Море зовёт

В 1988 году, когда по стране уже шевелился ветер перемен, а по радио всё чаще звучали голоса Горбачёва и мелодии новых песен, которых раньше не пускали, — в северном российском городке посреди тайги, где зима длилась почти полгода, а солнце в декабре показывалось лишь на пару часов, жил юноша по имени Артём.

Ему было восемнадцать. Он вырос в тени гигантских кранов порта, слушал гудки уходящих в туман судов и мечтал о море — не просто о солёной воде, а о далёких берегах, о штормах, о жизни, где каждый день — как новая карта. Его отец всю жизнь проработал судовым механиком, и, хотя Артём любил его, он не хотел повторять его путь: шум машинного отделения, запах масла, вечные вахты в трюмах. Он мечтал стать штурманом — тем, кто стоит на мостике, кто видит горизонт.

Но мечта была бы мечтой, если бы не она.
Её звали Лина. Она была из Риги. Её семья приезжала каждое лето на море — на дачу к родственникам. Лина смеялась звонко, как колокольчик, носила короткие джинсы и читала Бродского, лёжа на нагретых солнцем камнях. Впервые они встретились, когда Артём пытался починить велосипед, а она, проходя мимо, сказала: «Ты всё делаешь не так. Дай, я помогу». Он был поражён: девчонка, которая умеет чинить велосипеды и цитировать поэзию.
Лето прошло как сон. Они гуляли по набережной, слушали на кассетнике «Кино», мечтали о будущем. А потом Лина уехала. Осталось только письмо, в котором она написала:
«Я поступаю в Рижский политех. Ты бы тоже мог приехать. Здесь всё по-другому. Здесь можно быть собой».

Артём сидел на краю своей кровати, держа это письмо, и понял: он не может остаться. Не ради моря — ради неё. Он не знал, что она чувствует, но знал, что не сможет жить, не попробовав быть рядом.
Он подал документы в Рижское мореходное училище. Родители смотрели на него с тревогой.
— Рига? Там же латыши… Там всё по-другому.
— Я знаю, — говорил он. — Именно поэтому я должен поехать.
В октябре 1988-го он приехал в Ригу на поезде. Город поразил его: старинные дома с башенками, узкие улочки, запах кофе и хлеба, музыка из открытых окон. Всё было на латышском, и он с трудом разбирался, но чувствовал — здесь дышится легче.

Поступил он с трудом. Экзамены, медицинская комиссия, языковой барьер. Но он прошёл. Стал курсантом. Жил в общежитии на Катлакалнсе, где на кухне все говорили по-русски, но за стеной играла латышская народная музыка.
А Лина… Лина была здесь. Она училась на филфаке. Когда он впервые увидел её у входа в университет, сердце замерло. Она улыбнулась:
— Ну что, моряк, приплыл?

Они гуляли по Старой Риге, пили глинтвейн на Рождественской ярмарке, сидели на берегу Даугавы и говорили обо всём — о будущем, о свободе, о том, как страна меняется. Иногда казалось, что между ними всё может сложиться. Иногда — что они просто два человека, соединённых мгновением, которое уже прошло.

Но Артём не жалел. Он учился. Стал сильнее. На практике, на судне в Балтийском море, он впервые встал на мостик в шторм. Ветер бил в лицо, волны ревели, а он держал курс, сверяясь с картой и компасом. И в этот момент он понял: он не просто приехал за девушкой. Он приехал к себе.
Лина в итоге уехала в Лондон — по приглашению родственников. Перед отъездом она сказала:
— Ты стал тем, кем хотел быть. А я — нет. Прости.
Он не ответил. Просто обнял её у вокзала, и она уехала.

Спустя годы, уже капитан дальнего плавания, Артём часто вспоминал тот 1988-й. Не как год любви, а как год выбора. Он не остался с Линой. Но он нашёл своё море. А Рига навсегда осталась для него городом, где он впервые почувствовал, что может быть свободным.
Иногда, стоя на мостике в тумане, он слышал, как ветер шепчет что-то на латышском. И улыбался.

