Капитуляция

В четверг я подписал капитуляцию. После, пробиваясь через толпы прилично одетых людей в твидовых пиджаках, пивших за свое и наше поражение, я вышел на улицу.
В пятницу я столкнулся с очередной и такой обычной волной ненависти- мне припомнили вывод войск из провинции Райн- Хонг, почти десятилетней давности и ещё кое- что- так, по мелочи.
В субботу, моя жена подала на развод. Она считала меня слабаком, трусом и до кучи  предателем, и вообще- недостойным такой красавицы как она. Забегая вперёд, скажу лишь, что она выйдет замуж второй раз, за какого-то слабовольного дипломата. Чуть позже они оба усыновят абсолютно лысого, сорокалетнего мужика и будут жить втроем, беспрестанно вспоминая подписанную мной капитуляцию, и лелея жгучую обиду.
Пусть так. На меня зуб есть у многих. Пусть жалуются, ненавидят, проклинают меня, по-прежнему мечтая о счастливом, сытом прошлом, булочке, трамвайчике и альтернативном сексе без обязательств.
Теперь мне все равно и на них, и на тех других, которые улыбались в день капитуляции, куря сигары и прихлебывая шампанское из хрустальных бокалов. Все равно. Терять то мне по большему счету уже нечего.
...
Пого подошёл ко мне, и попросил зажигалку. Я дал ему прикурить, и закурил сам. Мы стояли на террасе.
Небо на горизонте приобретало красно ржавый цвет, дневная жара понемногу распадалась, становясь желтоватым маревом, ползшим над морем.
- Ну и что, придумал чем будешь заниматься?
- Не знаю- ответил я помолчав. - Мир несколько сложнее, чем мы думали. Может стану машинистом тепловоза, или продавцом книг.
- А политика? Ты решил окончательно соскочить?
- Мне там не рады- сказал я - Да и тебе тоже. Если бы можно было выбирать, я стал бы пауком. Сидел бы в углу, плел паутину, ловил бы в нее иногда симпатичных, молодых мух...
- Ты бредишь?- в голосе Пого было чуть ли не презрение.- Что ты несёшь, ты же вроде не пил?
- Конечно брежу- сказал я. - Ты не поймёшь, жена моя не поймет, эти господа в фраках тоже не поймут. Вся эта наша история, война в которой мы больше убивали себя, чем их- все это просто одна большая нелепая ошибка. А нас...Нас ещё не раз проклянут, как затеявших всю эту возню.
Пого взглянул на меня с неприязнью, попытался что-то возразить, но прервался, махнул рукой и ушел с террасы. Я знал, что он больше не вернётся.
....

  Когда я зашёл к Иду, тот безжалостно лупил своего серого в подпалинах пса.
- Зачем ты ? - спросил его я
- Отстань!- огрызнулся Иду.- эта тварь ни во что меня не ставит, делает что хочет- добавил он как то слишком плаксиво.
- Надо уважать права собак- заметил я.- Береги своих животных, потому что именно они в будущем пойдут за твоим гробом и наследуют землю.
- А ты зачем явился? - почти взвизгнул он - Мораль мне читать будешь? Не тебе меня судить, капитулировавший!
Я повернулся и вышел из его двора. Краем глаза я заметил, что он злобно плюнул мне в след.
Как-то слишком быстро я стал врагом народа для всех этих людей, ещё недавно заискивавших предо мной, искавших моего расположения. Что ж, теперь и это для меня покрылось пылью  равнодушия. Перегорели. Да и пора уезжать из этих мест. Где был счастлив- туда не возвращайся.
...
Я уехал в небольшую провинцию, где в лицо меня не узнавал никто. Может, фамилия моя и навеяла бы некоторые смутно- нерадостные воспоминания всем этим людям, да я не называл ее никому. Знакомства да и вообще общение на этой стадии моего бытия, мало меня привлекали.
Надвигалась осень. Дожди с утра до ночи обстреливали луга с пожухшею травою и желтеющий лес. На юг улетали птицы, словно сухие листья, подхваченные ветром. Пахло здесь по особенному: мхом, дымом, и отсыревшими шпалами.
Дом мой стоял у самого леса- и листья щедро осыпали почерневшие черепицы крыши. Одно окно было разбито, а под крыльцом поселился выводок кошек.
Я распаковал свой Ундервуд, поставил его на обцарапанный стол. Пыль кружилась в серовато-желтом свете, проникавшим через окошко в крыше. Где-то стучали капли воды.
...
- Это ты войну проиграл? - спросила Сатико.- Интересно каково это...
- Что, «каково»?
- Ощущать себя побежденным, проигравшим... больно наверное?
- Я себя побежденным не считаю- ответил я ей. - Я отступил, но не сдаюсь.

