Дом из прошлого

В том доме, в Градичах, я прожил ровно семь лет.

Семь долгих, ни на что не похожих лет щенячего одиночества и  горького постижения реальной жизни без прикрас.

В том доме, во всей грубости реальной жизни, навсегда закончилась моя наивная молодость, со всеми ее надеждами и иллюзиями и началась моя зрелость.

В том доме началась моя вторая жизнь.
 
Тогда еще довольно новый, из светлого кирпича, с двумя комнатами, печью и чердаком, наподобие небольшой дачи, он был построен лет десять тому своим хозяином при деньгах, который вернулся почти с золотых приисков - из Воркуты, где он отработал ни один год в каких-то там шахтах.

Типичный такой дом, который с того времени стоял почти новый, необжитой, без внутренней отделки, в ожидании своих жильцов.   

Прежде чем въехать, мне сначала пришлось привести его в порядок. Сделать элементарный ремонт внутри - выгрести горы строительного мусора, прибить плинтуса, покрасить и побелить, наклеить обои и прочистить печь, которая страшно дымила, так как ей за все десять лет никто не пользовался.

Не то чтобы я был в восторге от своего нового жилища, но все дело было в том, что одна глава моей жизни закончилась и все мосты в прошлую жизнь уже были сожжены - других вариантов у меня не было.

Поначалу, пока на дворе стоял тёплый август, идея проживания в дачном доме без удобств на окраине города, вдохновляла и даже окрыляла.

Я чувствовал себя этаким Томом Сойером, отправившимся на приключения.

Днем я стучал молотком и вонял краской, а ближе к вечеру, в растянутую рабочую майку щедро нарвав в соседнем яблоневом саду сочных каштелей, я поудобнее устраивался на кровати, что стояла ровно посреди ремонтируемой комнаты, словно одинокий плот в бурном море, усаживался с книжкой или блокнотом и ручкой, куда я записывал свои впечатления.

А иногда, после обеда, я отправлялся бесцельно бродить в соседний лес, что был всего в паре сотен метров от моего жилища, в поэтическом и философском настроении, размышляя над перипетиями жизни.

Один раз я случайно напал на поляну красноголовиков. (Так назывались подберезовики там, куда забросила меня судьба).

Это была большая удача, поэтическая и гастрономическая. Тогда я написал полный высоких восторгов опус, а потом еще примерно месяц питался грибами, добавляя их почти во все свои блюда.

Но потом пришел дождливый и серый октябрь. За ним холодный и мерзкий ноябрь. А потом и зима, невероятно злая для меня, южанина, зима и я только и делал, что жег в дымящей печи кое-как распиленные мной вручную поленья вишневых и яблоневых деревьев, чтобы как-то обогреть свое новенькое, но, как выяснилось, дырявое жилище.

Однажды ближе к злому февралю я уехал на десять дней в командировку. Стояли жуткие, трескучие морозы. Ночью температуры падали почти до минус тридцати. Дом оставался нетопленным все это время и когда я вернулся, то обнаружил замерзшую до самого дна воду в ведрах на кухне и до стеклянного хруста промерзшие растения в горшках на подоконниках моей комнаты.
 
Я немедленно разжег огонь в остывшем очаге. Но мне понадобился, по крайней мере еще весь следующий день, чтобы как-то поднять температуру в моей комнате градусов до десяти и растопить воду в ведрах на кухне. 

Впрочем, мало-помалу я пообвыкся.

Хозяин дома, толстый и без единого зуба поляк Ежик с определенно еврейскими хитрыми замашками, приходил раз в месяц, за деньгами и чтобы убедиться, что все в порядке и дом еще на месте. Ну и иногда, чтобы поднять мне квартплату.

Но как только пришла весна и потеплело, Ежик уж слишком зачастил.

У него за домом стояла пристройка, где он примерно раз в две недели там пьянствовал со своим приятелем Марьяном, всякий раз напиваясь до рогатых чертей.

После чего он сам или вместе с другом иногда в самом непотребном виде приходили ко мне, «в гости» и несли всякий вздор, который я, как его жилец, вынужден был терпеть.

Однажды его приятель Марьян так меня достал, тогда еще молодого и горячего, что я кинулся с кулаками на эту пьяную рожу и хорошенько, хотя и без особых физических последствий по ней стукнул.

На следующий день я привычно по-интеллигентски страдал, но мои визави ничего не помнили. И даже сами за что-то извинялись. 