«Плен у берегов Сомали»
Прошло двадцать лет с тех пор, как Артём впервые ступил на палубу судна в качестве курсанта. Теперь он — капитан танкера «Северный Огонь», судно под панамским флагом, но с российским экипажем, шёл из Сингапура в Пирею с грузом нефти. Март 2009 года. Аденский залив. Воздух был тяжёлый, как масло, горизонт дрожал от жары.

Артём стоял на мостике в раннюю вахту, когда радар зацепил неопознанный объект. Сначала он подумал — рыбачья лодка. Но сигнал двигался слишком быстро, слишком прямо.

— Лейтенант, — сказал он рулевому, — вызови береговую охрану. И пусть все спустятся в бронекомнату. Это не рыбаки.
Через десять минут рядом с бортом вспенилась вода — две скоростные лодки с вооружёнными людьми на борту. Чёрные шарфы, автоматы, крики на непонятном языке. Пираты.

Они были быстры. Бросили крюки, взобрались по бортам. Артём приказал не сопротивляться — по инструкции. Жизнь экипажа дороже груза. Они спустились в защищённое помещение, но пираты нашли их через час. Дверь была взломана гранатой.

Артём был первым, кого вывели на палубу. Его поставили на колени, приставили автомат к виску. Один из пиратов, постарше, с шрамом через лицо, что-то кричал на суахили. Потом перешёл на ломаный английский:
— Капитан! Ты — заложник! Твоя страна платит — ты жив. Нет — ты умрёшь!
Они увезли их на материк. В Сомали. В пыльную, выжженную землю между Хобио и Галька’йо. Там, в палаточном лагере посреди пустыни, Артём провёл 78 дней.

Это были дни, когда время тянулось, как смола. Жар, мухи, сухой хлеб, вода по норме. Пираты менялись — одни уходили, другие приезжали. Некоторые били. Другие просто сидели и смотрели. Экипаж держался вместе. Артём стал их центром. Он вёл учёт дням, устраивал "уроки" — учил матросов английскому, рассказывал о навигации, о звёздах.
— Мы не просто заложники, — говорил он. — Мы — моряки. А моряки не сдаются.

Ночами он лежал на циновке и смотрел в чёрное небо, усыпанное звёздами. И вдруг вспоминал Ригу. Холодный ветер с Даугавы. Лину, сидящую на перилах, с книгой в руках. Её голос:
«Ты бы тоже мог приехать. Здесь всё по-другому».
Он улыбался. Не потому что было смешно. А потому что понимал: вся его жизнь — от северного порта до этой пустыни — была одним длинным путешествием. И даже здесь, на краю света, он всё ещё шёл по своему курсу.

Однажды ночью он услышал вертолёт. Потом — выстрелы. Утром пираты исчезли. Через несколько часов прибыла команда французских морпехов. Операция прошла тихо. Деньги за выкуп, как позже узнал Артём, заплатило судовладельческое агентство. Россия лишь направила ноту.

Когда его везли на вертолёте к фрегату, он в последний раз оглянулся на эту землю. Безжалостную. Но живую. Как и он.
После освобождения его ждали интервью, расследования, медкомиссии. Предложили отстраниться от рейсов.

— Вы прошли через ад, капитан, — сказали ему. — Вам нужно отдохнуть.
Но Артём вернулся на море через три месяца. На другом судне. В Индийский океан.
— Я не боюсь, — сказал он себе, глядя на своё отражение в зеркале. — Я капитан. Море — моя дорога.

Иногда, когда вахта тихая, он берёт блокнот и пишет. Не дневник. Письма. Одно — Лине. Хотя не знает, живёт ли она ещё в Лондоне. Пишет не о любви. О звёздах над Сомали. О том, как в плену он вспоминал Ригу. О том, что благодарен ей — ведь если бы не она, он бы не стал тем, кто может выжить в пустыне.
Письмо он так и не отправляет. Но каждый раз, закончив, смотрит в иллюминатор. Там — океан. Чёрный, бескрайний. И где-то вдали, за горизонтом, снова начинается путь.

