Текут столетья цепью каравана

Представляю вниманию читателей стихи известного российского поэта, классика современной литературы Михаила Синельникова, автора 37 сборников стихов, лауреата многих российских и международных литературных премий,опубликованные в журнале" Русская мысль"

ТЕКУТ СТОЛЕТЬЯ ЦЕПЬЮ КАРАВАНА



*    *    *
Парад циферблатов у часовщика.
Пытливо к стекляшке прильнула щека,
И слушает ухо колесиков ход,
Будильник проснулся, в дорогу зовет.
Далеко тебя этот стрекот унес,
Минуя полвека, в рязанский колхоз.
Казалось, все смыто течением дней,
И все-таки времени память сильней.
Вот в сумрак избы, в теплоту голосов
Скакнула кукушка настенных часов.
Кукует, как ей суждено на веку,
И роща своим отвечает «ку-ку».

Заонежье
В краю русалок, леших и кикимор,
Куда разбойный забредал варяг,
Предрек Перун полюдие и вымор,
И весь от крови жертвенной набряк.

Так здесь и оставалось все, поскольку
Необоримый Рюрик, хмур и шал,
В хазарский Киев убивать Аскольда
На лодиях узорных поспешал.

Потом икон светящиеся лики
Тут узрят прелесть ветхого корца,
Языческую дымку голубики,
И озарят, слегка смягчив сердца.

В Смутное время
Пирог с груздями, рыбник, кулебяка,
Бараний бок, но где же рататуй?
Несли Марине яства. Их, однако,
Швыряла в слуг, хоть руки ей целуй.

Царицей став по милости небесной,
Дочь сутенера не терпела щей.
В унынье от московской кухни пресной,
Была, казалось, нищенки тощей.

Она французских соусов хотела,
Телятины – народ жалел телят!
Смотрел Димитрий, как изящно ела,
А за рекой уже гудел набат.

Московское посольство
Посланцы тучные, истаяв
От ожиданья у границ,
Дарили графам горностаев,
А переводчикам куниц.

Сторожевого офицера
Грузили перечнем забот,
На представлении Мольера
Скучали и роняли пот.

Но вот король, снимая шляпу,
Заверил, что визиту рад.
Вручили карлику-арапу
Свой обстоятельный трактат.

И в разговоре с д’ Артаньяном,
Суля Царьград или Хвалынь,
Звала на помощь христианам
Взаимно скудная латынь.

Эллада
Разве грекам досталась Эллада!
Не торговцев и клерков, а нас
В быстрине обнимает наяда
И высоко возносит Пегас.

Отцвела и, столетья пустея,
Бессловесной рабыней была,
Но внушила нам боль Прометея,
Ахиллесовым гневом зажгла.

То внимаешь урокам кентавра,
То на Трою ведешь корабли,
То за веткой зеленого лавра
Все бежишь в олимпийской пыли.

*    *    *
Слепой Гомер был тайнозритель строгий.
Он ведал: в человеческой войне
Участвуют невидимые боги
И не стоят от битвы в стороне.

И Афродита защищала Трою,
Когда Афина явную вражду
Питала к илионскому герою –
Любовь и Мудрость вечно не в ладу.


На Таврической
                Топчи их рай, Аттила…
                Вячеслав Иванов
А вот и дом в тогдашнем стиле!
В предчувствии великих смут
Не раз на башне говорили
О том, что варвары придут.
Задолго до пайков и жмыха
Внизу пузырилась земля.
Шел мелкий дождик, было тихо,
И повевали кренделя.
Звучал и трогал все глубинней
Стихов нечаянный катрен,
В котором страх перед пустыней
Смешался с жаждой перемен.

*    *    *
В похмельных раздумьях, в их мутном рванье,
Есенин смотрел на Анри де Ренье.
Поклонница за руку мэтра вела.
Букеты, овация, росчерк стила…
Все длился восторг в Люксембургском саду,
Где классик студентам кивал на ходу.
И хмуро на эту глядел канитель,
Буян, разгромивший парижский отель.
Потом этот день вспоминал за вином
В кабацкой Москве и в Тифлисе хмельном.
Нет, русская доля – не сан короля,
Не стриженый парк, а сырая земля,
Разбитое зеркало, бред и петля.

Сен Жон Перс
Какой-то островок зеленый нестерпимо
За влажной чернотой появится во сне.
Казалось бы, вблизи, и расстоянье мнимо,
Но все труднее плыть – сдаешься глубине.

И разве что тебя в пылу служенья музам
Поддержит слабый всплеск и, может быть, спасет.
И будет впереди, как сказано французом,
Из моря темного в лазурное исход.

Тихий Дон
Дорога к Дону, разнотравье.
Песком укрыты стремена.
Таится в недрах православья
Хазарской веры тишина.

Тут скрытных прадедов наследье,
А над беспамятной рекой
Все длится, колокольной медью
Перемежаемый покой.

И тянется с невнятным гулом
Средь расцветающих степей
Непостижимый путь к хурулам.
Дрожит ковыль, бурлит репей.

Молитвенные барабаны
Калмыцкий ветер шевелит.
Казачка с чаркой закурганной
В буддийском облаке стоит.

Музыка
Верблюдица столь утомляется,
В какой-то миг
От верблюжонка отдаляется,
Но мир настиг.

Тут с ликами бесстрастно-хмурыми,
Собравшись вдруг,
Громоздкими грохочет хурами
Монголов круг.

От ноты, что годами чудится, -
Лишь слезы лить.
И плачет от нее верблюдица,
Идет кормить…

В стихах вам не хватает малости,
Но там и здесь
Всевластной музыки и жалости
Всем правит смесь.

