дальше
Прохода нет. Приказ. Прошу понять.
Не нужно крови, не нужно здесь фальши.
Прошу вас всех повернуть обратно, вспять».

«Мы не с войной пришли, товарищ капитан.
Мы лишь хотим, чтоб нас в глаза увидал
Тот человек, что подписью одной
Нас всех из жизни нашей выкинул».

А в это время, в тишине уютной,
Кирилл смотрел на площади минутной
С экрана, где решаляся судьба.
В нём бились два начала: страх и совесть.
Он встал. Он бросил телефон на кресло.
Он понял, что бежать — навеки тлеть.
И если в нём хоть что-то не исчезло,
Он должен был туда, на них, смотреть.

Он вышел к ним. Без свиты, без охраны.
И встал меж двух огней, под сотней глаз.
И рассказал про лживые капканы,
Про жадность, что туманит ум и глас.
Он не просил прощенья, не юлил.
Он просто отдал правду им, как дань.
И в этот миг он будто искупил
Всю ложь свою, переступив за грань.

Что было дальше? Долго говорить.
Завод вернули. Воротил сместили.
Но главную, невидимую нить
Они в тот день собою починили.
Петрович скоро вышел на покой.
Михайло стал наладчиком на смене.
Кирилл... он путь нашёл совсем другой,
Вдали от лжи, интриг и вожделений.
Страна живёт. Всё так же крутит ось
Судьбы дороги, взлёты и овраги.
Но в людях что-то важное зажглось
Тем утром... капля совести и отваги.