Сердечки на шпажках - рассказ

Настоящее чудо, сына выбрал время, и нынешнюю субботу проведет с нами, на даче - кажется время взяло и развернулось вспять, желая подарить нам один день из прошлого. Один день, когда мы снова станем просто мамой, папой и нашим мальчиком. Без забот, без обид, без всей той сложной жизни, что разрослась между нами с годами. 

Муж с утра взвинченный - ходит по дому, проверяет, всё ли готово. Бурчит, что дрова для мангала сырые, и тут же сам себе противоречит: “Да ничего, разгорится”. Он всегда так - волнуется, когда ждёт сына. Будто боится, что этот хрупкий мостик из шашлыка, стейков и смеха вдруг рухнет, и мы снова окажемся по разные стороны тишины. 

Я бегаю по магазинам, как девочка. Говядина - только лучшая, ведь сын любит стейки с розовой серединкой. Ой, и куриные сердечки! На шпажках, с дымком, как он обожает. Всё должно быть идеально. Потому что еда - это последний язык, на котором мы ещё умеем говорить без слов. Потому что за столом, когда пальцы в масле, а на щеках - отблески огня, мы снова становимся семьёй. 

Но зачем нам так много еды? Может, мы просто пытаемся накормить ту пустоту, что остаётся, когда он уезжает?

Мы всегда хотели для сына лучшего, впрочем, как все родители. Учили его быть сильным, самостоятельным... Невестка, при крайне редких встречах, обязательно выдает с лёгким укором: “Вы его избаловали.” Но где та грань, где забота становится баловством? Где поддержка превращается в избалованность? 

Муж швыряет в мангал щепку. Она вспыхивает и тут же гаснет. 
- Может, она права? - вдруг говорит он. - Может, мы и вправду... 
Я перебиваю, торопливо нанизывая сердечки на шпажки: 
- Любили. Мы его просто любили…. Любим  и будем любить…

Тишина. Жизнь ведь такая штука - сколько ни старайся, кому-то всё равно получится неидеально.  Думаю: может, "избаловать" - это просто синоним для "любить слишком сильно"? И если это так - то пусть уж лучше мы виноваты в этом, чем в чём-то другом.

Скрип тормозов.

- Приехал! - муж резко встаёт, вытирая руки о фартук. На его лице - та самая смесь радости и вины, которая бывает только у родителей взрослых детей. 
Спешит навстречу с той особой усмешкой, которую копил все эти месяцы: “Ну что, начальник-холостяк прибыл?" Сын фыркнул - отцовские шутки он перенял, хоть и делает вид, что они ему надоели. 

Внучки нет. Опять. Эх, свет в окошке. Любим её всей душой, но видимся так редко, что каждый раз она словно чужая - выросла на целую жизнь за те месяцы, что мы не виделись. Наша лисонька с косичками и смехом - наш колокольчик. Невестка считает, что мы "не те условия", "не та атмосфера". Как будто её строгие развивающие центры могут дать больше, чем дедово умение свистеть на двух пальцах, или мои сказки про ёжика, который боится темноты. 

Сын достаёт из машины дорогие бутылки сухого вина, отпускает шофёра. Знает, что мы с отцом предпочитаем именно сухонькое, но сами покупаем подешевле.  “Это вам", - говорит он, и в его глазах читается что-то вроде извинения. За что? За то, что приехал на несколько часиков вместо обещанных выходных? За то, что его жизнь теперь измеряется другими мерками? 

За столом сын рассеянно листает рабочие чаты… и… отодвигает телефон, но я вижу, как его пальцы всё равно иногда дёргаются в сторону экрана. Муж рассказывает тот самый анекдот про тещу - сын закатывает глаза, но уголки его губ дрожат.

“Ну как, сынок?" - спрашиваю я про работу, хотя на самом деле хочу спросить: "Ты счастлив? Тебе тепло? Ты помнишь, как пахнет наша сирень в мае?" 

Он отвечает односложно, а я ловлю себя на мысли, что смотрю на его руки - те самые, которые когда-то лепили куличики в песочнице, теперь уверенно режут стейк.

Я все подкладываю ему на тарелку шпажечки с сердечками - совсем как тогда, когда он был маленьким и мне казалось, что если дать ему самую вкусную котлету, мир станет добрее. 
- Мама, да ладно тебе, - отмахивается он: - я же не маленький.
Но через десять минут тарелка пуста, а на его лице - та самая детская умиротворённость, которую не купишь ни за какие деньги. 
Время - странный повар: оно жарит нас всех на медленном огне, пока мы не станем другими, не теми, кем были. 

Он показывает  внучку на экране телефона. Она представляет свой первый проект про свою будущую профессию - опять участвует в каком-то новомодном конкурсе. В следующий раз обязательно привезу", - обещает он в сотый раз. Мы киваем. Знаем же, что "следующий раз" - это как сырые дрова: то ли разгорится, то ли нет. 

Когда он уезжает (как рано за ним приехала машина), мы стоим за воротами и машем, машем…пока машина не скрывается за поворотом. Муж берёт меня за руку: 
“Ну что, пойдём угли тушить?"

Идём. Тушим. Потому что родительство - это и есть искусство гасить угли, которые всё равно будут тлеть. Даже когда кажется, что огня уже нет. Даже когда дрова сырые, а стейки чуть пережаренные. Даже когда единственное, что остаётся - это вспоминать, как пахло детство, и надеяться, что он иногда вспоминает об этом тоже. 

Ведь любовь - это не про идеальные условия. Это про то, чтобы продолжать разжигать мангал, даже если знаешь, что гости могут и не приехать. Про то, чтобы хранить в шкафу баночку с вишнёвым вареньем - вдруг он всё-таки однажды скажет: "Мама, а помнишь твои пончики?" 

И тогда - тогда мы достанем наши старые, несовершенные, но такие тёплые слова. И скажем: "Конечно, помним. Мы помним всё." 

Да, еще - не забыть бы сердечки. На шпажках…

Ведь если вдуматься - вся наша жизнь и есть такая шашлычная шпажка: нанизанные на время кусочки счастья, обгоревшие по краям, но такие вкусные в середине.

10.08.2025 Е.ШИ