Повесть Одиннадцать

По мотивам стихотворения Мурат Горский-Предчувствие-Повесть-Одинадцать.

Глава первая: шум в голове

Плохо спал. Не потому что что-то болело. Просто как-то не складывался сон. Мозг не вырубался. Как будто кто-то внутри щёлкал переключателями — раз-два, раз-два, и всё мимо.
Сначала лежал. Потом сел. Потом встал.
Прошёлся по комнате. На кухню не пошёл — там пусто. Включать свет не стал — и так светло. Белый квадрат окна и звук капель с подоконника: либо дождь, либо система капает. У кого-то, не у меня.
Стою босиком на холодном полу.
Глупо — вроде ремонт делал, тёплые полы, утеплитель. А холодно.
Не от пола, понятно. От мыслей.
Словно кто-то что-то подкинул: чувство, что не доживу. Не про возраст — это я уже проходил. Не про сердце, не про легкие. Просто… грызёт внутри, как нож тупой. Не больно. Но точно.
Молчание — как покрывало. Всё в нём тонет: улица, дом, я сам.
Слышу, как машина подъехала. Тихо, во двор. Не хлопнула дверью, не бибикнула. Просто стала. И стоит.
Вот с этого момента — пошёл шум в голове. Не тишина, а шум.
Тот, что бывает, когда кто-то думает о тебе слишком громко. Или слишком зло.
Проверил замки. Всё на месте.
Подумал: если войдут — не успею ничего. Даже сказать: "За что?"

Глава вторая: окно
Утро наступило как-то слишком быстро — будто кто-то нажал кнопку, и серый свет разлил всё, что ещё оставалось ночного.
Он не любил рассвет. Особенно такой — без цвета, без запаха, без надежды. Из тех, что приходят не для того, чтобы начать день, а чтобы напомнить: ты опять не спал.
За окном медленно таяли фонари. Город просыпался, но не радовался. Он глядел на двор: та самая машина всё ещё стояла. Не уехала. Не хранила спокойствие. Просто стояла. Это злило. Бессильно — но злило.
Он всё думал: если это просто люди — зачем так долго стоять?
А если — не просто?..
На кухне вскипал чайник, но он его не выключал. Пусть гудит. Пусть голос хоть у чего-то будет громче, чем у его мыслей.
Почти машинально сел к окну. Взял ручку. Блокнот открылся на пустой странице. Он написал:
«Если я кому-то мешаю — пусть подойдёт. Скажет. Без шёпота. Без машин во дворе.»
Закрыл. Не потому что закончил — просто больше не хотелось.

Глава третья: человек на лестнице
Он услышал шаги. Сначала нерешительные, потом — уверенные. Лестничная клетка гудела, как капот старого автобуса: не громко, но так, что трудно не заметить.
Он замер.
У двери — тишина. Потом лёгкий хруст: кто-то наступил на газетку, которую он не брал уже дня два.
«Теперь всё и начнётся», — подумал он.
Не паника — рефлекс. Он подошёл к двери, не включая свет. Глазок был старым, затёртым, но силуэт различался: мужчина. В шапке, с пакетом, будто с рынка. Но что-то не складывалось. Поза, как у тех, кто стоит не просто так — ждёт сигнала.
Он не стал открывать.
Тот постоял… и ушёл. Без стука, без фразы. Просто ушёл.
Но герою стало ясно: это — первый.
Он прошёл по комнате. Коснулся стекла. Снова та машина. Она уже не просто стояла. Она дожидалась. За ней кто-то прятался — не в ней, а после неё. И всё происходящее будто намекало: что-то ты должен вспомнить. Или признать.
Он налил себе чаю. Выпил медленно, не отводя глаз от двери.
«Когда придут — пусть стучат громко. Я просыпаться не люблю.»

Глава четвёртая: старый номер
Он не помнил, почему давно не звонил по этому номеру. Может, потому что стёр, может, потому что надеялся: если не набирать — не ответят. А сегодня сам не понял, как дошёл до окна, взял старый телефон и достал карточку.
Номер помнил пальцами, не разумом. Цифры сами легли, как музыка: чуть дрожащая, но точно своя.
Сигналы шли. Долго.
Потом голос — глухой, уставший, чужой.
– Алло.
Он не ответил сразу.
А потом сказал тихо:
– Я живой. Пока.
Повисла пауза. Кто-то на другом конце задержал дыхание.
А потом — короткие гудки.
Он положил трубку. Не потому что обиделся. Потому что этого хватило. Ему ответили. Значит — ещё помнят.
Он пошёл на кухню. Машина во дворе всё ещё стояла.
Он улыбнулся.
Пусть стоит.
Теперь, как бы это ни обернулось — он уже здесь.

