Материнская вера

Стоит деревня в кружеве снегов,
И в каждой хате — тишина и дрёма.
Лишь в доме у околицы, без слов,
Сидела мать, ждала сына Артёма!

Её сынок, кровинка, свет очей,
Ушёл с весной в солдатские метели.
И с той поры среди ночей
Ей чудились орудия и трели

Свинцовых пуль. Она молилась в тень
Икон, что в старом выцвели окладе,
И ждала весточку, и каждый Божий день
Смотрела вдаль в заплаканном наряде.

Писал он редко: «Мама, я живой.
Кормят отлично, сапоги не жмут».
И каждый лист, пропахнувший войной,
Давал ей сил на несколько минут.

Но как-то утром, в самый серый час,
Когда зима сковала землю льдами,
К ней почтальон зашёл, не поднимая глаз,
И протянул казёнными руками

Листок помятый. Страшный, роковой,
Где в строчках строгих, выцветших чернилах,
Стоял вердикт, холодный, неживой:
«Ваш сын погиб. Крепите Ваши силы...»

И дальше что-то... «Верность и почёт...»
Она не дочитала. Мир качнулся.
И время свой остановило счёт,
И свет в окне как будто задохнулся.

Соседки прибежали, голося,
Старухи в чёрном ставили ей свечи.
«Крепись, родная, видно, доля вся...» —
Шептали ей сочувственные речи.

Устроили поминки. Стол накрыт.
Кутья и слёзы, водка и печали.
А мать сидит, как будто монолит,
И губы ей беззвучные шептали

Одно и то же, глядя в пустоту,
В метель, что завывала за порогом:
«Нет. Это ложь. Я сына очень жду.
Он не оставит мать одну пред Богом».

Ей говорили: «Смилуйся, прими.
Так легче будет. Сердце успокой».
Она качала головой: «Пойми,
Не верю я бумажке той пустой.

Я сердцем чую — он идёт домой.
Я слышу шаг его в порывах снегопада.
Он жив, он просто раненный, больной,
Но он вернётся до родного палисада».

Прошла зима. Весна пришла с ручьями,
Смывая слёзы с ледяной земли.
А мать ждала, всё тихими ночами
Всё штопала рубахи и рубли

Последние на соль и хлеб меняла,
Готовя ужин на двоих всегда.
И у калитки дотемна стояла,
Как верная и вечная звезда.

Над ней смеялись. «С горя уж свихнулась».
Жалели, отводили в сторону глаза.
А вера в ней лишь крепче обернулась,
Как в бурю закалённая лоза.

И вот однажды, в тёплый майский вечер,
Когда сирень наполнила весь сад,
На горизонте показался некто,
Усталый, пыльный, раненый солдат.

Он шёл, хромая, на плече винтовка,
И гимнастёрка выцвела на нём.
И мать рванулась к сыну так неловко,
Как будто обожглась седым огнём.

Это был он! Артём! Он похудел, но жив!
С щетиной, и со шрамом на щеке!
Он мать свою в объятиях зажал,
И слёзы покатились по руке.

«Но как же... Было ведь письмо...» — шептали люди,
Что сбежались на тот крик.
Солдат вздохнул, погладил гимнастёрку
Сказал — «Там вышел сбой на миг.

Погиб мой тёзка, Артём, однофамилец.
Из Вятки он. А в штабе суета...
И вот он, горькой вести той виновник —
Ошиблась чья-то сонная рука».

Он говорил, а мать его не слышит.
Она лишь гладила лицо и плечи,
И жизнь в неё потоком новым дышит,
И не нужны ей были больше речи.

Она стояла, сына обнимая,
И знала то, что не поймёт весь свет:
Пока есть вера, чистая, слепая,
Для смерти и беды там места нет.

Так верьте до последнего удара
Усталого и слабого сердечка.
Ведь материнская любовь — не даром,
А самая надёжная уздечка,

Что держит душу на краю беды
И возвращает из небытия.
Она сильнее роковой звезды
И крепче ледяного острия.