«Око шторма»
В 2017 году, спустя восемь лет после первого плена, Артём снова шёл через Аденский залив. На этот раз он капитан контейнеровоза «Ладога», судно под кипрским флагом, с экипажем из двенадцати человек. Уже были системы защиты, вооружённая охрана на борту, протоколы отбоя атак. Но пираты стали хитрее. Они напали не с воды — они проникли на борт ночью, замаскировавшись под спасательную шлюпку, затонувшего судна.

Атака была жестокой. Двое охранников погибли. Один матрос выбросился за борт. Артём пытался сопротивляться — вёл судно на полном ходу, пытался вызвать помощь, но пираты взломали мостик. В последний момент, когда он бросился к радиостанции, один из нападавших ударил его прикладом по голове.

Он не помнил, как потерял сознание. Очнулся в пустыне. Голова пульсировала, правый глаз был закрыт плотной повязкой. Вокруг — шатры, костры, люди в лохмотьях и старой военной форме. Он лежал на циновке под навесом, а рядом сидел старик с длинной седой бородой и пронзительными чёрными глазами. Это был вождь племени Хааде — племени, жившего на границе между законом и хаосом, между пиратством и древними обычаями.

Артём не знал, сколько прошло времени. Дни сливались. Жар, инфекция, галлюцинации. Он думал, что умирает. Но вождь не отдал его смерти. Он приказал своей дочери, Амани, лечить пленника. Она была врачом — по меркам племени: знахаркой, учившейся у матери, помнившей травы, песни и ритуалы, передаваемые веками.

Амани спасла ему жизнь. Она промывала рану, пела над ним ночами, вливала в рот отвары. Когда он открыл левый глаз — первый раз за неделю — он увидел её лицо: тёмное, строгое, но с мягкими глазами, как у зимнего моря.

Прошло три года.
За это время Артём не бежал. Не потому что не мог. А потому что понял: он не просто пленник. Он стал частью. Он выучил язык. Научился охотиться, читать следы на песке, предсказывать ветер по облакам. Он рассказывал племени о море, о кораблях, о звёздах. Дети слушали его, как сказочника. Вождь начал советоваться с ним — о торгах, о перемещениях, о том, где искать добычу.

Амани стала его женой. Не по принуждению. По выбору. Они говорили мало, но понимали друг друга с полуслова. Она не боялась его прошлого. Она видела в нём не пленника, а человека, сломанного морем и восстановленного пустыней.
А однажды вождь собрал старейшин и сказал:
— Этот человек знает корабли лучше, чем кто-либо. Он видел весь мир. Он — глаз, который остался. Отныне его имя станет Капитан шторма.
Так Артём, бывший моряк с севера России, бывший заложник, бывший учитель, бывший русский капитан стал капитаном пиратской флотилии.

Но он изменил её.
Он запрещал убивать экипажи.
Он выбирал только суда с большим грузом и слабой охраной.
Он требовал, чтобы заложники получали воду, лекарства, могли писать письма.
— Мы не звери, — говорил он. — Мы — волны. Мы приходим, мы уходим. Но не оставляем смерть без причины.
Его боялись. Его уважали. Его называли «Артём-Око» — тот, кто видит одним глазом, но видит дальше всех.

Однажды, в 2022 году, его старое судно, «Северный Огонь», снова проходило через залив. Он узнал его по радиосигналу. Приказал не трогать.
— Это мой первый корабль, — сказал он своим людям. — На нём я впервые потерял свободу. А теперь я её отпускаю.
Ночью он сидел у костра с Амани. Она спросила:
— Ты когда-нибудь вернёшься?