Глава пятая: вчера и завтра
Он долго сидел у окна. Улицы наполнялись людьми, но в его взгляде они все были фоном. Важно было другое: он вспомнил кое-что.
Не всё сразу. Память не кидала фотоальбом — только один кадр: вечер, разговор, кто-то сказал «он знает». Кто? Что знал? Почему это снова всплыло?
Он встал, прошёл по комнате, словно искал — не предмет, а момент. Нашёл старую куртку, давно не надевал. Внутри — чек. Почерк с обратной стороны. Его. Одиннадцать слов. Он взглянул на часы: уже обед.
Открыл окно. Машина уехала.
Но в груди что-то осталось — ощущение, что уехали не все. Может, самый главный остался: тот, кто не в машине. А в голове. Или внутри. Или среди знакомых.
Он сказал вслух:
– Завтра, значит. Если доживу — я тоже приду.
Он не знал, к кому обращается. Но знал, что кто-то это слышит.

Глава шестая: сухая трава
Вечером город звучал иначе.
Как будто и он устал делать вид, что всё в порядке. Сигналы машин были тише, люди — уставшими, даже собаки не лаяли, а хрипели.
Он вышел на улицу в плаще, которым не пользовался с весны. В нём был песок на подоле — откуда, он уже не помнил. Может, с той самой прогулки, где не нужно было никому объяснять, кто он. Просто человек с кем-то. Тогда ещё был кто-то.
Шёл медленно. Ни страха, ни цели. Просто чувствовал: надо двигаться. Вечер был не тот, чтобы сидеть.
Мимо проходили прохожие. Один посмотрел в упор — взгляд цепкий, острый. Герой запомнил лицо. Не выражение — черты. Из тех, что вспоминаются потом, когда нужно описать, кто стоял в тени.
Он зашёл в сквер. На лавочке сидела женщина. Старая, седая. Пахло хвоей и лекарством. Она посмотрела на него, и вдруг сказала:
– Не беги. За спиной ничего нет.
Он хотел было спросить, откуда она знает, но промолчал. Просто сел рядом. Она не удивилась.
Пауза.
– Видела тебя утром. Ты тогда ещё был у окна. Всё ждал кого-то?
– Да, – ответил он.
– Теперь не жди. В таких историях не приходят. Они просто есть. Внутри.
Он кивнул. Потом встал. Сказал спасибо — и пошёл дальше.
Она ему не показалась странной. Просто казалось, что иногда улицы говорят голосами тех, кого ты не слышал вовремя.
Когда вернулся домой, открыл окно. Воздух пах жжёной сухой травой. Где-то подожгли обочину — осенний ритуал.
Он сел и написал:
"Если придут — скажу: уже некуда. Я здесь."
И это было честно.

Глава седьмая: "тут был я"
Ночью был сон. Или что-то вроде. Он стоял в поле — трава по пояс, над головой серое небо, без звёзд. А рядом — табличка, как у дорожников:
«Тут был я».
Он проснулся с этим ощущением: кто-то оставил знак, но не для других — для него самого.
Как будто он сам себе прокричал: не исчезай молча.
Он встал. Было ещё темно. Оделся, вышел. Шёл без цели, просто шёл — в город. По пустым улицам. Не потому что надо — потому что не мог оставаться.
На остановке сидел парень. Молодой, в наушниках. Он посмотрел на него, будто узнал. Но не поздоровался. Просто кивнул.
Герой тоже кивнул. И пошёл дальше.
Под одним подъездом кто-то оставил надпись маркером:
"Пока жив — не молчи."
Он остановился. Потрогал стену. Пыльная, холодная.
Но надпись — свежая. Только сделанная. Как ответ. Или продолжение сна.
Он не улыбнулся. Просто понял: он на месте. Здесь. Пока что.

