Затерянное интервью уо

ЗАТЕРЯННОЕ ИНТЕРВЬЮ УО
Ответы на вопросы вечера поэзии УО
в ГПТУ №4 г. Мариуполя
Донецкой области, июнь 1999г.
- «Я отличаюсь от поэтов тем, что я поэт»
 Как это понимать?
Вы отрицаете то,
 что было написано до Вас?
 Что для Вас поэт,
- избранник богов или обычный гражданин,
в силу своего таланта
способный отображать
существующую
действительность?
«Тот, кто называется поэт, должен быть чувствуем, как человек редкий по уму, вкусу, стремлением и т.д. Только в этом случае я могу слушать его интимное, любовное и прочее. На что мне нужны излияния души дурака, плебея, лакея, даже физически представляющегося мне противным? Вообще, раз писатель сделал так, что потерял моё уважение, что я ему не верю, - он пропал для меня. И это делают иногда две- три строки»   
И.А.Бунин
«Поэт не может быть законопослушным гражданином, уважающим правила одного и того же общежития.  Это антисоциальная единица или, если угодно тему сублимировать, - ангел, вестник иных миров. Он же злодей, он же преступник. Цветаева: не преступил – не поэт. Поэт- это не только литературные способности, это личность, бросающая вызов всем и всяческим нормам. Гений – это злодейство. Поэт, художественный гений вообще не может быть милым интеллигентным человеком, это всегда словами одного хэмингуэвского собеседника, сукин сын (вариант – сукина дочь).
Поэт - медиум, другими словами, человек вечно пьяный, дышащий пифическими испарениями, наркоман, драг – эдикт»
Борис Парамонов
«…Всё будет забыто и даже прославлено. И, прежде всего литература поможет,
которая что угодно исказит, как это сделало, например, с французской революцией то вреднейшее на земле племя, что называется поэтами, в котором на одного истинного святого всегда приходится десять тысяч пустосвятов, выродков и шарлатанов» 
И.А.Бунин, «Окаянные дни»
"Настоящие поэты бессмертны,
как египетские фараоны.
Но если фараоны для своего бессмертия
занимались строительством пирамид,
то бессмертие поэту дается даром,
- от неба и языка»
ВЛАДИМИР УО 
Как читатель и будущий великий поэт
я обожаю всё, что написано на русском языке
от Сумарокова до меня. 
- Короля делает свита.
Поэта формирует его окружение.
 Как уживается трепетная душа поэта
в теле рабочего человека?
Кто привил Вам любовь
к поэзии и философии?
Душа поэта – это бабочка,
залетевшая в камеру смертника,
которого минуту назад как увели на казнь.
Таких хороших стихов,
какие есть у меня
сегодня не пишет никто.
Моя художественная  индивидуальность
есть лучшая защита от шарлатанов
и единственно правильный способ
избавления от мнения окружающих
и может произвести только
художественную индивидуальность.
Утки – Отки это не фамилия,
а формула абсолютного
поэтического эгоизма.
Утки – Отки = я. 
Моё окружение это несколько
огромных писателей,
начиная с Бунина, Набокова, Чехова. 
Они смотрят на меня с небес
и удивляются,
что я ещё жив.
Зовут к себе, а я не спешу.
Привить любовь к поэзии невозможно,
поэзия ненавидит прививки, школы,
мичуринство и садоводство.
Поэзия и философия это сёстры,
которые в отличие от земных сестер,
никогда не ссорятся.
Старшие сестры брата поэта.
Скоро будет сто лет,
как  вся русская литература делается людьми
с нерусскими фамилиями.
Поездка
От стихов, вернувшись к прозе
жизни – узнице свобод,
со скотами в скотовозе
еду утром на завод.

Сколько это будет длиться,
сколько видеть мне ещё
эти рожи, рыла, лица
и ручьи потов со щёк?

В роковом круговороте:
дом-работа, дом-завод
вы уже не разберёте,
где ваш зад, а где перед.