Он посмотрел на юг, туда, где за горизонтом было море.
— Я уже вернулся, — сказал он. — Я нашёл своё место. Не на карте. В себе.
И в тот момент, под звёздным небом Африки, с женщиной, которая вырвала его из смерти, с шрамом на голове и памятью о Риге в сердце, Артём понял: он больше не мечется между мирами.
Он — капитан.
Не только своего судна.
А ещё - Жизни.
Шторма.
И самого себя…

«Лицо из прошлого»
2025 год. Муссонный ветер гнал тучи над Аденским заливом. Луна пряталась за пеленой дождя. На радаре — крупное судно: лайнер «Князь Владимир», круизное судно класса люкс, шло из Дубая в Пирей. На борту — 1800 пассажиров, включая туристов, дипломатов, даже нескольких артистов.
Артём стоял на палубе своей скоростной шхуны «Штормовой Глаз» — переделанного рыболовецкого судна с пулемётами, радиостанциями и радарами последнего поколения. За ним — три лодки. План был чётким: подойти на рассвете, захватить мостик, вывести капитана, потребовать выкуп. Без крови. Как всегда.

Но когда они поднялись на борт, обезоружили охрану и ворвались в капитанский мостик, Артём замер.
Рядом со штурвалом стоял мужчина в форме, седой, с глубокими морщинами, но с теми же живыми глазами, что и тридцать лет назад.
— Сергей?.. — вырвалось у Артёма.
Мужчина медленно обернулся. Его лицо исказилось от шока.
— Боже… Артём?.. Ты жив?

Сергей был его старым другом. Товарищем по Рижскому училищу. Они учились вместе, делили койку в общаге, пили самогон под балконом, мечтали о кругосветке. Сергей не стал капитаном дальнего плавания — он выбрал жизнь кочевника, как он говорил. А потом исчез из жизни Артёма после развала Союза. Связь оборвалась. Говорили — уехал в Грецию. А теперь он стоял здесь, на мостике захваченного судна под флагом Мальты, а перед ним — пират с повязкой на глазу и голосом северного моряка.
— Ты… ты теперь… они? — прошептал Сергей, глядя на автомат у пояса Артёма.

— Я — капитан, — тихо сказал Артём. — Но не убийца.
Он приказал своим людям:
— Никому не трогать экипаж. Никакого насилия. Всех пассажиров — в салоны. Пусть остаются спокойны.
Потом взял Сергея за руку и вывел на крыло мостика. Дождь хлестал по лицам. Ветер выл в снастях.
— Почему ты здесь, Артём? — спросил Сергей. — Ты же был честным. Ты мечтал о штурманском жезле, а не об этом…
— Меня дважды брали в плен, — сказал Артём. — Первый раз — пираты. Второй — пустыня. Я потерял глаз. Потерял родину. Но нашёл новую семью. Новый путь. Я не граблю ради золота. Я кормлю племя. Защищаю тех, кто не может защитить себя.
— Ты всё ещё можешь вернуться, — сказал Сергей. — Я знаю людей. Я могу помочь. Тебя не посадят. Ты — жертва. Ты герой.
Артём усмехнулся.
— Я уже не тот, кого можно вернуть. Я не прошу прощения. Но и не хочу вражды. Ты — мой брат по училищу. И я не трону твоё судно. Отправляйся в путь. Через два часа мы уйдём. Без груза. Без выкупа.
Сергей смотрел на него, не веря.
— Ты отпускаешь нас? Просто так?
— Не просто. Ты напомнил мне, кто я был. А я хочу, чтобы ты помнил — кем я стал.

Через час пиратские лодки отошли. «Штормовой Глаз» растворился в темноте, как призрак.
На следующий день «Князь Владимир» благополучно прибыл в порт. Сергей не доложил о захвате. Ни одной строчке в отчёте…
А в ту же ночь, на палубе своей шхуны, Артём снял повязку. Под ней — пустая глазница, заросшая шрамом. Он посмотрел на море.
— Я не вернусь, — сказал он Амани, сидевшей рядом.
— Ты и не должен, — ответила она. — Ты уже дома.
И где-то вдали, за горизонтом, звучал голос старого друга — как эхо из другой жизни.
Голос, который напомнил: даже в пирате может жить моряк.
А в моряке — человек.

