Горы... Повесть

Горы... Повесть.
[Мурат Горский...] Версия для печати  Скрыть  Удалить  Изменить

­­­­­­­­­ Повесть «Река, что говорит стихами»

Повесть по мотивам стихотворения
Мурат Горский --Горы...--


Эпиграф ко всей книге:
«Говорим, говорим — и не слышим,
Как ручей начинает свой бег…»

Он шёл в одиночестве, хотя дорога была полна теней.
Каждое дерево — как старый спутник, каждый камень — как память, которую не обойти. За плечами — город, в ушах — слова, что слишком долго не звучали вслух. Он не искал покоя. Он шёл к голосу. К тому, что зовёт издалека.
С сумкой через плечо и серой курткой, истёртой ветром и временем, он добрался до перевала на исходе дня. Там, где тропа исчезает в небе, он встал и прислушался. Тишина была настоящей. Не той, что в квартирах, а той, что между горами — глубокая, полная, готовая слушать.
Он открыл блокнот. Первый лист хранил стихотворение. Писано неровной рукой, как будто кто-то боялся, что бумага не выдержит. Он шептал строки, и ветер вторил, таща их вниз по склонам.
Он не знал точно, зачем пришёл. Только чувствовал — внутри всё клокочет. В нём самом пробуждалась река: не та, что течёт снаружи, а та, что бьёт изнутри, и если не дать ей ходу, она прорвёт всё.
Он сел на плоский камень, достал хлеб, немного воды — и остался.
До утра. До слова. До себя.

Глава 1. Порог

Он спустился к деревне, будто заходил в храм. Осторожно. Молча. Не потому, что боялся, — потому что чувствовал: тишина здесь — не пустота, а память.
Деревня была мала: пять домов, старый колодец, почерневший амбар. Ветер там говорил на своём языке — языке посуды на подоконнике, сорвавшихся ставен и шагов по пыльной дороге. Ему навстречу вышла женщина. Седая, тонкая, с глазами, в которых не было вопросов. Только узнавание.
— Пришёл, — сказала она просто.
Он кивнул.
— Там, в верхней сакле, остался твой. Записи. Карта. Может, и ответ.
Он хотел что-то спросить, но она уже повернулась и ушла.
Тропа к сакле была узкой, как граница между прошлым и настоящим. Каждый шаг отдавался в коленях. Он открыл дверь — и в лицо пахнуло полынью, древесиной и строчками. На столе лежал блокнот.
Тот самый. С закладкой.
"Вода бежит, потому что не может стоять.
А ты?"
Он сел. За окном начало темнеть.
И где-то внутри — будто проснулся голос. Не чужой. Его.

Глава 2. Тропа в скале

Он проснулся до рассвета. В сакле было тихо — только скрип дерева, как дыхание старика. Снаружи ветер ещё не набрал голос, лишь царапал крышу, будто проверяя, остался ли кто.
Он собрал вещи, оставил на столе два слова: «Спасибо. Слышал.»
И вышел.
Тропа к перевалу была узкой, каменной, и в этом была своя правда. Всё важное даётся нешироким путём. Он чувствовал, как тело будто спрашивает: «Зачем?» А сердце отвечало: «Идём.»
На повороте, в разломе скал, он увидел странное: надпись на камне, вырезанная ножом. Всего четыре слова:
«Не уноси — возвращай словом.»
Он присел рядом. Коснулся камня ладонью. Он чувствовал, как ритм в нём совпадает с ритмом гор — будто река внутри него начала продираться сквозь собственные толщи.
Дальше путь стал круче. Осыпь, трещины, резкий холод. Но в этом была сила. С каждым шагом он понимал: тяжело не тому, кто идёт вверх, а тому, кто идёт вглубь.
А когда он добрался до вершины и встал, расправив плечи — над долиной закричал сокол. Не крик, а клич. И он понял:
ты идёшь правильно, если даже небо тебя узнаёт.

Глава 3. Память воды

Он остановился у ручья, что тек по краю деревни. Неглубокий, но быстрый — как будто спешил что-то сказать. Он присел, зачерпнул ладонью воду и прислушался. Она не просто шептала — она вспоминала.
Вода была чистой, ледяной, и в ней отражалось небо, в котором плыло детство. Не его даже — а того, кто жил тут до него. В каждой капле было имя, которое давно забыли, но ручей всё ещё носил его, будто не мог отпустить.
Он прошёл вверх по течению, туда, где среди камней стоял устаревший мост, почти разрушенный временем. Под ним — трепет воды. На одной из досок — вырезанные строчки:
«Они ушли, но слова остались.
Слушай.»
Он замер. Сердце его точно знало: здесь, когда-то, читали стих горе. Не на сцене, не в зале — а прямо в тишину. И теперь река несла эти строки дальше, в дни, в другие жизни.
Он присел у камня и достал блокнот. Начал писать. Не от себя — как будто кто-то диктовал через ветер и воду.
Память начала биться — и слова пошли.

Глава 4. Те, кто слышал

Он встретил его у колодца.
Старик был согбенный, с руками, будто выточенными из коры, и глазами — ясными, как вода на рассвете.
— Ты от Данила? — спросил, не глядя.
— Я — его сын, — ответил он. — Или внук. Не по крови. По слову.
Старик кивнул.
— Тогда иди за мной.
Они шли через узкую балку, где камни хранили эхо. Старик не говорил, только изредка показывал рукой. У поворота тропы — ступени, уводящие вверх.