- Ну и ну- засмеялась она, и приподнявшись на цыпочки хлопнула меня по плечу. - А погоны твои где?
- Погоны? Теперь я как видишь, штатский.
Она прекратила смеяться и посмотрела на меня, склонив голову на бок.
Повисла пауза. Я слышал, как капли дождя тяжко падали в стоявшее под карнизом железное ведро.
-Штатский…- повторила она как эхо, и потерлась щекой о свое плечо. - Ладно, я пойду. Если захочешь поговорить о жизни-стучи в дверь. Мой дом третий с краю.

Я смотрел ей в след. Ее следы ненадолго отпечатывались на мокрой от дождя траве. Где-то залаяла собака.
………….
 К своему одиночеству было очень сложно привыкать. Мне не надо было теперь куда-то спешить, принимать судьбоносные решения, звонить и отвечать на телефонные звонки, телеграфировать.
Меня наконец-то оставили в покое-и подчиненные, и начальство, и журналисты с правозащитниками, и моя семья.
Разумом я понимал, что лучшего исхода сложно пожелать, но, однако внутри меня поселилось нечто, наподобие червя, постоянно сосущего мои силы, отнимающее даже слабую радость от осознания себя живым. Можно конечно, заливать его выпивкой (как и делают многие) но даже это казалось мне бессмысленным. И отдалив от себя все бурление жизни я медленно дрейфовал в потоке времени, которое казалось, остановилось и смешалось с окружающим туманом.
…
Месяц спустя ко мне постучался генерал Иваси.
Я открыл ему дверь, и он, не здороваясь вошел в мой дом, и указал на кресло у камина:
-Можно?
Я кивнул. Он уселся и протянул к огню промокшие ноги. Я налил ему и себе вина.
Иваси было около шестидесяти лет, он был сухой, подтянутый, с усталым лицом и густыми черными бровями. В штабе его считали грубияном, и правдорубом.
Мы выпили. Иваси посмотрел на меня так, будто чего-то ожидал. Я опустил глаза, и продолжал молчать. Сказать мне было нечего.
-Неплохо ты устроился- вдруг сказал он громко. Его голос отразился от пустых стен и вернулся металлическим оттенком.
-Что?
-Говорю- неплохо ты устроился! Хороший дом, камин, вино…Где твоя жена?
- Она ушла – сказал я.
-Ушла? Вы прожили вместе двадцать лет, у вас взрослый сын. После такого не уходят!
-Уходят- сказал я, закуривая сигарету. -Тем более, что она полюбила другого.
-И ты так спокойно ее отпустил?
-А что я должен был сделать? Запереть ее в доме и не выпускать? Зачем мне это?
-А, черт с вами! Ты знаешь, что по всей земле активизировались вулканы? Скоро и наш остров запылает!
-Значит, мы все умрем-ответил я. – Земля возвращает себе отобранное.
-Неужели тебе все равно?! -Глаза Иваси вспыхнули и на изрезанных морщинами щеках появился румянец.-Когда ты стал таким…деревянным?
-Давно уже- ответил я, вставая и подбрасывая в камин поленья.-Мы с тобой что-то можем изменить? Я провоевал всю свою жизнь, за что только не боролся, и все равно проиграл. Мое сердце изношено, как старая тряпка, и перспектив в будущем для меня и мне подобных уже не будет. Пришло время уйти со сцены.

Иваси фыркнул и со звоном поставил бокал на стол.
-Так застрелись! Пусти себе пулю в лоб! На твоем месте я бы сделал это давно!
-Зачем обгонять время? -ответил я. -Всему свой черед. Уйдем в небытие  я и ты, и те господа в твидовых костюмах, обложившие нас со всех сторон, и рьяно празднующие победу. Все, все там будем.

Он вскочил и заходил по комнате, упругим, странно молодым шагом.
-Дьявол, если бы я знал, во что ты превратишься! Мы же воевали бок о бок! Ты был самым безумным из нас! Что с тобою стало? Если бы я предвидел будущее, я сам бы прикончил тебя! Сам! Спас бы твою честь!