«Сергей. Язык войны»
Когда Артём стоял на мостике «Князя Владимира», он видел перед собой капитана. Но Сергей не был капитаном. Он никогда не стал моряком дальнего плавания. Его путь ушёл не в море — а в глубь континента, в пыль, в языки и в тени дипломатических стен.

Сергей закончил Рижское мореходное училище, как и Артём. Но в 1991-м, когда страна рушилась, он поступил в МГИМО. Говорил на пяти языках к двадцати пяти годам. Его привлекала не навигация, а люди — их слова, их скрытые смыслы, их страхи и мечты. Он учился не просто переводить — а понимать. Понимать, что стоит за каждым жестом, за каждой паузой, за каждым акцентом.

Первый его выезд — Ангола, 1997 год. Гражданская война. Он работал переводчиком при гуманитарной миссии ООН. Но быстро оказалось, что он нужен не только для переговоров. Он умел читать настроение вождей племён, предсказывать вспышки насилия, находить общий язык с теми, кто не доверял ни белым, ни русским, ни вообще кому-либо.
Он остался.
Не как дипломат.
Не как солдат.
А как посредник.
Тот, кто говорит на языке врагов, чтобы не было врагов.

Служба в МИДе пришла позже. Он прошёл через Руанду, Конго, Судан, Йемен. Каждый раз — под разными флагами, с разными мандатами. Официально — «советник по гуманитарным вопросам».
На деле — военный дипломат, аналитик, разведчик, посредник, иногда — человек, который в одиночку входит в лагерь повстанцев с бутылкой рома и знанием местного диалекта.

К 2020 году он оказался в Сомали.
Россия восстанавливала влияние в Африке. Открылось временное представительство в Могадишо. Сергей стал военным советником посольства — единственным русским офицером в зоне, имевшим доступ и к разведке, и к племенным старейшинам, и к международным силам.
Он не носил форму. Только тёмные очки, лёгкую рубашку, старый «Спутник» на руке — подарок отца. Говорил на сомали, суахили, арабском, английском, французском. И, конечно, на русском — с акцентом Петербурга и интонацией, будто читает стихи.
Его задача — не воевать.
А предотвращать.

Он собирал информацию, анализировал движения пиратов, вёл диалог с племенами, помогал эвакуировать заложников, координировал действия с ООН и Африканским союзом.
Иногда — тайно.
Иногда — ценой собственной безопасности.

В 2023-м он спас группу китайских инженеров, попавших в засаду. Проник в лагерь боевиков под видом торговца. Говорил с вождём на его родном наречии, вспомнил имена его детей, рассказал о сне, который, как он якобы видел, предвещал беду, если те убьют заложников. Вождь поверил.
Люди были отпущены.

Он не любил говорить о своих подвигах.
Но в тихие вечера, в бункере посольства, когда ветер гнал песок по стенам, он доставал старую записную книжку. В ней — имена.
Имена тех, кого он спас.
И тех, кого не успел.

Однажды, в 2025 году, его вызвали: российское круизное судно «Князь Владимир» потеряло связь в Аденском заливе.
— Похоже на захват, — сказал посол. — Но нет сигналов о насилии. Никто не убит. Ни одного выстрела.
Сергей запросил координаты, анализ радиосигналов, записи с датчиков. И вдруг — в протоколе перехвата — услышал голос. Голос, которого не слышал почти тридцать лет.
— Отойдите от мостика. Никто не пострадает. Мы не убийцы.
Он узнал его мгновенно.
Голос Артёма.

Сергей запросил спецоперацию. Но знал: если вмешаются силы — кровь будет.
Он попросил разрешение действовать самостоятельно.
— Я знаю этого человека, — сказал он. — Я могу договориться.
Прибыв на борт, связь с ним внезапно оборвалась. Через два часа связь восстановилась. Судно шло своим курсом. Пираты исчезли. Без выкупа. Без жертв.

