Мелким галопом по Петербургу

<<<~~~^^~~~>>>

И тут Остапа понесло...

Питер, Петербург, Петроград, Ленинград, Северная Венеция и даже Финская Пальмира — как ни называй этого точёного красавца, закалённого в горниле самой жизни, хуже от этого он не становится! Ведь это не просто город, восхищающий своей историей и стоически-бойцовским характером да пробирающий до мурашек своей гармоничной полифонией тесно переплетённых архитектурных стилей, это — воистину свободный образ мыслей:

(^•^) то стройно-величавых, текущих синеокой Невой в направлении Невской губы Финского залива;

(^•^) то взвинченно-порывистых, взвившихся на дыбы вместе с Медным всадником, дабы во всеуслышание громыхнуть раскатистый цветаевский отрывок: «И, дрожа от страстной спеси, / В небо вознесла ладонь / Раскалённый полумесяц, / Что посеял медный конь!»;

(^•^) то судорожных и вязких, воспалённо-горячечных, подражающих помыслам раскаявшегося Родиона Раскольникова и оттого мечущихся по перекошенным переулочкам, от суетной Сенной площади до полицейского участка на канале Грибоедова;

(^•^) то безутешно-печальных, вспоминающих блокадные строки Ольги Берггольц, рваными осколками застрявшие в сердце;

(^•^) то гордо-патриотических, отдающих честь героям на Пискарёвском мемориальном кладбище;

(^•^) то лирично-мечтательных, наполненных щемящей нежностью, подобно стихам Анны Ахматовой; хотя бы одному её четверостишию, непроизвольно вырванному из контекста: «Он говорил о лете и о том, / Что быть поэтом женщине – нелепость. / Как я запомнила высокий царский дом / И Петропавловскую крепость!»

(^•^) то любознательно-пытливых, изучающих экспонаты Эрмитажа, а много позже — витрины антикварных лавок на улице Жуковского; или же авантюрно-дерзких, исследующих мрачные питерские чердаки или заброшенные особняки на окраинах города;

(^•^) то умудрённо-терпеливых, стоящих в очереди в фойе Александрийского театра в ожидании премьеры;

(^•^) то трепетно-влюблённых, шепчущих признания под сводами Казанского собора; или томно-романтичных, связанных с поцелуями под покровом белых ночей на стрелке Васильевского острова; или нежнейше-идиллических, наблюдающих закат на колоннаде Исаакия в объятиях любимого человека;

(^•^) то по-детски восторженных, катающихся на карусели в Летнем саду;

(^•^) то иронично-насмешливых, подмигивающих из-под лохматой чёлки уличного музыканта, лобающего на гитаре «Выхода нет» или «Всё идёт по плану» у павильона станции «Площадь Восстания»;

(^•^) то щедро-гостеприимных, приглашающих на рюмку чая с баранками в уютную коммунальную комнатушку; или сладко дурманящих, пропитанных ароматом свежесваренного кофе из «Литературного кофе», где за столиком у окна кручинится Александр Сергеевич Пушкин (возможно, в ожидании своего секунданта);

(^•^) то вдохновенных, рисующих акварелью разводные мосты или ребят, пускающих кораблики по каналам Грибоедова;

(^•^) то ностальгически-сентиментальных, перебирающих старые фотографии с видами любимого города, сидя на скамейке в Михайловском или Таврическом саду;

(^•^) то созерцательно-умиротворённых, кормящих голубей на Дворцовой площади или запросто делящихся непочатой булкой с бездомной собакой;

(^•^) то по-философски невозмутимых, безропотно принимающих неизбежность перемен вместе с ускользающим временем.

Что и говорить, Петербург — это и калейдоскоп неоднозначных эмоций, и ошеломляющий вихрь впечатлений, и сложная симфония чувств!

Он то по-щегольски напевает романсы Вертинского, — да, они по-прежнему востребованы в народе! — то дубиной ухает по ушам Шаляпина, то мелодично насвистывает «Чижика-пыжика», зовя за собой на Фонтанку остограммиться...

А устав от бахвальства, робко нашёптывает стихи Блока о прекрасной даме с боязливой оглядкой на тень Мандельштама, притаившуюся где-то там, в рыбьем жире речных фонарей, пока в это время призрак Гумилёва рыщет на острове Чад изысканного жирафа... И само собой разумеется, от своей юношеской робости горе-декламатор вечно сбивается, путается в строках, и потому, пристыженный собственной совестью, непременно возвращается к присловутому ночному фонарю возде аптеки...

Да, Финская Пальмира — сама душа России, обнажённая и ранимая, гордая и непокорная, дышащая морским воздухом, пропитанная духом революций и Серебряного века; и безупречно сочетающая великолепие дворцов с теснотою коммуналок. И для меня, в отличии от Цветаевой, первенство города, отвергнутого Петром, неоспоримо!

Ведь так или иначе, властолюбивый Невоград опьяняет своей красотой и затягивает в свои сети, заставляя возвращаться к нему снова и снова, дабы ещё раз подивиться на гранитно-молчаливые львиные морды на Дворцовой пристани у Адмиралтейства или же на опечаленные лица сфинксов на Университетской набережной. Ещё раз поблуждать по шумным улочкам, мысленно ведя бесконечный разговор с самим собой под аккомпанемент дождя и надрывные крики чаек. И всё для того, чтобы каждый раз открывать для себя Венецию Севера по-новому!

(P.S.: Вместо послесловия. Шатаешься по Невскому, вдыхаешь запах мокрой брусчатки и словно перелистываешь страницы толстого романа, написанного самим временем. А потом сворачиваешь в какой-нибудь тихий дворик-колодец, и тебя обступает такая густая питерская тишина, что становится слышно, как бьётся твоё собственное сердце. И в этой обволакивающей тишине понимаешь: вот он, настоящий Петербург, спрятанный от посторонних глаз, сокровенный и немного грустящий. И ты влюбляешься в него ещё сильнее, как влюбляешься в старого верного друга, который знает все твои тайны, даже самые постыдные, и никому их ни за что не разболтает.

И уже не важно, сколько времени ты здесь проведёшь — день, неделю или всю жизнь. Петербург навечно останется в твоей памяти как нечто родное и бесконечно любимое!).

(P.S.S.: фото из личного архива).

<<<~~~^^~~~>>>