На третьей — гравировка: стихи, простые, сильные. Потом ещё. Камни знали их.
— Он читал в грозу, — сказал старик. — Не для себя. Для гор. Чтобы они помнили.
Они подошли к пещере. У входа — тетрадь в железной коробке, защищённая временем и смыслом.
— Каждый, кто слышал — оставлял слово. Это не библиотека. Это — эхо.
Он положил свою страницу туда.
Письмо. Или признание.
Он ушёл не сразу. Сел у склона.
И слушал, как в глубине — медленно, издали — звучит голос. Не голос отца. Не его даже.
А тот, что слышат горы.

Глава 5. Одинокий костёр

Огонь трещал негромко, как будто боялся перебить тишину.
Он развёл его у камня, на восточном склоне, где ветер говорил другим языком — не гулом, а дыханием. Ночь уже опустилась, и над горами разгоралось небо — не тьмой, а звёздами. Редкими, как настоящие мысли.
Он сидел у костра, обняв колени, и чувствовал, как внутри откалывается слой за слоем — всё чужое, наносное, громкое. В городе он был кем-то: обязанным, сильным, правильным. Здесь — просто человек у огня.
И это было больше.
Из рюкзака он вынул блокнот. Написал:
“Я шёл вверх, но упал внутрь.
Я искал воздух — нашёл себя.”
Далеко внизу виднелся свет — деревня, где он был вчера. Теперь она казалась сном. На вершине всё было иначе: ничего не отвлекало от правды.
Никто не приходил. Никто не знал, что он здесь.
Но именно здесь он впервые — не хотел уходить.

Глава 6. Сакля

Он вышел к дому под вечер, когда небо уже стало серым, а воздух наполнился запахом дыма и влажного дерева. Сакля стояла на склоне, опершись на землю, как человек на колено: усталая, но живая.
У двери сидел человек — не молодой, но и не старик. Он курил трубку и смотрел вдаль, как будто разговаривал с тем, чего не видно.
— Я ждал, — сказал он, не поворачиваясь. — Заходи. Чай остынет.
Он не удивился. Усталость уже была такой, что не оставалось сил на сомнение. Внутри было тепло. На глиняной печи стоял чугунок. На стенах — ковры с выцветшими узорами. Всё говорило: «Здесь можно дышать.»
Горец налил чай. Молча. Поставил на стол хлеб, сыр, мёд. И только потом посмотрел прямо:
— Ты носишь слова. Это видно. Их давно не приносили.
Он кивнул. Не стал объяснять. Не стал защищаться.
— У нас, — сказал хозяин, — есть обычай: гость говорит не первым. Гора сначала слушает. Потом отвечает.
Они молчали. Но это было не то молчание, где нечего сказать. Это было — когда всё уже сказано и всё понято. В уголке стоял инструмент — старый кяманча, в паутине. Он коснулся его — и струна издала звук, как память. Не нота — след.
В ту ночь он спал впервые по-настоящему.
В тишине, которая его приняла.

Глава 7. Обычай

На рассвете он проснулся от звука — не шума, а пения. Тихое, гортанное, как будто сама стена дышала. В сакле уже не было хозяина, только дым тянулся из угасающей печи, и стол был вновь накрыт — хлеб, соль, чай, варенье из алычи.
Он вышел и нашёл горца внизу, у камня, где тот складывал дрова.
— Пойдёшь со мной? — спросил он, будто о чём-то важном, но простом.
Он кивнул.
Они поднимались по тропе в тишине. И там, в расщелине между скал, была старая башня — бывший родовой дом, теперь — памятник.
У входа горец снял шапку.
— Здесь наш род встречает гостей.
Ты тоже теперь часть этой памяти.
Он вынул из кармана кусочек хлеба, обмакнул в соль, протянул.
— Это не просто хлеб. Это — слово. Скажешь — останется.
Он взял. Помолчал.
А потом произнёс:
— Я не знаю всех обычаев. Но я знаю — молчание тут говорит честнее слов.
Горец кивнул.
— Тогда ты понял.
Они сидели у стены, как два ветра из разных долин.

Глава 8. Гость

Он возвращался той же тропой, но чувствовал: он — другой.
В рюкзаке был всё тот же блокнот, та же вода, те же строчки. Но теперь они больше не звенели в одиночестве — они откликались.
На краю деревни его снова встретила та самая женщина.
Улыбнулась едва заметно.
— Идёшь не в гости. Возвращаешься. А это — не одно и то же.
Он не стал спорить. Принял чай, принял хлеб. На этот раз без слов. Всё уже было сказано — и теперь нужно было просто быть.
— У нас, — сказала она, — не спрашивают, кто ты. Гора сама знает.
А если приняла — значит, ты не чужой.
Он прошёл по улице, остановился у камня, потрогал надпись. Она была уже другой.
Кто-то вырезал рядом:
«Слова дошли. Мы услышали.»
И он понял: он пришёл не для себя.
А чтобы слово дошло.
В этот день он не сел писать. Он просто остался.
Гость, принятый по промыслу.
Голос, ставший мостом.

Эпилог

Но теперь она говорит твоим голосом.»
В другой деревне, среди других холмов, мальчик сидел у ручья.
Ему было лет восемь. Он слушал, как вода перебирает камешки, как ветер играет в траве, и казалось — кто-то говорит, но без слов.
Рядом стоял мужчина. В руках — книга. Изношенная, с обложкой, потемневшей от пальцев. Он присел рядом.
— Хочешь, прочту?
Мальчик кивнул.
Мужчина раскрыл книгу. Первая страница начиналась строкой, похожей на шорох потока:
«Говорим, говорим — и не слышим…»
Но мальчик услышал. Он не понял всех слов — но сердце откликнулось.
И в тот миг ручей, что тек по камням, стал голосом. Его голосом.
Потому что память — это не то, что держат.
А то, что передают.
И где-то далеко, на склоне, над старой саклей, снова зазвучала струна.
Коротко. Тихо. Как обещание.