Сергей сидел в своём кабинете, смотрел на карту.
И написал письмо — не в МИД, не в разведку.
На старый адрес в Риге. Адрес, который он помнил с юности. Там когда-то жила Лина — девушка, ради которой Артём ушёл с севера.
«Я видел его. Он жив. Он — не пират. Он — судьба. И, может быть, единственный человек, который понял, что свобода — это не берег, а путь...»

Письмо он так и не отправил.
Просто положил в папку с надписью: «Люди, которых я не спас… и которые спасли меня».
А ночью, глядя на звёзды над Сомали, Сергей впервые за долгое время вспомнил Ригу. Общагу. Зиму.
Молодых курсантов, мечтавших о море.
Он не стал капитаном.
Но он шёл по своему курсу — сквозь войны, языки, смерть и пепел.
Не ради славы. А ради того, чтобы один выстрел не стал началом новой бойни. Чтобы одно слово — на правильном языке — спасло тысячу жизней.
Он был не героем газет.
Он был тенью, говорящей на всех языках мира.
И его оружием был не автомат.
А голос…

«Язык юности»
1989 год. Москва. Зима. Снег падал тихо на старые фасады зданий МГИМО на проспекте Вернадского, будто пытаясь прикрыть собой трещины в империи, которая уже начинала рушиться. Но для восемнадцатилетнего Сергея Костина, только что приехавшего из Ленинграда, этот кампус был как ворота в другой мир — мир слов, дипломатии, тайн и далёких стран.

Он поступил с третьей попытки.
Первые два года — провалы.
Не из-за ума — он был блестящим студентом, знал историю, политологию, отлично писал.
Но языки...
Его английский был хорош, но не идеален. А французский — по школьной программе. А в МГИМО требовали не просто знать язык.
Требовали жить на нём.
Первый семестр он провёл в состоянии постоянного напряжения. На лекциях по международным отношениям он молчал, боясь сказать что-то с акцентом.
На семинарах по дипломатическому протоколу его спрашивали на французском — он краснел, запинался.
— Ты не будешь дипломатом, если не заговоришь, как носитель, — сказала ему профессор Лидия Михайловна, суровая женщина с голосом, как у маршала. — Ты должен стать другим.
И он решил: станет.

Сергей начал с режима, близкого к военному.
6:00 — подъём.
30 минут — повторение слов на английском, французском, немецком.
7:00 — бег по парку Воробьёвых гор с диктофоном, на котором записывал речь BBC, France Inter, Deutsche Welle.
8:00 — завтрак с газетой Le Monde или The Guardian — только на языке оригинала.
Днём — лекции, вечером — кружки, встречи, разговорные клубы.
Но главное — он искал носителей.
Не просто иностранцев в Москве.
А настоящих, живых, с их интонациями, сленгом, культурой.

Он находил их везде:
— В общежитии Академии наук — там жили аспиранты из Алжира, Мали, Туниса. Он приносил им чай, водку, слушал их истории, учил арабский и французский с североафриканским акцентом.
— В церкви на Спиридоновке — русско-греческая община. Он ходил туда не из веры, а чтобы практиковать греческий.
— В посольствах: он волонтёрствовал на приёмах, подавал напитки, зато слушал, как говорят дипломаты, как строят фразы, как шутят.
Но настоящий прорыв случился в 1991 году.

Африка. Первое погружение
МГИМО организовало стажировку для сильнейших студентов — в Алжир. Сергей подал заявку. Прошёл конкурс.
Три месяца в Алжире — в рамках культурного обмена. Он жил в семье учителя арабского языка в пригороде Алжира. Дом был простой, без лифта, с вентилятором вместо кондиционера. Но каждый вечер — ужин за большим столом, где говорили на смеси арабского, французского и жестов.
Сергей не имел права молчать.

Он учился:
— Как приветствовать старших (всегда с правой рукой на сердце).
— Как просить прощения, если случайно оскорбил.
— Как шутить, не задевая религию.
— Как говорить о политике, не становясь врагом.