Глава восьмая: всё ещё здесь
Он не писал несколько дней. Не потому что было нечего, а наоборот — слишком многое нахлынуло. Иногда сердце не успевает за пальцами. Тогда проще молчать. Или выходить во двор — и смотреть, как дети пинают мяч, не зная, что где-то за ними стоит человек с шумом в голове.
Эти дни прошли не зря. Что-то выровнялось. Не отпустило — но легло иначе. Не давило, а напоминало.
Он открыл старую папку на компьютере. Там были файлы без названий — просто даты. Одна из них открылась сама: февраль трёхлетней давности. Видео. Он смотрит в камеру и говорит:
– Если я сейчас исчезну — не жалей. Я так просто устроен: не люблю наполовину. Если был — значит, был. Полностью.
Он нажал «стоп».
Сидел молча. Это не пугало. Это было… правильно.
Он написал:
«Я всё ещё здесь.
Слов меньше. Зато — тише внутри. И в этом было больше жизни, чем в любой защите.
Он всё ещё был.
А значит — повесть не закончилась.

Глава девятая: взгляд
Он понял, что в глазах других он давно другой. Не чужой — просто другой. Кто-то отводил взгляд — не из презрения, из непонимания. Кто-то смотрел в упор — будто хотел сказать, но сдерживался.
И вот однажды он посмотрел в витрину магазина. Не на товар. На отражение.
Там был он.
Не уставший. Не старый. Просто — живой.
С глазами, в которых не свет, но знание. Не надежда, а принятие.
Он кивнул себе — почти как другу.
"Ты прошёл уже больше, чем другие догадываются.
Но всё равно — остался."
И в этом отражении — не победа. Но правда, на которую уже не страшно смотреть.
Он улыбнулся чуть-чуть.
Не вслух.
Внутри.

Глава десятая: и тишина
День прошёл так, будто его не было. Ни звука, ни событий. Ни звонка, ни стука в дверь. Он ел — потому что надо. Смотрел в окно — потому что больше некуда. И всё ждал, хотя уже точно не ждал.
Вечером вышел во двор. Оделся, как обычно. Прошёл мимо своей двери, мимо подъезда, мимо дома. Шёл, не ускоряя шаг, будто не ищет, а просто движется — чтобы сердце не заснуло.
На остановке кто-то сидел. Опять. Молодой. Или тот же. Он не глянул. Не хотелось ловить взгляд.
Он дошёл до старой аллеи, где когда-то гулял не один. Там листья, мокрые от ночной сырости, лежали на скамейках — словно никто давно уже не садился. Он сел. Молча. Просто — сел.
А потом сказал вслух, очень тихо:
– Я не боюсь.
Слова повисли в воздухе. Он их не проговаривал раньше — не верил. А теперь они звучали, будто были всегда в нём.
Он посмотрел в темноту. Там ничего не было. И в этом — покой.
Он ещё не знал, что кто-то слышал.
Что кто-то встал со скамейки и пошёл за ним.
Не с угрозой.

Глава десятая: и тишина
День прошёл так, будто его не было. Ни звука, ни событий. Ни звонка, ни стука в дверь. Он ел — потому что надо. Смотрел в окно — потому что больше некуда. И всё ждал, хотя уже точно не ждал.
Вечером вышел во двор. Оделся, как обычно. Прошёл мимо своей двери, мимо подъезда, мимо дома. Шёл, не ускоряя шаг, будто не ищет, а просто движется — чтобы сердце не заснуло.
На остановке кто-то сидел. Опять. Молодой. Или тот же. Он не глянул. Не хотелось ловить взгляд.
Он дошёл до старой аллеи, где когда-то гулял не один. Там листья, мокрые от ночной сырости, лежали на скамейках — словно никто давно уже не садился. Он сел. Молча. Просто — сел.
А потом сказал вслух, очень тихо:
– Я не боюсь.
Слова повисли в воздухе. Он их не проговаривал раньше — не верил. А теперь они звучали, будто были всегда в нём.
Он посмотрел в темноту. Там ничего не было. И в этом — покой.
Он ещё не знал, что кто-то слышал.
Что кто-то встал со скамейки и пошёл за ним.
Не с угрозой. А потому что в нём — правда. А правду не оставляют одну.