очень страшная сказка

Наступала Зима. Не та, что с хлопьями снега и уютными вечерами, а Зима Смыслов. Власть в стране, словно ядовитый гриб, проростала в лице Партии Единого Порядка. Их кредо – чистота. Чистота мысли, чистота воздуха, чистота звука. А рок… рок был грязью. Шумным, хаотичным, чуждым.

Все началось с намеков. Исчезли со всех радиостанций и телеканалов "Кино" и "Зоопарк", затем перестали появляться новости о "Гражданской Обороне, будто Егора Летова  и не существовало. Фанаты недоумевали, шептались. Но потом пошло по-настоящему.

Однажды утром, на рассвете, когда небо над Питером еще не успело проснуться, от причала отвалил старый, ржавый сухогруз. На его палубе, сбившись в кучу, стояли люди. Александр Башлачев, с помятым лицом и гитарой без струн. Виктор Цой и Майк Науменко, обнимающие видавшие виды кейсы. Егор Летов, молча куривший, глядя на тающие в дымке берега. Рядом с ними – хрупкая Янка Дягилева, обнимавшая свой микрофон. Илья Кормильцев нервно дергал ус, а Михаил Горшенёв и Анатолий Крупнов обменивались хмурыми взглядами. Последним, волоча за собой видавший виды синтезатор, поднялся на борт Сергей Курехин. Его уже не было в живых, но в этой сказке он просто не мог не уехать.

Они уплывали. По приказу Партии, по решению "Совета по Очищению Культуры". Их называли "децибельными диссидентами", "звуковыми отщепенцами". Им дали выбор: либо "перевоспитание" в Звуковых Лагерях (где их учили бы слушать только "правильные" марши и патриотические баллады, пока их собственный рассудок не лопнет), либо изгнание. Они выбрали изгнание. За спинами музыкантов оставалась страна, окутанная наступающей тишиной.

Фанаты впали в шок. Не было больше гитарных риффов, не было надрывного вокала, не было слэм-танцев в прокуренных клубах. Телевизоры показывали бесконечные парады и гимны Партии. Из динамиков звучали унылые, одинаковые песни о долге и порядке. Рок стал вне закона. "Закон о Гармонии Звука" гласил: любая музыка, содержащая "чуждые ритмы" или "деструктивные вибрации", подлежала немедленному уничтожению.

Но в подвалах, на заброшенных заводах, в прогнивших бомбоубежищах, рок не умер. Он превратился в шепот. В ночные кошмары режима.

Фанаты, вчерашние школьники и студенты, а теперь – подпольщики, собирались в темноте. Гитара без струн, чтобы не давать звука, но пальцы судорожно бегали по невидимым ладам. Барабаны из старых ведер, обтянутых тряпками, чтобы звук был приглушенным, едва слышным стуком сердца. Вокал – не пение, а хриплый шепот, вырывавшийся из сжатых губ.

«Мы… Мы играем… «Звезды не ездят на метро…» – шептал один, и остальные подхватывали еле слышное: «Они просто сидят и смотрят… как я ползу…»

Это был "рок-потроха". Выпотрошенный, искалеченный, но все еще живой. Если их ловили, последствия были ужасны. "Слухачи" – специальные отряды Партии – обладали чудовищным обонянием на "неправильный звук". Они приходили по ночам, без стука, без слов. Просто забирали.

Что происходило с пойманными? Ходили жуткие слухи. Говорили, что их отправляли в "Клиники Тишины", где им хирургическим путем удаляли барабанные перепонки, чтобы они могли слышать только идеальную тишину Партии. Или, еще страшнее, им вживляли чипы, которые при любой попытке воспроизвести "запрещенный звук" вызывали нестерпимую боль в мозгу, заставляя навсегда забыть о бунте. Самые "непослушные" превращались в "Пустые Звуки" – людей с пустыми, равнодушными глазами, которые механически повторяли лозунги Партии и не могли произнести ни слова, ни ноты по собственной воле.