А с приходом лета он и вовсе поселился в своей будке, разгуливая по двору в исподнем туда-сюда, то собирая в плетеную корзину подернутые матовым инеем сливы-венгерки, то подгнившие груши-дички, что здорово подрывало мою уединенную нирвану и заставляло меня запираться изнутри, только бы не встречаться с нежеланным гостем.

Так прошло шесть лет.

Мне не то что бы было уютно в доме, но и особого выбора у меня все же не было. Чтобы снять однокомнатную квартиру, самую простую, мне понадобилось бы здорово затянуть поясок. А я пока предпочитал плыть по течению, особо не умея что-то менять.

Время от времени ко мне в гости приходила старшая дочь Ежика, приехавшая с Воркуты. Как правило без предупреждения и не одна.

Она приводила потенциальных покупателей, показывая им дом, так, словно меня в нем не было.

Помню, как раз я стоял, как был в трусах и с тарелкой гречки на ужин в руках, в то время как без предупреждения и с порога дочь и ее кандидат в покупатели без стука входили в дом и осматривали его стены, углы и пол. Словно меня там и не было. 

А потом, потом Ежик продал свою пристройку и землю под ней. Я хорошо помню, как он появился, поддатый и гордый, как польский пан, которому сам польский король пожал руку.

Говорят, друг познается в беде. Может быть и так. Но характер многих лучше всего виден в их минуты успеха и триумфа.

Ежик тогда только дыхнул на меня вчерашним перегаром, снова похвастался своей сделкой - «двадцать тыщ зеленых за землю и пристройку». А потом, видя мою встревоженную физиономию, снисходительно добавил: «Да ты не бойся. Я тебе дам видеться с твоей бабой». Правда, вместо «видеться» он употребил другой, более простой и народный термин.

Я тогда встречался с одной знакомой, она как-то скрашивала мое одиночество. И вот, Ежик решил побыть не только богачом с двадцатью тыщами, но еще и благодетелем-филантропом...

Время быстро пролетело.

А уж после того, как Ежик и вовсе решил переехать в одну из комнат и постоянно поселиться там, удобно забыв про наши договоренности, я сначала съехал в одну съемную квартиру, хотя и крайне скромную, но с элементарными удобствами. Потом в другую. А потом и вовсе приобрел свое жилье.
Одно, другое...

Но и тогда, время от времени, меня тянуло, как лосося на нересте в свои родные пенаты - примерно раз в два-три месяца я проезжал через свои Градичи.

Кормил там Джули, уже старую соседскую собаку, тогда еще щенка с трогательными глазами, который появился незадолго до моего переезда у соседки Нюси, где я брал воду в колодце.

Потом Джульки не стало, на ее месте появилась новая, как это часто бывает в деревнях, собака.

А я продолжал иногда наведываться.
Несколько раз я продирался сквозь разрастающийся бурьян, чтобы увидеть, как дом и все вокруг, из уютного и почти родного жилища превращается в печальную «заброшку».

Как-то я встретился с Марьяном, собутыльником Ежика. И тогда Марьян долго сокрушался, что я съехал, а Ежик впустил в том «каких-то пьянчуг».

А потом Ежик умер.

Внезапно, как и все.
Жил-был, и вдруг взял и умер.

Я потом узнал, что сначала умерла его младшая дочь, что жила с ним. А потом, следом, на горестях, ушел и он.

Затем его старшая дочь мне звонила и пыталась что-то насчет дома узнать. То ли продать его мне, то ли просила найти покупателя. У нее были какие-то проблемы с документами и оформлением.

Но мне было неинтересно общение с ней. Или старая обида говорила.

Прошел еще год. Потом другой. Третий...

Я продолжал наведываться в места своей «последней молодости». Смотрел, как меняются окрестности. Как вырастают новые дома и как исчезают старые.
И только мой дом все больше и больше обрастал непролазным бурьяном.

Металлические ворота проржавели и завалились. Яблони и вишни еще раньше вырубили. Бурьян, который никто не косил, из года в год становился только гуще.

Однажды я все же пролез сквозь джунгли к дому - это действительно были настоящие африканские джунгли, сплётшие настоящую непролазную паутину, надежно охранявшую заброшенный дом. И с удивлением выдохнул, каким все осталось прежним - даже порожек был тот же и дверь, разве что только краска облупилась и каким одновременно все стало чужим и неживым.

Так и прошло все, или почти все.

Ежик умер. Умерла его младшая дочь. Умер и его друг Марьян. Старшая дочь развелась с мужем и вернулась в Воркуту, так и не продав дом. И, кажется, даже не оформив его, если верить соседке Нюсе.

Он там так и стоит по сей день, весь опутанный бурьяном, по самую крышу. А вот людей с их страстями и деньгами уже давно нет...