Раб рождается с надеждой.
С ней ему и уходить.
В той же штопаной одежде.
Быть труднее, чем не быть.

Подъезжаем. Остановка.
Выползаем. Все. И я.
И на мне трещит обновка
с пузырьком, в котором яд.
- «Нас зачали на фронте, мы умрём на войне»
Вы считаете, что Ваше поколение
обречено на войну?
С кем или с чем вы воюете?
На какую войну
вы могли бы пойти
добровольцем?

«Если я погибну на войне с литературной пошлостью,
прошу считать меня добровольцем!»
Большие поэты сами себе
придумывают столетние войны,
сами идут добровольцами на эти войны и погибают.
Они сами себе маршалы и солдаты,
генералы и волонтёры,
герои и подлецы.
Отечественная война это война не за отечество,
а война со своим отцом.
С отечественной войной мне не повезло. 
Мой Эдип умер рано.
 «Какие пчёлы, такой и мёд»
Надо бы родиться нам на воле,
чтоб стихи хорошие писать.
А не то мы будем ветром в поле
перекати-поле догонять.

Чем бы мы ни тешились в подполье,
только бы не плакали в ночи.
От стихов, написанных в неволе,
веет тёплым запахом мочи.

Чтобы мы сегодня не писали,
Вертера уже не написать.
Чем бы мы нутро не заполняли,
будем только писать и блевать.

Хуже нет, когда мне о свободе
ноет раб, зачатый в конуре.
Весь в татуировках и заводе
на побег за водкой на заре.

Надо бы родится во дворянстве,
чтоб стихи красивые писать.
А не то погрязнем в христианстве
или будем Бога проклинать.

Я таких поэтов и пиитов
обхожу, не знаю и боюсь,
что и сам однажды стану битым,
мерзостным и пакостным, как грусть.

За окном ненастная погода,
скрежеты и лязганье оков.
У стихов проблемы со свободой
ещё до рождения стихов.

От раба всегда воняет псиной,
хоть его ты выкатай в золе.
От осин не будет апельсинов
ни в раю, ни на родной земле.

- Ваши стихи необычны, не привычны,
они трудно воспринимаются на слух.
Чтобы понять, их надо разложить на молекулы.
Вы не боитесь, что этим лишаете себя
части огромной читательской аудитории?
Или вы считаете себя элитным поэтом?
Ваши стихи – это монолог поэта
или диалог гражданина с обществом?
Лучший читатель - это, конечно же,
сам поэт и его отражение,
которое вечно недовольно сделанным
и грозит ему пальцем из зеркала.
Поскольку лучший читатель
это всегда эгоист,
который наслаждается своими находками,
укрывшись от соседей.
то первые взрослые книги в апельсиновом возрасте
я читал на чердаке родного дома
вместе со ласточками и стрижами,
залетавшими на ночь в слуховое окно.
Первыми моими писателями были библейские пророки,
Мишель де Монтень и Боккаччо,
а первыми слушателями моих стихов - птицы.
Святого Августина и его пернатых учеников
я открыл много позже и принял его проповеди,
как пародии на мои стихи.
Уже в школьном возрасте я думал,
что французская приставка «де»
более подходит моей фамилии,
чем фамилии Монтень.
Утки де Отки звучит поэтичнее,
чем Мишель де Монтень,
а Утки фон Отки ещё и философичней.
- Философия – это анализ стремления
разложить истину на составляющие.
 Религия  это вера.
 И то и другое присутствует
в Вашей поэзии?
Что Вам ближе?