Однажды ночью, в одном из таких подпольных притонов, собралась горстка молодых. Димка, бывший студент-музыкант, нажимал на немые струны воображаемой гитары. Катя, его девушка, шептала слова из песни Янки Дягилевой, пытаясь передать всю боль и ярость. За окном прошел патруль "Слухачей". Их шаги были неестественно бесшумны, словно они не касались земли. Но одно ухо у них было настроено на минимальные вибрации.
Катя вдруг не выдержала. Вместо шепота, из ее груди вырвался почти беззвучный, но полный отчаяния крик. Всего на долю секунды. Но этого было достаточно....

Дверь распахнулась. Несколько фигур в черном, безликих и бесшумных, ворвались внутрь. Их движения были точными, смертоносными, словно отточенные годами тренировок. Ни единого слова, ни единого шороха. Только холодный сквозняк, проникший из ночи.

Димка замер, его пальцы так и остались на невидимых ладах. Катя успела лишь выдохнуть, не докричав до конца. Одновременно, словно единый организм, "Слухачи" метнулись к ним. Одна пара рук, обтянутых черной кожей, схватила Димку, другая – Катю. Их захватили так быстро, так беззвучно, что остальные, сгрудившиеся в углу, даже не успели пошевелиться.

Катя попыталась вырваться, но сильная рука крепко сжала ее плечо. Димка рванулся, но получил удар по затылку, и мир перед его глазами поплыл. Последнее, что он видел, было отчаянное, полное слез лицо Кати, которую уже волокли к выходу. Дверь захлопнулась так же бесшумно, как и открылась, оставляя после себя лишь пыль, запах сырости и абсолютную, гнетущую тишину. Остальные подпольщики замерли, парализованные ужасом, прислушиваясь к звукам ночи, которых не было.

Прошло несколько месяцев. Страна погрузилась в еще более глубокую тишину. Патрули "Слухачей" стали еще многочисленнее, их методы – еще изощреннее. Казалось, каждый шорох, каждый неправильный вздох мог привести к неминуемому возмездию.

А Димка и Катя? Их имена стерлись из памяти, как и их лица из мира живых. Теперь они были всего лишь номерами в одном из "Институтов Ре-Гармонизации" – огромных, стерильных зданий, где день за днем сотни таких же "Пустых Звуков" бродили по коридорам.

Их глаза были пусты. Лица – гладкими, безмятежными, словно выточенными из камня. Если их толкали, они механически обходили препятствие. Если к ним обращались, они произносили заученные фразы о "Мудрости Партии" и "Великом Едином Порядке" – слова, лишенные всякого смысла, произнесенные голосами, в которых не было ни единой интонации.

Они сидели в общей столовой, беззвучно, сосредоточенно поглощая безвкусную еду. Иногда, когда мимо проносился какой-то механический шум – гул вентиляции или скрип тележки уборщика – в их зрачках на долю секунды проступала невыносимая боль, крошечный судорожный спазм проходил по их телу, и они снова возвращались к своей безмятежной пустоте. Это был эффект чипов, невидимых, имплантированных глубоко в мозг. Чипов, реагирующих на любую "деструктивную вибрацию", возвращающих "Пустые Звуки" в их идеальную, безопасную тишину.

Однажды, случайно, Катя и Димка оказались рядом в очереди за едой. Их взгляды встретились. В их пустых глазах не было ничего – ни узнавания, ни воспоминаний, ни даже тени прежней привязанности. Они просто смотрели сквозь друг друга, две обломленные тени, плывущие по течению Зимы Смыслов. Музыка, которую они так любили, бунтарский дух, что горел в них, – все это было вырвано с корнем, оставшись лишь призраком в чужих, полузабытых воспоминаниях.

Но в самых глубоких норах, в прогнивших трущобах, среди тех, кто еще помнил вкус свободы, "рок-потроха" продолжал свой шепот. Все еще собирались кружки, где пальцы скользили по невидимым ладам, где рваные тряпки отбивали еле слышимый ритм. И шепот, полный боли, ярости и неукротимой надежды, продолжал звучать:

«Мы… мы… мы не станем… Пустыми Звуками…» – цедили сквозь зубы фанаты, сжимая кулаки. Их голоса были приглушены, но их души горели ярким огнем, который Партия Единого Порядка, со всей ее чистотой и тишиной, так и не смогла потушить. Зима Смыслов продолжалась, но под ее тяжелым покровом зрела новая весна, чей голос еще только предстояло услышать