Сутра
       Колесницей назовем мы тело…
                «Утпала»
Добавится и вскоре жизнь другая,
А их так много ты в себе несешь,
Уже и от одной изнемогая,
Покуда майи не отступит ложь.
Порою мнится: «Вот она, нирвана!»
Но будто по пескам до озерца
Текут столетья цепью каравана;
Существованьям прежним нет конца.
Вновь собираешь вечной цепи звенья,
Чуть поправляешь эти или те,
Перерождаясь от прикосновенья
Все к той же материнской теплоте.

В Кералу
                О.Н. В. Курупу
Поедем в Кералу, в места,
Где все готово
К явленью новому Христа
Земле Христовой.

Не в гордый Иерусалим,
Но к рощам тайным,
Где шел Он, грезою томим,
Внимая джайнам.

Где Он вступал – в былые дни –
В спор с бодисатвой,
И светел след Его ступни
На камне с клятвой.

Немало лет бродил Он тут,
Но возвратиться
В отчизну, где Его распнут,
Звала жар-птица.

И океанский вал встает
Над мглой безмерной,
Где смуглый окрестил народ
Фома Неверный.

К Веронике
Святая Вероника,
Во всех концах Земли
От мала до велика
Болящих исцели!

Соседкам что за дело!
Поведать ли кому,
Что узника узрела,
Ведомого к холму?

Тут жалость сжала горло,
Ты робко подошла
И пот, и кровь утерла,
И свет сошел с чела.

А Он пошел все дале
Под ношею креста…
Мы все Его распяли,
И совесть нечиста.

Но даже и Тиберий
Тобой был исцелен…
Приди хоть у преддверий
Сжигающих времен!

Святая Вероника,
Покается Пилат!
Ты с отпечатком Лика
Простри над миром плат.


*    *    *
В день заключительной уборки,
Сметаешь пыли темный мох,
И патефонные иголки
Возникли в мусоре эпох.

И песни всех десятилетий
В душе поникшей раздались,
Овеяли лоскутья эти
И замерли, рванувшись ввысь.


Бенарес
Там странники ходили тяжело.
Шли, как во сне, на солнцепеке жарясь.
И ведь ничто, конечно, не могло
Веков за двадцать изменить Бенарес.
Все так же вьется над речной долиной
Бесчисленных кремаций черный чад,
Все длится в дальних джунглях рев тигриный,
А здесь аскеты дремлют и молчат.
И праздник все пестрей и многолюдней.
Тут в рубище, должно быть, Иисус.
Он из Египта, тощ, еще безус,
Приплыл сюда на тростниковом судне.


На выставке ковров
Куда ведут узлы узоров?
Ты постигаешь, угадав
Ковровщицы упорный норов,
Народа своевольный нрав.

Живет в изломах этих линий
Чересполосица времен,
И цвет багряный или синий
Самой судьбой определен.

Канона свята несвобода,
И выбор цвета, как всегда, –
Запекшаяся кровь исхода
Иль вожделенная вода.

*    *    *
Вновь через годы переулок тот
Привидится в дремоте – издалече,
И время замедляется, поет
На месте ожидания и встречи.

Ты можешь и проснуться, не спеша,
Ведь память долго бродит и морочит,
И времени туманная душа
Вошла в тебя и уходить не хочет.

*    *    *
Обычно вязок разговор с монголом
И осложнен, хоть даже как-то мил,
Гаданием замедленно-тяжелым –
Кем ты в его прошедших жизнях был?

Понятно, что природа экономна,
Все те же люди возникают вдруг.
Все та же ступа, мощная, как домна,
Царит над рощей, освящает луг.

От этих зрелищ каменеют лица
И тянется невидимая нить
К Тому, кто никогда не возвратится
И попрощался, пожелав не быть.

*    *    *
Чуть истомленно и немного вяло
Взирали дамы живописи той.
Беременность бесспорно придавала
Им прелести и неги золотой.

Тот женский взор, провидческий и сонный,
Всех трогал, и – художника сперва:
Еще и сила жизни нерожденной
Приумножала силу мастерства.

Шоколадница
Держит чашку с горячим какао
Или чистый несет шоколад…
Шоколадница эта лукава
И сама – обещанье услад.

От чепца ускользнувшая прядка,
Затаенно зовущая грудь –
Здесь явленья такого порядка,
Что подросток не сможет заснуть.

И черты ее вовсе не слабы.
Нет, не дева. Конечно, сойтись
С живописцем заезжим могла бы…
Лишь трудом, Лиотар, возгордись!

Да, небось, повидала немало…
А сама золотая пастель
Даже в шахте еще побывала.
Как Вермеер. И как Рафаэль.

Портреты поэтов
Вот Мерике, он был потешней гнома.
Какая муза снизойдет на зов!
А между тем блаженная истома
Исходит из его немецких слов.

Вот Заболоцкий. Внешность счетовода,
Который строг и в общем скучен всем.
Прошла красавцев пошлая порода,
Но долговечен стих его поэм.

*    *    *
В глухих горах за миром ветхим
Хибарок глиняных и юрт
Была улыбка ссыльной Гретхен,
И мимо тек овечий гурт.

Ты мог бы жить и в Майли-Сае,
Где на немецкие дома
Гора сходила, нависая,
Но ты бы там сошел с ума.

Но и лечебница под боком!
Дурдом и темная руда
В припоминании далеком
Вдруг возникают иногда.

Все было призрачно и черство,
И в душах грезился отъезд,
И смутный лепет стихотворства
Тебя увел от этих мест.