Он вставал в 5 утра, чтобы повторять диалектный арабский. Учил песни, чтобы запомнить интонации. Записывал на кассету голос хозяина дома и слушал по ночам.
Через месяц он уже шутил с соседями. Через два — вёл споры о будущем Северной Африки.
Когда он вернулся в Москву, профессор Лидия Михайловна сказала:
— Теперь ты звучишь, как человек, который был.

1992 год. Советский Союз рухнул. МГИМО остался, но стажировки стали редкостью. Сергей не сдался. Он подал заявку в программу ООН по молодёжному обмену. Выиграл грант — три месяца в Кот-д’Ивуаре, Абиджан.
Там он жил в доме у пожилой женщины, бывшей учительницы французского. Её звали Мадам Бонго. Она говорила с сильным африканским акцентом, но с такой грамматической точностью, что Сергей называл её «живым учебником».
— Если ты хочешь говорить, как француз, — сказала она, — забудь Париж. Говори, как человек, который живёт.
— А если я хочу быть дипломатом?
— Тогда говори, как тот, кто понимает.
Она учла его каждый день:
— Утром — диктанты на французском с местного радио.
— Днём — прогулки по рынку: он должен был торговаться, спрашивать цены, рассказывать, откуда он.
— Вечером — просмотр старых фильмов с субтитрами, потом — пересказ ей вслух, без ошибок.
Но самое важное — она познакомила его с племенем бете.

Они жили в глубинке, в джунглях. Там не было электричества, но был язык — диула, торговый диалект, на котором говорили от Сенегала до Уганды.
Сергей провёл там две недели. Учил слова у детей, танцевал на вечеринках, записывал сказки.
Он не стал носителем.
Но он понял: язык — это не грамматика.
Это ритм. Это молчание между словами. Это уважение.

Возвращение. Новый уровень.
К 1994 году Сергей уже свободно владел пятью языками:
— Русский (родной),
— Английский (нейтральный, британский),
— Французский (европейский и африканский диалекты),
— Арабский (мароккано-алжирский вариант),
— И начинал учить суахили по учебникам и кассетам.
Он стал легендой в МГИМО.

Преподаватели звали его помогать на уроках. Студенты просили совета.
Однажды его пригласили в Министерство — как переводчика на встречу с нигерийским послом. Он переводил без конспекта. На трёх языках.
С юмором. С тактом. С улыбкой на губах.
После выпуска ему предложили остаться в институте.
Но он выбрал Африку.
— Я не хочу учить язык, — сказал он. — Я хочу, чтобы язык научил меня жизни.
И в 1995 году он уехал в Анголу — как переводчик при миссии ООН.
С собой — старый чемодан, кассетник, блокнот с тысячами слов…
И память о том, как всё началось — с акцента, с ошибки, с первого стыда на семинаре в МГИМО.

Теперь, спустя десятилетия, когда он стоял в Могадишо, слушая голос Артёма в наушнике, он вспомнил тот первый день в Алжире.
Когда он не мог объяснить, как его зовут.
И как хозяин дома, улыбнувшись, сказал:
— Не бойся. Язык — это не стена. Это мост.
Ты уже на той стороне. Просто ещё не понял.
И Сергей, военный советник, человек, который предотвращал войны, знал:
Все его победы — начались с одного слова. С одного шага. С одного желания понять.
 А дальше – вы уже знаете…

«Последняя встреча»
2031 год.
Мир изменился. Климат, границы, войны. Пиратство в Аденском заливе почти исчезло — не из-за победы флота, а потому что племена, истощённые засухой и голодом, больше не могли снаряжать лодки. Сомали стала зоной гуманитарных миссий, лагерей беженцев и бесплодной земли, где даже песок трескался от жары.

Сергей знал: это будет его последняя командировка.
Ему шёл шестьдесят второй. Волосы стали седыми, спина — чуть сгорбленной от десятилетий в бункерах, на вертолётах, в пыльных дипломатических машинах. Глаза, как и раньше, — живые. Но в них появилась усталость. Не от дел, а от памяти.