«Поэт, видимо, не может быть хорошим христианином,
ибо по определению не может быть послушником.
Послушник должен иметь волю «в квадрате»,
каковая и нужна собственно,
для отсечения воли.
Но полное волевое подчинение не для поэта.
Стихи есть результат творческой воли,
чаще всего не безгрешной.
Но уже сам вектор к лучшему
облагораживает поэзию»
«Год за год» Ю. Кублановский
Лев Толстой любил повторять,
что «вера есть не знание истины,
а преданность ей»
Такой веры с головой хватило богатому графу
и совершенно не хватает нищему мне.
Гении верят в Бога после
совершения злодейства.
До злодейства не верят.
Философия это не «анализ стремления
разложить истину на составляющие»,
а  трепетное изучение работ Гадамера,
Гуссерля, Мартина Хайдеггера и пр.
Поэзия и философия это сообщающиеся сосуды.
Убывает поэзия, прибывает философии.
И наоборот. Если вы гений, конечно.
- Откуда у Вас такое скептическое
отношение к любви?
«Без любви одиноко мне только в гробу.
 Да и то, если гроб на отшибе»
У Вас мало стихов о любви.
Это чувство не вызывает
у Вас вдохновения?
Или это не Ваше амплуа?

У меня нет стихов о любви,
потому что меня тошнит
от чужих стихов о любви.
Любовью надо заниматься,
а не рассуждать о ней.
Любовь это глагол,
а не подвиг или поступок.
Перефразируя любимого графа, скажу,
что любовь является одним
из удовольствий нашей жизни.
Но в жизни много других удовольствий
и без искушений любви.
В моем словаре «пошлых иностранных слов»
слово «амплуа» следует сразу за «амбицией»
и «амфибрахием»
Стихотворение о любви
Любя, мы становимся лучше.
И лучшее отдаём.
Благословляя случай,
будто окно проём.

Только когда мы любим
мы замечаем, что
нас окружают люди,
а не толпа в пальто.

Мы лучше и выше ростом,
когда есть кого любить.
Мы любим, и нет вопросов,
а только ответы: жить!

Любовь – это вечный выход
и никогда не вход
чувства, вернее, выгул
чувства наоборот.

О чём говорят, краснея
шипы с лепестками роз?
О вазе, дородной фее,
о колкостях не всерьёз.

Опыт любви на марше
маршалом не зови.
Любя, мы всегда чуть старше
того, кто не знал любви.
- О себе Вы сказали:
«Я как изогнутая «двушка»,
 что не пролазит в автомат»
И тут же:
 «…в слепой агонии утрат
мне снятся правильные «двушки»
и друг, пролезший в автомат»
Ваша нестандартность,
 неправильность
мешают Вам в жизни?
Чувство зависти к тем,
кто смог пролезть в автомат
присутствует?

Моя нестандартность и неправильность
являются краеугольными камнями
моей гениальности.
Когда я, бывает, выпускаю из себя жизнь,
то на стены брызжет не кровь,
а чернила. 
Настоящие, черные, как у ангелов,
с привкусом нефти и запахом зла.
Целый день после этого мой рот
не в кровях, а в чернилах.
Сукровицы и чернильницы
защищают меня от внешнего мира,
где довольно таки много
ещё разной дряни.
Интересно, заметил ли кто здесь
скрытую цитату Горького?
Гений абсолютно лишен чувства зависти,
его с пеленок от этого остерегает дар.
Дар есть отец гения.
Гений этому может только сочувствовать.
Моцарты никому не завидуют.   
У И.А. Бунина в полном собрании сочинений есть рассказ,
посвященный ремонту лошадиной сбруи.
Рассказ этот написан писателем
в эмиграции в 1930-ых годах
и лишь для того,
чтобы не забывать слова и термины,
знаемые им с детства.
Сегодня этот рассказ
без специального словаря
читать невозможно.
Может в этом и заключается долг писателя
сохранять речь и слова,
как связь прошлого с будущим,
старого с новым?
«Двушка» - это двухкопеечная монета
образца 1961 года с гербом СССР на обороте.
Мелкая разменная советская монета,
сдача с хлеба или сигарет.
Но без нее было ни позвонить по таксофону,
ни купить бутылку водки за 3.62
Эти монеты всегда терялись,
особой ценности не имели днем,
но очень ценились ночью.
Как я  ненавидел себя,
когда этих двушек не оказывалось в кармане,
а надо было срочно звонить музе,
а звонить было не за что
и я шагал по ночному городу
таким большим
и никому не нужным,
остерегаясь ментов, бандитов
и всю свою поэтическую ненависть
к этим монетам вымещал на любимой,
обзывая её последними словами
и пия её дохлую водку!
- Ваша книга называется «Вторжение»
 Куда вторгается молодой поэт?
 В сознание своего поколения,
 традиционную поэзию, новый век?
Извините, от вашего вопроса
прямо таки повеяло липким ветерком пошлости.
Сознание моего поколения ущербно,
пещерно и молюскно ,
но не от пропаганды
или плохого образования,
а от генного материала родителей.
Мой друг гинеколог,
любимой фразой которого было
«работы не боюсь, работу свою люблю!»
не переставал удивляться,
как я могу работать рабочим на заводе?
«Рабочие грязные и ругаются»
И мне было стыдно, что я тоже ругаюсь,
воняю железом, советской властью,
ненавистью к нищете,
дешевой водкой
и дорогими апельсинами
на Новый год.
Никогда мне не было дела
до поколения завистников и троечников,
советской власти,
её создателей, а тем более, её поэтов.
Ни при какой погоде Есенина я не читал.