Его голос дрожал и звенел. В глазах поблескивали слезы отчаяния.
Внезапно я вспомнил.
-Ты слышал  сказку айнов, Иваси?-спросил я.
Он резко остановился и посмотрел на меня, как на окончательно поехавшего.
-Айнов? Ты считаешь уместным рассказывать сказки?
-Не кипятись-сказал я ему.-Это короткая история. Молодой айн спрашивает старого: -много ли страданий испытал ты? Тот отвечает-вся моя жизнь была сплошной, кровоточащей раной. Вся жизнь моя была пленом, и свободу я найду лишь после смерти.
Молодой говорит: - ты должен был сохранить честь еще давно, и вонзить себе нож в сердце!
А старик отвечает : боги даруют испытания, как проявление высочайшей любви. Пройди его, не пытаясь сбежать-и станешь одним из них.
Молодой айн негодует:-разве это слова воина? Ты трус, старик, коль терпишь!
Потом юноша оборачивается, и видит, что старика нет, а на земле лежит скинутая человечья кожа. Он ищет старика, полагая, что тот злой демон, а над волнами океана парит белый журавль -именно он вырвался из плена стариковского тела на волю. И юноша понимает, что, вонзив нож себе в грудь, старик бы ранил крылья этой прекрасной птицы, и обрек бы ее на новый цикл воплощения, в страдающем теле человека…
-Чертовы сказки дикарей! А, я же забыл, что ты родом из них… Мерзкие твари. Волки в обличие людей!
-Скорее, медведи. Айны почитали именно Великого Медведя своим прародителем.
- К дьяволу! Я должен был догадаться, что их кровь, рано или поздно даст о себе знать. Знал бы ты, как я презираю тебя!
- Последние слова Иваси выкрикнул почти визгливо, и закрыл лицо руками. Его плечи тряслись, и он казался мне маленьким, старым и беззащитным.
Я обхватил его за плечи, подвел к креслу, и заставил сесть. Налил ему вина. Он не сопротивлялся-хотя ненавидел меня сейчас. Он пил большими глотками, заливая огонь, что жег его изнутри.
Он так и заснул в кресле, у камина. Его храп был единственным звуком, нарушавшим тишину. Я накинул плащ, и вышел на крыльцо.
Дождь закончился, и темно-синее небо рассыпалось алмазами холодных звезд. Мир молчал, словно ждал какого-то величественного гимна.

Я стоял и смотрел во мглу. Я всегда был чужим для тех, кого считал (искренне считал!) своими. Теперь эта отчужденность словно окрыляла меня. Зачем строить из себя то, чем я не являюсь? Зачем умирать за то, что не является частью меня?
Вся жизнь-лишь путь, и в конце его не награда, а начало нового пути, не менее сложного и тягостного. Но и боги, мир этот создавшие своим дыханием живут в каждом из нас, из дня в день испытывая на своей шкуре данность, в творении которой виновны.
Там в зарослях, в густой тьме трепетал и манил меня бледный огонь. Я помнил, как деревенские старики предостерегали следовать за такими огнями. Но что мне до их предупреждений?
Я шел и шел за ним, за этим дрожащим, иномирным светом, отблеском нездешнего. Мокрые ветви хлестали меня по лицу, рвали, цепляясь, мою одежду.
Я перешел небольшой ручей, где вода достигал мне до колен. Дважды упал, оскользнувшись на мокрых камнях. Но огонь звал, манил, и я шел за ним, пока не выбрался на небольшую поляну, озаренную бледным светом звезд.
Я почти дошел до этого бледного пламени и уже протянул руку, чтобы коснуться его, как снова упал. Я ощущал под собой сырую траву, и пальцы мои скользили в ней. Я собрал последние силы, но смог лишь встать на колени. Силы мои истекали.
Я слышал тяжелое, горячее как дым печи дыхание над собой. Я поднял голову и глаза мои встретились с черными, как нефть глазами огромного зверя.
Он напоминал медведя; сквозь ободранную лохматую шкуру проступали ребра и клочья гниющей плоти. Морда была наполовину обнажена, так что я мог лицезреть белесые кости черепа. В больших глазах твари горел бледный огонь, и в том огне, я видел, как пылали два наших портовых города, уничтоженные несколько месяцев назад. Это пламя не согревало, оно сияло мертвым блеском, как вспышка молнии, неся лишь отражение смерти…
Я смотрел на него. Время остановилось, все звуки замолкли. Я поднял руки, показывая зверю, что безоружен. Он не двигался с места.
Страшнее этого бездействия не было ничего-разве могли сравниться с этим летящие на нас бомбы и свист пуль? Я разомкнул губы и обратился к нему. Голос мой с трудом вырывался из пересохшей гортани, и звучал хрипло и глухо, как у удавленника.
-Давай, закончи, отомсти за всех, кого я загубил-прохрипел я.-Убей меня!
Он приблизил ко мне морду, свою ужасающую морду, но н впился мне в горло, а заглянул мне в глаза. То, что я там узрел-было мною и моим прошлым. Ряды людей, отправленных мною в страну теней. И те, кто пытались нас остановить. И те, кто стыдили нас, называя зверями. Их было много, целый океан незрячих глаз и протянутых рук, захлестнувший меня.
Зверь отступил назад, и бледный огонь навсегда угас. Но то, что в нем было перешло в мои глаза, навсегда отпечатавшись на сетчатке.
И тогда я окончательно понял, что моя карма-жить еще долго.