Что старый парк таит по вечерам

Что старый парк таит по вечерам,
Какие лица, запахи и толки?
Бетонным статуям, незрячим их глазам,
Отлитым в память войн больших и долгих,
Известно чуть побольше, чем ничто:
Их берегут солдаты от вандалов,
В бронижелетах, с ружьями - кино!
Что им известно об истории провалах?
О тёмных ямах судеб и смертей,
Что могут знать юнцы в погонах разноцветных?
Безмолвны статуи безмолвием людей.
А кто вандал, и в чём же цель конкретно?
Что старый парк таит по вечерам,
Когда густеет тьма, вдали от белых статуй?
Во тьме, быть может, рыщет наркоман,
В кустах, быть может, бомж лежит поддатый.
Быть может, я под сенью тополей
Маньяк, маяк и мак, встревоженный и потный,
Ловлю, как бабочку Набоков, пару дней,
Где переход сезонов - миг бесповоротный.
Что здесь начертано в смолистой темноте
Полоской фонаря, машинным бликом?
Поэзия струится по коре,
И обвалакивает тлю янтарным скрипом.
Я видел тьму безжалостных небес
Над брянщины мертвящими снегами.
Я видел корабельный, чёрный лес,
Удавленный безжалостно грибами.
Везде, где тьма, не поскупилась смерть
Являть мне мощь и жуткие картины.
И в этом парке скоро круговерть
Осенней пляски, смертью возбудимой.
Я видел свет любимого окна,
Морщины солнца, радугу в бензине,
И искры дикого, походного огня,
Что поджигают нитки на штанине.
Я видел свет янтарных кабаков,
И к свету красному летел беспечной молью,
Я видел свет теснимых тьмою слов,
Звенящий луч обидою и болью.
Как свет велик! Как нерв его зудит!
Накал страстей, что виден и с Урана.
Почём весь свет? Почем весь жар любви?
Ну, пусть не весь, но чтоб набить карманы.
Чем полон старый парк по вечерам,
Гремучей тьмы окутанный мотивом?
Быть может, тихим звуком пьяных дам,
Что мочевой пузырь несли с корпоратива?
Быть может, где-то старый кларнетист,
Несчастный слух в беспечности пытает.
Быть может, раздаётся жуткий свист,
Бритоголовые кого-то загоняют?
О, тишина! Средь лая диких свор,
Средь пошлостей, чем мир весьма богатый,
Где чуть не каждый - тишины позорный вор,
Шумящий чайник, паром тароватый,
Ты только статуям наверняка дана,
Да и они порой по прихоти вандала,
Бетонным гулом сотрясаются до дна,
До самой сути посвящённые провалу.
Я слышал эту пытку тишиной,
Когда покойник - вот, но все молчат в смятеньи.
Я слышал кладбищ мраморный покой,
По эпитафиям понятный без прочтенья.
Я слышал тьму, когда глухонемой
Мычит, распластанный в бессильном возраженьи,
Я слышал закипающий прибой,
В его беззвучном, смертоносном приближеньи.
Я слышал мрак заброшенных церквей,
Где сорняки как ризы оплетают фрески,
Я слышал звук встающих миражей,
Объятых моря жутковатым блеском.
Нет, лучше звук. Мучения Гойя,
Бетховена готические муки,
На месте бога, снял б рукоу я.
Чтоб безобразные, прекраснейшие звуки,
Чтоб лепет зацветающих цветов,
Чтоб звуг шагов по парковой дорожке,
Чтоб обречённый лязг земных оков,
Алмаза скрип в земной огромной дрожи,
Полёт крыла, волненье бледных нив,
Фонарный треск, затяжка сигареты,
Взмах золотых, покрытых грязью грив,
И свист падения пылающей кометы,
Гул отходящих в вечность поездов,
Болотный взбульк, опустошенье рвоты,
И рёв испуганных шакалами гуртов,
И полные падений капель гроты,
И голос женщины, и возглас сыновей,
В восторге смерти избежавших,
И звук чулков, спадающих с ****ей,
И плача стон вблизи кургана павших.

Всё этот - чёрной буквой в белый фон
Со скрежетом на Статую внесён.

На Статую о Музе.