Он больше не верил в «победы». Только в перемирия. Во временные мосты.
В людей, которых можно спасти — одного за раз.
Его направили в регион Хааде — к племени, когда-то контролировавшему побережье. Теперь это была территория, о которой забыли все, кроме нескольких гуманитарных организаций. Задача Сергея — договориться о пропуске конвоя с водой и лекарствами. Племя не отвечало на радио.

Он прибыл на вертолёте в сопровождении двух миротворцев из Кении. Приземлились на пыльной полосе у разрушенного маяка. Ветер гнал песок, как призраки. Говорили, что его вождь умер. Но ходили слухи: кто-то другой теперь правит. Кто-то с повязкой на глазу. Кто-то, кто говорит по-русски.
Сергей не верил. Пока не увидел шлюпку…

А потом из-за холмов появилась фигура. Человек был дин. Без оружия. В длинной льняной рубахе, с посохом. На голове — чёрная повязка. Но походка…
Сергей узнал её сразу.
— Артём… — прошептал он.
Тот остановился в десяти шагах. Улыбнулся — той самой сдержанной, северной улыбкой.

— Ну что, дипломат, опять разруливать последствия?
Сергей шагнул вперёд. Они обнялись. Молча. Долго. Как братья, потерянные в шторме и найденные на берегу чужой земли.
Они сели у костра, в тени старого грузовика, брошенного ещё в 90-х. Артём рассказал:
— Я больше не пират. Два года назад сжёг «Штормовой Глаз».
— Почему?
— Племя умирало. Вода. Голод. Дети. Я не мог грабить ради еды, когда вокруг — пустота.
— И что ты сделал?
— Я стал вождём. Не по крови. По выбору. Мы вырыли колодцы. Построили укрытия. Принимаем помощь. Но не просим.
— Ты изменил всё, — сказал Сергей.
— Нет. Я просто перестал бежать.
Артём спросил о Лине.
— Ты писал ей?
— Да. Она живёт в Риге. У неё дочь. Преподаватель.
— А ты?
— Я один, — усмехнулся Сергей. — Был женат. Жена ушла давно, очень давно... Сказала: «Ты любишь чужие страны больше, чем меня». Она была права.
Они молчали.

Над головой — звёзды, такие же, как над Белым морем, как над Ригой, как над Сомали двадцать лет назад.
— Почему ты пришёл? — спросил Артём.
— Чтобы сказать спасибо.
— За что?
— За то, что ты не убил меня на том судне. За то, что ты сохранил человечность, даже став легендой.
— Я просто не хотел терять тебя снова, — тихо сказал Артём. — Ты — мой последний живой мост в ту жизнь.
На следующий день Сергей провёл переговоры. Без протоколов. Без камер. Просто сидел с племенными старейшинами, говорил на суахили, потом на сомали, потом — на ломаном диула. Артём переводил, когда нужно.
Согласие было достигнуто. Конвой пройдёт.
Перед отлётом Сергей подошёл к Артёму.
— Я больше не вернусь.
— Я знаю.
— Ты хочешь что-нибудь передать?
— Только одно.
Он достал из-за пазухи старую, потрёпанную книжку.
— Передай Лине. Это её Бродский. Ту самую, которую она читала на камнях у моря. Я носил её с собой всю жизнь. Думал — верну когда-нибудь.
— А ты?
— Я уже всё вернул, — сказал Артём. — Себя — себе.

Вертолёт взмыл в небо.
Сергей смотрел вниз.
Фигура у костра становилась всё меньше.
Потом исчезла в пыли.
В кармане — книга с надписью: «Лине. С моря. А.»

Через месяц в Риге, на набережной Даугавы, женщина в пальто села на скамейку. Открыла книгу. Прочитала строчку.
Улыбнулась.

Подняла глаза к небу.
И прошептала:
— Ну что, моряк, приплыл?
Ветер унёс слово в море.

Как ответ.

Как прощание.

Как начало…