посвящается СССР
Послание к маме
Мамочка, мама, я - ёж, репей,
вползающий в пасть воловью.
Зв двести вонючих советских рублей
я гроблю своё здоровье.

Ты будешь меня поутру, когда
кудахчет дешёвый гимн.
И я поднимаюсь, как вверх вода
разбито, не с той ноги.

Мне в двадцать дают триста пять за «так»
Походка моя слаба.
Наверное, раньше я был дурак,
глобус чужого лба.

Моё лицо потемнело от шор.
Я прячу своё лицо.
И в зеркало смотрит не я, а вор,
родственник кур и псов.

Тело моё возьми, преломи
Христом, я не буду им.
Я путаю время весны и дни
плывут, как по речке пни.

За двести вонючих советских рублей
я воспитал в себе
раба, я теперь советский плебей,
плебействующий в злобе.

Меня не узнать, я похож на горб
старухи, что лезет вдаль.
И тайно ещё я, наверное, горд
как перед литьём медаль.

Поэтому, мама, дудя в дуду,
ку-ка-ре-ку кляня,
однажды меня, разбудив к труду,
ты отрави меня.
1984г.
А если на это отвечать серьёзно,
то вторгаться можно только туда,
где тесно и все места заняты.
Русская литература,
охраняемая щитами хрестоматий
и булыжниками «собраний сочинений»,
чужих и пришлых поэтов
в свои обители не пускает.
«Много званых, да мало избранных» 
Сборник «Вторжение» есть вторжение автора
в русскую классическую литературу,
в сознание читателей Пушкина, Бунина, Набокова,
расталкивание их произведений на книжной полке
и впихивание туда своей тощей книги и нового взгляда.
Пушкин при этом точно улыбается,
Бунин поёживается,
Набоков от наглости автора смотрит
себе под ноги.
Но так или иначе, все они молчат, уступают место,
суживаются в томах. Они меня знают, читают 
и давно уже ждут.
Книг, по определению классика,
не должно быть много.
Хороших книг на земле вообще мало.
Хорошая книга это завоевание и искупление.
Поэт наслаждается в жизни несколькими
хорошими книгами и что такое слава,
как не блаженство овладеванием фразой,
предложением, словом и не  разобрать уже,
где Набоков, а где вы?
Ненавижу читать о себе плохое,
но больше хорошее.
Что жужжание мух урагану
или лай собак каравану?
В связи с вышесказанным,
приведу отрывок письма из г. Москвы: 
Письмо из Москвы:
«Чем меня особенно восхищает УО,
 так это презрением и брезгливостью
к прочим поэтам или, лучше сказать,
не презрением и брезгливостью, а тем,
 что он всех русских поэтов вокруг
считает совершенно за ничто»
П.А. Николаев
член-корреспондент
Российской академии наук
1999